Французы – грубый народ, говорят немцы. Вечно хотят настоять на своем.
Король пошлет невесте подарки и письмо. Смотрит робко, как будто хочет попросить: напишите за меня, Сухарь.
– На каком языке мне писать?
– На французском или на латыни, ваше величество, все равно. Герцог Вильгельм изложит ей содержание.
– Да, но я не знаю, что писать. Обычные комплименты, наверное. В конце концов, – он слегка приободряется, – ей прежде не писали любовных писем. Мне радостно сознавать, что она до сих пор не смотрела на мужчин. Как Джейн. Джейн никого не любила, пока не узнала о моем честном чувстве. Но даже и тогда ее было непросто завоевать. Таких безупречных дам в наше время не бывает. Но сдается, вы сумели разыскать еще одну.
К двадцатому октября клевские послы возвращаются в Дюссельдорф. Император выписал Анне охранную грамоту для проезда через его земли. Как ни мало Карлу нравится этот брак, он не может препятствовать даме, едущей к жениху; его сестра, наместница Нидерландов, требует принимать принцессу Клевскую со всеми почестями и даже снабжает ее эскортом.
Терстон говорит ему:
– Помните кота? Вы его привезли в кармане из Ишера, в кардинальские времена, а мастер Грегори невзлюбил и назвал Марлинспайком? Так вот, я его третьего дня вроде бы видел на стене, с куском кролика под лапой. Но я сказал себе, коты же столько не живут?
Он отвечает:
– Кардинальский кот вполне может быть чудом природы. Наверное. Какой он был с виду?
– Ободранный, – говорит Терстон. – Но мы ведь все не молодеем.
Этой зимой король принимает передачу больших аббатств с их усадьбами и обширными акрами, с их реками, прудами, пастбищами, скотиной и зерном в амбарах; каждое зернышко взвешивают, каждую овчину заносят в опись. Если сколько-то гусей улетело на рынок, бычки забрели на бойню, деревья сами себя повалили, а монеты прыгнули мимо кармана… это прискорбно, но королевские комиссионеры вынуждены заранее извещать о своем приезде, и монахи успевают прибрать кое-что к рукам. Будь с королем честен, и он тебя не обидит. Когда в казну передают аббатство Святого Варфоломея и тамошние колокола увозят в Ньюгейт, приор Фуллер получает земли и пенсион. В освобожденные здания переезжают чиновники палаты приращений; дом аббата станет городским особняком Ричарда Рича. На севере аббат Брэдли из Фаунтинс будет получать годовой пенсион в сто фунтов. Сговорчивый аббат Уинчкома получит сто сорок. В казну переходит Хэйлс, где показывали кровь Господню в стеклянном сосуде. Намечено закрыть большую Сионскую обитель, и он напоминает себе про Лонд, где приор Ланкастер сидел на своем месте тридцать лет – чересчур долго. На любые вопросы приор отвечал omnia bene, все хорошо, но то была неправда: церковная крыша текла и к монахам вечно шлялись женщины. Теперь эти безобразия позади. Он заново отстроит дом, по собственному вкусу в тихом зеленом сердце Англии. В ненастье он мечтает о садовой беседке, о летящих по воздуху лепестках роз, перламутрово-белых и румяно-палевых. Мечтает об анютиных глазках и о синих звездочках барвинков, из которых наши девушки вяжут «узелки влюбленных»; в Италии из них плетут венки для осужденных.
В ноябре он записывает в список дел: «Редингского аббата судить и казнить». Обвинение известно, в вердикте сомнений нет – так зачем притворяться, будто исход не предрешен? Время великих аббатов умерло с мятежом на севере. Король больше не станет мириться с недовольными, с людьми, которые в своих уютных домах мечтают о Риме. Тысячи акров Англии переходят в казну, а тех, кто с них кормился, перераспределяют по приходам либо по университетам, если они люди ученые; а если нет, пусть ищут себе ремесло. Аббаты и приоры по большей части получат ренту, но если потребуется, то веревку. Он арестовал Ричарда Уайтинга, аббата Гластонбери, и того после суда протащили на волокуше по городу и повесили вместе с казначеем и ризничим на холме Святого Михаила. Уайтинг был старый глупец, изменник и к тому же плут – спрятал свои сокровища в стене. По крайней мере, так сказали комиссионеры. Такие проступки можно простить, если за ними нет злого умысла, отрицания, что король – глава церкви, а значит, хозяин всех потиров, дарохранительниц, распятий, облачений, подсвечников, хрустальных реликвариев, расписных алтарных преград, витражей и золоченых образов.
Ни один правитель не избежал смерти, кроме короля Артура. Некоторые говорят, он уснул и восстанет в час нашей беды, например, если император пойдет на нас войной. Однако в Гластонбери давно утверждали, что Артур – смертный, как вы и я, и у них хранятся его кости. Когда-то, если аббатству не хватало денег, монахи отправлялись в путь с заплесневелой головой Иоанна Крестителя и щепками от вифлеемских яслей. Однако, когда и это не наполнило сундуки, что монахи разыскали под полами? Останки короля Артура, а рядом с ним скелет золотоволосой королевы!
Кости оказались долговечными. Они пережили пожар, уничтоживший бóльшую часть аббатства. За годы они привлекли столько паломников, что Кентербери оставалось только исходить завистью. Свинцовый крест, хрустальный крест, остров Авалон – они выманивают денежки у благочестивых и доверчивых. Некоторые говорят, будто сам Господь ступал по здешней земле, и горожане этот слух поддерживают; в таверне «Святой Георгий» показывают след Христовой ноги, за деньги его можно обвести и забрать бумагу с собой. Утверждают, что в Гластонбери побывал Иосиф Аримафейский со святым Граалем. Он привез обломок Голгофы, часть ямы, в которой стояло основание креста. Он воткнул в землю свой посох, на котором расцвел боярышник и продолжает цвести, в тучные года и в тощие, покуда Эдуарды и Генрихи правят, умирают и рассыпаются в прах. Теперь в прах отправятся все гластонберийские реликвии, два святых по имени Венигн и два короля по имени Эдмунд, королева по имени Батильда, полукороль Ательстан. Бригита и Крисанта и рассыпавшийся череп Беды Достопочтенного. Прощайте, Гутлак и Гертруда, Хильда и Губерт, два аббата по имени Сеифрид и папа по имени Урбан. Адье, Одилия, Айдан и Альфедж, Вента, Вальбурга и Цезарий-мученик вместе с вашими невнятицами и перевранным написанием, стуком ваших костей и громыханием черепов. Давайте раз и навсегда зароем их с глаз долой, мышиные скелеты вперемешку со святым прахом, обрывки ваших одеяний, ваши власяницы с запекшейся кровью, обрывки и обрезки, три обгорелых хитона трех отроков, вышедших невредимыми из пещи огненной. Увяла лилия, которую Дева держала в руке, когда ей явился ангел. Погасла свеча, озарявшая гроб Спасителя. Холм Святого Михаила вознесся над Гластонбери больше чем на пятьсот футов. Оттуда видно на много миль. Если поглядеть с вершины, увидишь новую страну, где все новехонькое, свежепокрашенное, выбелено и оттерто дочиста.
Король выбирает драгоценности для невесты. Они хранятся в шкатулках из перламутра и слоновой кости. Странно видеть сплетенные буквы «Г» и «А» после того, как их так старательно уничтожали. Король говорит, выпишите мне к приезду королевы музыкантов из Венеции. А если те привезут новые инструменты, то тем лучше.
Принцесса Клевская приедет в боголюбивую страну. Его Библии печатают все быстрее. Мастер Ризли спрашивает его: «Сэр, а что, французы прислали вам изъятые листы? Как вы их убедили?»
Он не отвечает. Мастер Ризли делает обиженное лицо: ему не доверяют.
– Боннер помог, – говорит он. – Нашел подходы к нужным людям. Он не такой растяпа, как вы полагаете.
Когда Эдмунд Боннер вернется из Франции, его назначат епископом Лондонским. Это облегчит положение наших проповедников. Да, епископ Стоксли теперь кормит червей, но ведь и Мор тоже. Их вонь так и не развеялась, их рьяные приспешники норовят согнать евангелистов с кафедр.
– Я знаю, что Боннер ваш человек, – недовольно говорит Ризли. – Но он долго не продержится, французы его не любят.
– Они меня не любят, – говорит он.
Выигрываешь одно очко, проигрываешь другое, выигрываешь и проигрываешь.
Ко двору съезжаются дамы – встречать новую королеву. Верховодят почтенные леди Сассекс и леди Рэтленд, они указывают, кому какие обязанности исполнять и как одеваться. По титулу старшая Маргарет Дуглас, принцесса Шотландская. Из деревни вызвали ее подругу Мэри Фицрой. Места в свите будущей королевы получили родственницы хранителя малой печати – жена Эдварда Сеймура Нэн, жена Грегори Бесс. В списках будет леди Клинтон, мать Ричмонда, но не будет леди Латимер. Молодые люди в Остин-фрайарз расстроены. Как лорд Кромвель будет за ней увиваться, спрашивают они, толкая друг дружку в бок. Мы знаем, он пишет ей длинные письма, но она так давно вдали от двора, что забудет, насколько лорд Кромвель неотразим.
Главной фрейлиной личных покоев Анны станет Джейн Рочфорд. После смерти Томаса Болейна она не нуждается в деньгах, могла бы уехать в Норфолк и жить в своем бликлингском доме, но чего ради? Несмотря на все, чего она навидалась в жизни, ей лишь немногим больше тридцати. «Как вам новые фрейлины?» – спрашивает она, когда те щебечущей стайкой проходят мимо. Их французские чепцы сдвинуты назад, сколько дозволяют приличия, короткие вуали плещут за спиной.
Он улыбается:
– В этом году они кажутся очень молодыми.
– Это вы стареете. Фрейлины обычного возраста.
– Вон та мне вроде бы знакома.
Джейн Рочфорд заходится смехом:
– Еще бы! Это внучатая племянница Норфолка. Кэтрин Кэри, дочь Марии Болейн. Вы когда-то ухлестывали за ее матушкой.
Он потрясен: маленькая дочка Марии Болейн – девица на выданье.
– Я никогда не ухлестывал за леди Кэри.
– А луна сделана из сыра, – отвечает леди Рочфорд. – Кале помните? Гарри Норрис сказал мне, Томас Кромвель и Мария Болейн в саду вместе, и я не думаю, что они просто совершают моцион, а вы? Я ответила, нет, Гарри, они гуляют, а он засмеялся. О господи, сказал он, как бы она не нагуляла от него маленького Кромвеля.
– Я не отрицаю, что мы были в саду.
Леди Рочфорд смеется ему в лицо:
– На следующее утро Мария ходила с блаженным лицом и синяками от поцелуев на шее. Гарри Норрис сказал ей, Кромвель хорошенько вас отделал, теперь будете знать, каково иметь грубого любовника, надеюсь, на эту ночь у вас с ним вновь назначено свидание, потому что никто другой вас не захочет, вы вся в пятнах, как испорченная рыба.