Он думает, Норрис был джентльмен и никогда бы такого не сказал. А впрочем, как все джентльмены в окружении покойной Анны, он оказался не таким, как мы думали.
– Уильям Стаффорд тоже был в саду, – говорит он. – Тот, за которого Мария после вышла замуж. Видимо, ей понравилось его любовное обхождение. Моего она не знала.
– Как скажете. Однако, насколько я слышала, вы и прогнали его, угрожая кинжалом, а потом затащили свою жертву в дом.
Часть сказанного правда. Стаффорд подошел к нему сзади в темноте, и он подумал, это убийца. Он помнит, как Стаффорд уворачивался из его хватки.
– Что ж, как бы то ни было, это очаровательное создание – дочка Марии. А крошка, с которой она идет под ручку, Мэри, дочь Норриса.
Он смотрит на дочку Норриса и не видит в ней сходства с отцом. Ее мать он почти не помнит – та умерла молодой.
Ему неспокойно.
– Воспитанница дяди Норфолка, если я не ошибаюсь? – говорит он.
– Уж дядя Норфолк своих протолкнет, будьте покойны, – отвечает Рочфорд. – Его воспитанница Норрис, его племянница Кэри – и у него есть еще племянница, из выводка брата Эдмунда.
Эдмунд Говард, упокой Господь его душу. Это был бедный джентльмен, единокровный брат Норфолка: пятеро своих детей и пять пасынков и падчериц в придачу. Эдмунд как-то заявил кардиналу, что, не будь он лордом, зарабатывал бы на хлеб собственными руками, пахал землю, однако титул обрекает его на нищету.
– А вот и Норфолк, – говорит Рочфорд. Норфолк вышагивает под руку с крохотной девчушкой. – Это Кэтрин Говард, которую вы отослали назад, потому что она выглядела на двенадцать. Однако они присягнули, что ей больше, и вот она снова здесь.
Он слышит, как девушка звонким детским голосом произносит: «Дядя Норфолк…» Тянет старого мерзавца за руку, хочет тому что-то показать.
– Что за куколка! – говорит Ризли. – Я бы стоял и любовался на нее, а вы, милорд?
– Вряд ли, – отвечает он. – Я бы опасался, что тень дяди Норфолка ляжет между нами.
Девочка поворачивает лицо, словно цветок на стебельке, принимается щебетать. Дядя Норфолк слушает с плохо сдерживаемым нетерпением – высматривает, не появится ли король. Девочка забыла про дядю, отпускает его руку, оглядывается по сторонам. Взгляд равнодушно скользит по мужчинам, но исследует женщин с головы до пят. Она никогда не видела столько знатных дам и сейчас изучает, как они стоят, как движутся.
– Оценивает соперниц, – говорит он. Бесхитростное существо ничего не умеет скрыть.
– Бедняжка росла без матери. Осиротела еще в младенчестве.
Он косится на Рочфорд:
– Вы можете о ком-то говорить с нежностью, миледи.
– Я не чудовище, милорд.
Мэри Норрис и Кэтрин Кэри смотрят на новую фрейлину. Рочфорд говорит:
– Вы назвали бы ее блондинкой? Или рыжей?
Он никак бы ее не назвал. Он уже на нее не смотрит.
– Интересно, кто заплатил за то, что на ней надето, – говорит Рочфорд. – Ткань точно не из гардероба вдовствующей герцогини. А эти рубины – разве они не принадлежали Анне Болейн?
– Если принадлежали, их следовало вернуть в королевскую сокровищницу. Как они оказались у Норфолка?
– А, хоть что-то вас в ней заинтересовало! – говорит Джейн Рочфорд.
Двадцать шестого ноября Анна трогается в сторону Кале. С ней эскорт в двести пятьдесят человек, а также ее фрейлины, так что по временам они делают в день не больше пяти миль. Впереди шагают барабанщики и трубачи, а едет она в золоченой карете, расписанной лебедями и гербами Клеве-Марк-Юлих-Берга.
Грегори приезжает в Остин-фрайарз за последними наставлениями.
– Сейчас я еще раз тебе их повторю, – говорит он. – Отпиши домой сразу, как увидишь Анну. Представься так, чтобы она поняла, кто ты такой. Будь добр. Будь терпелив. Заботься, чтобы ее кормили тем, что она любит. Вручи ей кошель с деньгами на личные расходы. Перед возвращением домой убедись, что все долги ее свиты оплачены. Погода может вас задержать. – Он вспоминает, как шесть лет назад король застрял в Кале с Анной Болейн. – Знай, что чем дольше вы там пробудете, тем больше французские купцы будут искушать ее свиту. Кстати, веди собственные счета.
– Вы знаете, что говорите со мной так, будто я – Уайетт?
– Да, – отвечает он. – И ты польщен.
Грегори улыбается.
Снизу раздается крик:
– Милорд, можно вас побеспокоить?
Судя по шуму, все выбегают наружу. Грегори спускается на первый этаж, а через несколько мгновений взлетает по ступеням:
– Вы должны это видеть.
Во дворе телега, с ней четыре возчика. На телеге огромный ящик, зарешеченный спереди. Первое впечатление, будто возчики охраняют тьму, но тут в ней что-то шевелится. Он видит пятнистую шкуру и примятую морду, которая отворачивается от света. Леопард. На коже засохший помет и блевота, по крайней мере, если судить по запаху.
Он плотнее кутается в одежду. Домашние смотрят на животное, потом на него. Ему хочется перекреститься. Леопарда везли издалека, из Китая наверно; как он не сдох?
– По-вашему, он голодный? – спрашивает Терстон. – В смысле, голодный прямо сейчас?
Решетка прочная, однако домашние держатся на расстоянии. Леопард прижимается мордой к прутьям. Ему неоткуда знать, что он прибыл на место назначения, он думает, это какая-то промежуточная остановка в череде тесных зловонных дней.
Возчики озираются в ожидании платы. Они англичане, груз забрали в Дувре, как было велено, всю дорогу боялись, что зверь вырвется и напугает жителей Кента. Следовательно, намекают они, заплатить бы надо побольше обычного. Это не штабель бревен забрать, объясняет один.
– У кого вы забрали его в Дувре?
Возчик отвечает, чуть враждебно:
– У кого всегда.
– Бумаги у вас есть?
– Нет, сэр.
Другой в порыве вдохновения добавляет:
– У нас были бумаги, но он их съел.
Откуда зверя переправили в Дувр, они не знают и знать не хотят.
– Да где такие водятся, кроме как в языческих краях? – замечает один. – Может, вам стоит позвать попа, окропить эту животину святой водой.
– Сдается мне, попа он бы съел, – замечает Терстон и хмыкает.
Что ж, по всему имя дарителя затерялось где-то в дороге. Он воображает неведомого владыку в тюрбане, ждущего благодарности. Что ж, поблагодарим всех. Напишем, спасибо за диковину.
Грегори первым высказывает разумную мысль:
– Не королю ли это подарок?
Возможно; в таком случае леопард лишь пройдет через его дом, очередной пункт в длинной описи. Дик Персер стоит рядом.
– Дик, – говорит он, – до перевозки в Тауэр зверю понадобится смотритель. Нельзя отправлять его королю в нынешнем виде. Он останется здесь.
Надо отдать Дику должное, тот не говорит, нет-нет, только не я, сэр, а лишь сдергивает шапку и запускает пятерню в жесткие волосы.
Раздается крик:
– Смотрите, шевелится!
До сих пор зверь лежал бревном в тесном вонючем ящике, теперь встает и потягивается. Делает шаг вперед – ровно столько свободы дозволяет ему клетка – и смотрит на него; глаза упрятаны глубоко в складках пятнистого меха, и не различить, что в них: страх, уважение или ярость.
Тишина. Дик неуверенно произносит:
– Он узнал своего хозяина.
Точно стрела свою цель. Он чувствует, как зверь пронзает его взглядом, хотя сам тощий, шкура на костях. Первым делом надо снять его с телеги.
– Заплатите этим людям, – говорит он.
Зверю придется оставаться в передвижной тюрьме, пока не построят клетку побольше, но вонь можно уменьшить, если смыть помет. И надо подкормить его, чтобы нарастил на кости мясца.
– Ну, что скажешь? – спрашивает он Дика Персера. – Хватит тебе отваги?
Дик подрастает на глазах. Грегори говорит:
– Со всем уважением, милорд отец, вы всегда говорите такое людям, от которых хотите чего-то для них невыгодного и неполезного.
– Ага, – подхватывает Терстон. – Настоящий вопрос, Дик Персер, хватит ли тебе дури?
Дик говорит:
– Если мне надо будет смотреть за зверем, помимо собак, то мне нужен помощник, чтобы я его обучил.
– Будет тебе помощник.
– Зверь станет съедать по полбыка в день.
– Закажи, чтоб тебе приносили. Расходы потом просчитаем.
– Одно условие. – Дик оглядывает собравшихся. – Я его единственный смотритель. Никто не тычет в него палкой. Вообще никто к нему не подходит без моего разрешения. Не беспокоят, когда я его успокоил. Не ходят мимо с собаками, не дразнят его.
Грегори говорит:
– Дивлюсь, что Господь такое создал.
– Что Господь вообще такое измыслил, – отвечает он.
Только подумать о тех, кто его сюда доставил, – не только о возчиках, но и о тех, кто охранял его на всех этапах пути, просовывал в клетку мясо и воду. Не следует жаловаться, что зверь в плохом состоянии, если вспомнить, что в любой миг они могли вогнать ему копье в горло и продать шкуру задорого.
Зверь до сих пор не издал ни звука. Не издает и сейчас, только смотрит пристально, смотрит на лорда Кромвеля, лорда Кромвеля Уимблдонского, хранителя малой королевской печати. Думает, как одним движением мощной лапы содрать с того кожу и меха. По расчетам оголодавшего зверя, он должен тянуть на две половины бычьей туши. Грегори говорит:
– Что, если он ест живую добычу? Дику Персеру придется изловить оленя.
Дик делает шаг к клетке, будто хочет произнести приветственную речь. Однако зверь по-прежнему глядит на него. Как будто видит пространство между ними. А прутьев не видит.
Он возвращается к себе за стол. Просматривает пенсионный список для Сент-Олбанса. По бумагам скользят пятна света и тени, словно рисунок леопардовой шкуры.
По зрелом размышлении он исправляет мысленный образ владыки в тюрбане. Быть может, леопарда прислал какой-нибудь вельможа из-за Ла-Манша. Увидел такую диковинку и решил, это поможет мне снискать расположение лорда Кромвеля, говорят, у того ненасытная страсть ко всему дорогому, ко всему, чем можно пускать пыль в глаза.
На входе в залу совета он рассказывает про зверя Уильяму Фицуильяму. Фиц сочувственно стонет: