– Мне какой-то болван прислал тюлениху. Три ведра рыбы каждый час, и все равно она не наедалась. В конце концов я дал указание жене, и та пустила тюлениху на пироги.
С Фицуильямом в Кале едет Томас Сеймур, брат покойной королевы, бывалый дипломат Фрэнсис Брайан и другие, хорошо знакомые с французскими берегами, в том числе Уильям Стаффорд, муж Марии Болейн. Некоторых укачало, а меня нет, пишет Грегори. Он улыбается, читая письмо мастеру Ризли. Странная вещь наследственность. Никто не знает, что мы получим от отцов.
– Хорошо, если я передал Грегори способность переносить качку, – говорит он. – У моего отца желудок тоже был крепкий, иначе он бы не мог так набираться элем.
– Иногда мне кажется… – начинает Ризли и умолкает.
– Что?
– Я согласен с дядей Норфолком. Чем выше вы поднимаетесь на королевской службе, тем чаще поминаете свое низкое происхождение.
– Тем чаще другие его поминают, вы хотите сказать. Я не стыжусь его, Зовите-меня. Отец многому меня научил. Он научил меня гнуть металл.
Он человек занятой, ему некогда читать все присланные записки, но эту он читает: «Вы правильно меня устыдили. Я исправлюсь».
Наша делегация болтается в море, аббат Колчестерский болтается в петле. Колчестер признал королевскую супрематию и подписал присягу. А потом сдал назад, принялся шептать, Мор-де и Фишер мученики, как мне их жалко! На требование передать аббатство казне заявил, что у короля нет такого права – то есть что королевская воля и законы ничтожны. Генрих не мирской владыка и не духовный, он вообще не король, а парламентские законы – не законы. Согласно аббату.
Он уверен, что это последнее повешение. Они заражали друг друга, Колчестер, Гластонбери и Рединг. Теперь противление сломлено. Со всеми другими аббатами удастся поладить: не будет больше крови, веревок и цепей. Новые примеры не потребуются, знамя мятежников, изображавшее Пять Ран, повергнуто в прах. Суеверные жители севера говорят, что вдобавок к главным ранам Христу нанесли еще пять тысяч четыреста семьдесят. Что Томас Кромвель каждый день наносит Ему новые раны.
Нигде не написано, что великие люди должны быть счастливы. Нигде не сказано, что в число наград за служение государству входит душевный покой. Он сидит в Уайтхолле на изломе года, видит тень своей руки, свой кулак, который никуда не спрячешь, и в тишине дома слышит шелест пера по бумаге, как будто написанное шепотом ему отвечает.
Можно ли создать новую Англию? Можно написать новую историю. Можно написать новые тексты и уничтожить старые, можно вырвать страницы из Дунса Скота и пустить по четырем ветрам. Можно писать по Англии, но всё написанное раньше проступает снова и снова, высеченное на камнях, несомое половодьем, встающее со дна глубоких колодцев. Не только святые и мученики претендуют на эту землю, но и те, кто был до них: гномы, зарытые в канавах, духи, поющие в шуме ветра, демоны, замурованные в дренажных трубах и погребенные под мостами, кости у тебя под полом. Невозможно их счесть и обложить налогом. Они продержались десять тысяч лет и еще десять тысяч до того. Их не сгонят с места новые арендаторы или клерки, заверяющие купчие на поместья. Они пузырями лезут из земли, размывают побережье, сеют плевелы меж колосьев и заваливают камнями рудники.
Одиннадцатого декабря Анна прибывает в Антверпен. Английские купцы во главе со Стивеном Воэном встречают ее в четырех милях от города. Они несут шестнадцать десятков факелов, пламя лижет и целует сумерки. Воэн пишет, весь город вышел ее встречать, больше, чем когда приезжал император. Пишет, Анна приятна в обхождении, добра и степенна, закована в странные блистающие одежды. С ней дамы, одетые так же, но нет ни одной краше ее.
Воэн ничего не пишет о Женнеке, не сообщает, видел ли ее. Впрочем, почте такое доверять опасно.
Уже почти темно. Эскорт принцессы на лошадях под черными бархатными попонами возникает как будто из ниоткуда. При их приближении со стен начинают палить пушки, так что Анна и ее свита подъезжают к Фонарным воротам в сплошном дыму.
Теперь, когда брак короля устроен, он берется за леди Марию. В Англию приехал герцог Баварский, со скромной свитой, как посоветовал король. Холостяк и весьма достойный человек. Герцог заверил короля, что не будет требовать приданого и женится на Марии исключительно ради дружбы, дабы усилить немецкую лигу против императора и Рима.
Он посылает мастера Ризли к леди Марии – подготовить ее к встрече. Зовите-меня теперь его всегдашний посланец. Мария хорошо относится к Ризли, даже вышила тому атласную подушку с фамильным гербом.
Сейчас он, хранитель малой печати, обсуждает с церемониймейстерами окончательную подготовку к торжественному приему королевы. Он отвел почетную роль леди Марии, однако король говорит, нет, Сухарь, не стоит. В Клеве могут остаться недовольны. Пусть шотландцы выставляют напоказ незаконных детей, а мы не будем.
Он отвешивает поклон. Признает, что дамам и впрямь лучше будет встретиться с глазу на глаз. Падчерица младше мачехи всего на год. Быть может, они станут гулять под ручку, как Мария гуляла с Джейн.
Зовите-меня он говорит: передайте Марии новое предложение, но ждите всегдашнего ответа: я предпочла бы остаться незамужней, однако покорюсь отцу. Выслушайте и удалитесь; перечислите достоинства герцога Баварского, только не убеждайте ее слишком настойчиво. Потому что после вашего отъезда она станет кричать, что не пойдет за лютеранина и пусть ее лучше бросят на растерзание диким зверям.
Герцог Филип пришелся Генриху по душе. Тот ведет гостя в свои уайтхоллские покои показать Генриха на стене. Если король и видит расхождение между монархом кисти Ганса и человеком, который его показывает, то ничуть этим не смущается.
– Посмотрите на мою покойную королеву, – говорит он. – Превосходнейшая из женщин.
Они беседуют по-латыни. Филип кланяется портрету.
– Посмотрите на моего отца. – Король переходит на английский: – Знаете ли вы, что у него было всего семь кораблей, из них только пять исправных? А я отрядил в Кале пятьдесят кораблей для того лишь, чтобы доставить сюда вашу кузину, принцессу Клевскую.
Старый король за спиной у сына немного съеживается.
– Поздравляю вас, – отвечает Филип. Он не говорит по-английски, но общую суть улавливает. – Доблестнейшего из государей, – добавляет герцог.
Король отводит гостя в сторонку. Филип воевал против турок, когда те осадили Вену. Король хочет послушать рассказы о сражениях. Они проводят вместе остаток дня.
Через день или два он вместе с Рейфом отправляется в Энфилд – лично побеседовать с леди Марией.
– Сам ваш приезд покажет, что ее отец хочет этого брака, – говорит Рейф.
Генрих уже обсуждает условия. Попросил составить черновой договор.
Мария заставила его ждать, но он видит, что она наряжалась: черное бархатное платье, розовый атласный лиф.
– Как дорога, милорд?
– Ужасная, – отвечает он. – Однако проехать можно. Мы сумеем отвезти вас в Гринвич, если вашему батюшке угодно будет так распорядиться. Ваши новые покои в Уайтхолле почти готовы. Я как раз досушиваю лепнину. На прошлой неделе говорил с мастерами витражей.
– «ГА-ГА»? – спрашивает она.
– Да. И геральдические знаки королевы.
– Мне это странно, – говорит Мария. – Называть ее королевой. Хотя мы ее еще не видели. И все же. Я поздравляю милорда отца. Разумеется.
– Герцог Филип прекрасно сложен, – говорит он. – Белокур. Глаза голубые. Цвет кожи примерно как был у госпожи вашей матушки.
Она смотрит в окно.
– Я подумал, мастер Ризли мог этого не упомянуть.
Она кладет руки на колени и тихонько напевает: «Увидите, что дрозд строит храм на холме…»
– Чего бы мы не хотели, так это вашего отказа на позднем этапе, – объясняет он. – Вы говорите да, да, да, а потом в последнюю минуту говорите нет. Поскольку это поставит короля в неудобное положение.
– Да, – отвечает она. – Нет.
Он ждет.
– Да, это поставит его в неудобное положение. Нет, я так не поступлю. Я сказала, что покорюсь.
– Король – любящий отец и не вынудит вас к браку с тем, кого вы не сможете полюбить.
Мария поднимает бровь:
– Однако он вынудил Мег Дуглас отказаться от брака с тем, за кого она готова была умереть.
– А, Правдивый Том, – говорит он. – Он не стоил того, чтобы ради него умерла принцесса.
– Любовь слепа, – отвечает Мария.
– Не обязательно. Вам следует увидеть его. Филипа.
Рейф говорит:
– Вы же хотите вернуться ко двору? Я уверен, что хотите.
– Мастер Сэдлер, почему вы говорите со мной как с маленькой?
Рейф в досаде хватает шляпу. Он, хранитель малой печати, отвечает:
– Потому что вы нас вынуждаете.
Он проходит через комнату, берет Марию за руку:
– Умоляю вас, миледи. Ведите себя не как ребенок, а как взрослая женщина. Позвольте судьбе вас вести, не дожидаясь, когда она потащит вас силой.
Снаружи Рейф говорит:
– Она с ним увидится. Ей любопытно, я чувствую. А что посоветовал бы Шапюи, будь он здесь? Сказал бы, не гневите короля.
Он кивает. Он забыл разыграть карту Шапюи. Впрочем, мысли его заняты более крупной игрой.
В Лондоне он садится за стол с епископом Тунстоллом, и они прорабатывают условия. Филип может увезти Марию с собой за собственный счет.
– Хорошо, – говорит епископ. – Вы уже однажды получили ее подпись под документом, милорд. Бог весть как вы принудили ее к покорности, но ведь принудили же.
Он бросает перо:
– Но если придется на руках нести ее под благословение, я этого делать не стану. Пусть король сам ее тащит.
– Меня он не попросит, – сухо замечает Тунстолл. – Мне шестьдесят пять. У преклонного возраста есть свои привилегии. Как вы убедитесь, милорд, если Господь, как я Его молю, дарует вам долгую жизнь.
После лета отдыха, после осени в лесах и полях король выглядит нездоровым: лицо осунувшееся, бледное, как непропеченный хлеб. Они сидят над письмами из-за границы, света мало, воздух черновато-серый, цвета разведенных чернил. За окном воображаемая страна, залитые пастбища и мокрые рощи, затопленные леса и поля, глинобитные стены и соломенные крыши, церкви и крестьянские усадьбы.