Дверь открывается. Они преклоняют колени.
– Ну, – говорит Генрих, – что вы придумали, чтобы меня освободить?
– Ничего, сэр, – отвечает Кранмер.
– Что ж, по крайней мере честный ответ. Я уже начал подозревать, что мои советники не вполне честны, а друзья и союзники не вполне искренни. – Генрих поворачивается к Суффолку. – Чарльз, ты ведь был в Виндзоре в прошлом сентябре? Когда люди герцога Вильгельма клялись, что привезут документы целиком и полностью?
– Да, клялись, – отвечает Брэндон. – Иначе мы не подписали бы договор. Однако, – мягко продолжает герцог, – по-моему, дело сделано бесповоротно.
– Мы можем оттянуть свадьбу, – говорит Фиц. – Кромвель так считает. Хоть я не вижу смысла.
– Мне дурно служат, – говорит Генрих. – Можете встать, джентльмены, я не вижу смысла с вами заседать. Кромвель, прогуляйтесь со мной.
– Ну, теперь вы ее видели, – говорит Генрих. – Ведь я же был прав?
Он отвечает:
– Все согласны, что она очень милая дама. И мне представляется, что у нее царственные манеры.
Король фыркает:
– Мне судить, что царственное. – Берет себя в руки. – Насчет ее губ я, возможно, ошибся.
Свежие, как вишня. Алые от природы. Он решает не говорить этого вслух. Обнадеживает, что Генрих готов признать ошибку хотя бы в мелочи.
Другие советники отстали, но королевские стражники идут близко и вынуждены затворить уши.
Он осторожно произносит:
– Вы считаете, она не такая, как на портрете, сэр?
– Я не виню Ганса. Он нарисовал ее так хорошо, как мог, учитывая… – король прикладывает руку к груди, – броню. Она такая высокая и деревянная.
– Рост придает ей величия.
– Вы не разглядывали ее туфли? – спрашивает король. – Думаю, они на высоких подошвах. Скажите ее женщинам, у нас в домах навоза нет. Не знаю, зачем ей это.
Одежду и обувь можно сменить, говорит он, а король отвечает:
– Вы все мне это твердите. Но знай я заранее то, что знаю сейчас, она бы не вступила в мое королевство. Это вопрос…
Король качает головой. Похлопывает по одежде, как будто нащупывает сердце.
Понедельник, пятое января. Двое приближенных Анны, Олислегер и Гохштеден, приходят в его покои в северной половине дворца и торжественно клянутся, что Анна свободна от других брачных обязательств и не позднее чем через три месяца все нужные документы будет найдены. Их предложение остаться в Англии Генрих отверг, добавив, что свита Анны чересчур велика и они могут забрать часть соотечественников с собой. Все видные свитские джентльмены, решившие уехать, получат на дорогу по сто фунтов.
Соглашение составлено, и они ставят свои подписи со стороны Англии: Кранмер, Одли, он сам, Фицуильям, епископ Тунстолл.
Кранмер с осунувшимся лицом идет в покои королевы, за ним переводчик несет Библию. В Библии, если заглянуть, есть картинка, на которой король раздает Писание народу. Подданные толпятся в нижней части страницы и кричат «Vivat Rex!» [68]и «Боже, храни короля!» – причем низшие сословия явно предпочитают английский.
Король хмуро смотрит на советников и удаляется в личные покои. Входят музыканты, настраивают инструменты, начинают играть.
Возвращается Кранмер, говорит, Анна без колебаний присягнула, что совершенно свободна от каких-либо брачных обязательств.
– Она сказала, что делает это с радостью, и, благодарение Богу, присягнула быстро и уверенно, чуть не вырвала книгу у меня из рук, так хотела угодить вашему величеству. Она желает сочетаться с вами браком без промедления.
Он думает, она боится родственников. Того, что те скажут, если ее отошлют назад.
Генрих стонет:
– Так ничего не исправить? Неужто я должен совать голову в ярмо?
Он правильно угадал, что по эту сторону Ла-Манша невеста получит новое имя. С корабля она сошла Анной, но здесь ее между собой называют Нэн, как ту, другую, будто у короля со всеми его сокровищами нет в запасе лишнего слога.
Утро вторника, дождь, заседание совета назначено на семь часов. Сам он обычно начинает работать в шесть, но сегодня велел не пускать просителей и приносить только срочные депеши из-за границы.
Мастер Ризли сидит на краешке стола, смотрит, как он облачается для свадьбы.
– Каких депеш вы ждете, сэр?
Кристоф надевает ему через голову рубаху.
– Я памятую, что император – вдовец. – Он просовывает голову в ворот. – Не исключаю, что на этой неделе он объявит о браке с француженкой.
Если это случится, то подогреет аппетит Генриха к молодой жене.
– Упаси бог! – восклицает Зовите-меня. – Там с императором Уайетт, его дело такого не допустить.
– Пусть похитит даму, – предлагает Кристоф. – Прочтет ей сонет. Покувыркается с ней в придорожной гостинице. Вернет императору порченый товар.
В королевских покоях советники говорят приглушенными голосами, словно у ложа умирающего.
Уильям Кингстон:
– Милорд, это же неправда? Будто наш король невзлюбил даму с первого взгляда?
Он подносит палец к губам. Он только что выписал Анне первую из дарственных грамот, которые в дальнейшем обеспечат ей доход. У нее будет свой двор, такой же, как у короля. Ее гофмейстер – граф Рэтленд. У нее будут прелаты и пажи, прачки и пирожники, виночерпии и хлебоносцы, лакеи и конюхи, счетоводы и землемеры. Когда прибудут представители Клеве, он намерен подробно это все изложить, потому что вчера они ясно видели недоброжелательство в каждом взгляде и жесте англичан. Он надеется, что не даст истолковать это как оскорбление, которое они передадут нашим союзникам.
Входит Фиц:
– Полагаю, нам по-прежнему нужны, как их, квасцы?
– Да, – отвечает он. – И друзья. Друзья нам нужны, как никогда прежде.
Осенью он говорил советникам, что квасцы добывать очень трудно. Нужно вгрызаться в недра гор, подпирая выработки крепями. Теперь он объясняет Фицу: нужны тяжелые молоты и железные кирки. Проще всего – пускать в дело взрывные устройства.
– Рудокопы называют их «патерностеры» – потому что, когда такое устройство взрывается, вы подпрыгиваете и кричите: «Боже Отче Вседержителю!»
Однако Фиц не слушает – ловит звуки из соседней комнаты.
Наконец выходит король в мантии золотой парчи, затканной серебряными цветами.
– Где милорд Эссекс? Он должен сопровождать невесту. Он опаздывает, что она подумает?
– Позвольте мне? – нехотя предлагает Фиц.
Король говорит:
– Это должен быть неженатый мужчина. По какому-то обычаю ее страны, который она непременно желает соблюсти. – Взгляд Генриха останавливается на нем. – Идите вы, лорд – хранитель печати.
– Я недостоин, – отвечает он.
Генрих говорит:
– Достойны, милорд, коли я так говорю.
Распахивается дверь. Прихрамывая, входит Генри Буршье – старый Эссекс. Озирается:
– Что такое?
– ВЫ ОПОЗДАЛИ! – орут придворные.
– Светает поздно, – говорит Эссекс. – Слуги полусонные, дорога заледенела, кто бы не опоздал? Зачем подвергать себя опасности?
– Нам желательно получить ее до того, как она выйдет из детородного возраста, – шепчет мастер Ризли. – Предпочтительно в ближайшие десять лет.
Эссекс озирается:
– За ней идет Кромвель? Ваше величество, она не оскорбится? Наверняка ей известно, что он когда-то был простым стригалем.
– Даже не стригалем, – отвечает он. – Я гонял на рынок гусей и щипал из них пух на теплые перины для графов.
– Ой, бросьте, – говорит Генрих. – Давайте быстрей, Кромвель, невелика важность, кто это сделает.
Джентльмены личных покоев в ужасе переглядываются.
– Сэр, – говорит Уильям Кингстон, – в таких случаях все важно.
Кто-то разумный по-прежнему держит дверь открытой. Эссекс, прихрамывая, выходит. Король поворачивается к нему, говорит с тихой злобой:
– Знайте, милорд, что, если бы не страх толкнуть ее брата в объятия императора, я бы ни за что на свете на это не пошел. – Поднимает голову. – Идемте, джентльмены.
Они степенным шагом идут к покоям принцессы, давая ей время прибыть первой; таковы монаршие порядки, король никогда никого не ждет. Кранмер стоит наготове с требником в руках, в полном архиепископском облачении:
– Где она?
Брэндон хохочет:
– Наверное, Эссекс помер по дороге!
Король делает вид, будто не слышит, держится торжественно, как пристало жениху: те никогда не слышат дружеских шуточек о счастье, которое ждет их в темноте. Поверх сверкающего платья на короле мантия темно-синего атласа, опушенная мехом. Свет играет на складках. Губы движутся, словно читают молитву.
Появляется Анна. Платье у нее расшито цветами, как у короля, только не серебряными, а жемчужными. Белокурые волосы распущены и доходят до талии, венчик на голове оплетен розмарином. Она уже не похожа на жену бакалейщика. Это принцесса, чье детство прошло в высокой башне на скале, откуда видно на много миль.
Церемония простая и короткая. От нее требуется лишь стоять столбом и выглядеть бодрой. Спрашивая, знает ли кто-нибудь о препятствиях к браку, архиепископ озирается, словно предлагает выступить любому желающему. Все молчат. Кранмер кивает – как будто пригибается. Король приносит брачные обеты, затем, по жесту архиепископа, берет королеву за локоть и целует в щеку. Она неловко поворачивает голову; король, уворачиваясь от крыльев чепца, целует ее в другую щеку. Алые губки ждут поцелуя, но ничего не происходит.
Кранмер говорит, «Deo Gratias»[69], король с королевой выходят под руку. Звучат фанфары. Придворные кричат: «Gaudete!» [70]Советники вслед за новобрачными отправляются на пир.
Вопреки обыкновению, он не замечает, что ест. Обычно после такого парадного обеда королевские советники собираются в уголке и беседуют об охоте, но сегодня, когда начинает играть музыка, герцог Норфолк идет танцевать со своей племянницей Кэтрин.