– Да, – говорит Норфолк. – Ничуть не утруждаясь. Впрочем, хорошо, что такой человек, как вы, не чужд благодарности. Кем вы были, когда явились ко двору? Даже рубашка на вас и та принадлежала Вулси. А теперь потрудитесь выказать благодарность королю, сделавшему для вас много больше. Заберите своих немцев и вышвырните их вон.
Подходит слуга с кувшином вина. Стивен хмурится, и слуга отступает к стене. Не то чтобы Томас Говард хмелел с нескольких капель, но герцог, по всему, до выхода из дома опрокинул целый бурдюк. Наверное, для храбрости, и, видит Бог, она ему потребуется.
Он сжимает кулак. Грохает по столу. Тарелки подпрыгивают.
– Весь совет одобрил этот брак. Вы, Томас Говард, подписали договор в точности как и я. И король с нетерпением ждал невесту.
– Нет, клянусь всеми святыми, это вы связали его и захомутали, – говорит Норфолк. – И я скажу вам, почему он хочет освободиться. Не видели, как он смотрит на мою племянницу? Он пленился Кэтрин с первого взгляда.
– Если хотите власти, – говорит он, – добивайтесь ее по-мужски. Разыгрывая Пандара, вы позорите свои седины.
– Будьте вы прокляты! – Герцог вскакивает, отталкивая стул, срывает с груди салфетку. Салфетки у Гардинера большие, и кажется, будто Норфолк силится вылезти из шатра. – Я не буду слушать, как меня называют сводником!
Как только герцог вскочил, встал и он. Слуги вжимаются в стену. На краю зрения вспыхивает будто красный огонь. Кинжал здесь, у сердца: холодный под одеждой, готовый к действию, и рука сама метнулась к рукояти, точно по собственной воле.
Однако Гардинер встает между ними:
– Сегодня без кулаков, милорды.
Он думает: без кулаков? Вы меня не знаете. Я мог бы зарезать его, как гуся, раньше чем вы поднялись с места.
Улыбаясь, словно дамам, играющим в кегли, Гардинер вскидывает руки:
– Что ж, милорд Норфолк, мы понимаем, что у вас спешные дела и вам пора ехать. – Снова улыбается. – Ваш обед мы отдадим бедным.
Герцог шумно выходит, на ходу зовя телохранителей и гребцов. Они вновь садятся, и Гардинер, протянув руку через стол, похлопывает его чуть выше локтя.
– Скажите это, Стивен, – мрачно говорит он. – «Кромвель, вы забылись, мы сейчас не в Патни».
Стивен жестом требует кувшин с вином.
– Оскорбления – тонкое искусство. Я на миг задумался, знает ли он, кто такой Пандар. Не слишком ли утонченным был ваш намек?
– Нет, сегодня мне не до утонченности, – говорит он. – Извините. Мы и сами должны сделать шаги навстречу друг другу. Я могу приложить к этому больше усилий – и приложу. Наверняка у меня есть что-то, что нужно вам, а вы могли бы оказать мне ответную услугу…
– Вы хотите, чтобы Барнса выпустили на свободу, – говорит Гардинер. – Думаете, он исправим? Мне всегда жаль отправлять кембриджца на костер. Если помните, я заступался за него еще много лет назад, когда он предстал перед Вулси.
– Коли вы так говорите.
– Иначе он отправился бы прямиком в Тауэр. Что, полагаю, сберегло бы время. Я не вижу, чтобы он принес Англии что-либо доброе, сколько ни разъезжал с посольствами. Король раскаивается, что вообще взял Барнса на службу.
Приносят моченую зелень, груши в сиропе и айвовую пастилу.
Гардинер говорит:
– Норфолк чрезмерно горяч, но он прав. Разве вы не чувствуете, что ветер меняется? Вы уверяли короля, что вся его надежда только на немцев. И это было правдой. Но как только союз рассыплется, император с Франциском вновь начнут обхаживать Генриха.
– Не понимаю, с чего Норфолк взял, будто может видеть будущее. Обычно он видит не дальше своего носа.
– Вы забываете, что он всего несколько недель как из Франции. Полагаю, Франциск делал некие авансы – не то чтобы тайно, но с глазу на глаз. И герцог о них знает, а вы – нет.
Допустим, говорит он.
– Знаю, у вас свои люди среди слуг каждого, здесь и за границей. Знаю, вы шпионите, снимаете копии, роетесь в сундуках и крадете ключи. Я страдал от такого в моем собственном доме.
– И я, Стивен. Со стороны ваших людей.
– Однако вы не всеведущи. Не вездесущи. А вы думаете, что да? Вы считаете себя Богом?
– Нет, – отвечает он. – Божьим соглядатаем.
– Тогда поглядите на факты, – говорит Стивен. – Раз король считает, что не нуждается в дружбе герцога Клевского, то, учитывая его неприязнь к даме, остается лишь один путь – расторгнуть этот брак.
Он отодвигает кубок. Как и Норфолк, только менее торопливо, освобождается от салфетки. Гардинер не дурак. Демон, но не дурак.
– Вкусная пастила, – говорит он. – Рецепт леди Лайл, если не ошибаюсь. Король часто хвалил ее пастилу.
– Она присылает ее нам всем, – отвечает Стивен, как будто оправдываясь.
– Всем, кому хочет угодить. Оборачивает ли она ее посланиями?
Гардинер смотрит на него уважительно:
– Клянусь Богом, от вас ничто не ускользает. Даже пастила. – Вздыхает. – Томас, мы оба знаем, что такое служить королю. Знаем, что это невозможно. Вопрос, кто лучше способен сносить невозможное. Вы никогда не были в опале. Я был много раз. И все же…
– И все же вы здесь. Рассчитываете вернуться в совет.
Стивен провожает его к выходу, на свежий воздух.
– Вы знаете, чего хочет король. Чтобы мы ради службы к нему забыли о своих разногласиях. Объявили себя друзьями и единомышленниками.
Они холодно соприкасаются ладонями. Он сбегает по ступеням к пристани, и Стивен кричит ему в спину:
– Кромвель! Поостерегитесь!
День зябкий, но солнечный свет дробится на воде уже по-весеннему. Его барка идет против течения, флаг поднят, черные птицы трепещут на ветру – кардинальские галки танцуют вокруг флагштока.
Кормчий говорит:
– Мы увидели герцогскую барку и сказали промеж себя, клянусь мессой, бедный милорд, там и Гардинер, и Норфолк, оба два.
Он отвечает:
– Государь в моих глазах подобен Христу, распятому между двумя разбойниками.
Снимает перчатку, сует руку за пазуху, вытаскивает кинжал:
– Кристоф, забирай, теперь это твое. Постарайся не пускать его в ход.
Кристоф вертит кинжал в руках:
– С ним я чувствую себя будто выше ростом. А почему вы решили его отдать?
– Потому что я сегодня чуть не зарезал Норфолка.
Гребцы негромко кричат «ура».
– Можешь сказать мастеру Сэдлеру, что я отдал его тебе.
Он думает: Рейф советовал мне повзрослеть, пока не состарился.
Бастингс спрашивает:
– Вы сами его сделали, сэр? Когда были кузнецом?
– Нет. Тот, что сделал, я… потерял. А этот мне подарила молодая особа в Риме. Он был у меня довольно давно.
– Бьюсь об заклад, вы не раз пускали его в ход, – восхищенно произносит Бастингс. – Сэр, вам кое-что следует знать. Девчушка Норфолка, я слыхал, она порченая. Один из людей старой герцогини хвалился, что щупал ей манду. Говорит, в темноте щупал и отличит среди сотни других.
– Кто тебе такое рассказал? Лодочники? – Он кутается в плащ и думает: даже если это правда, что я могу поделать? Коли Генрих влюблен, он растопчет любого, кто попробует встать между ним и его удовольствиями. Вслух говорит: – Бастингс, выбирай себе в друзья тех, чьи мысли более целомудренны.
Он думает: надо это забыть. Плывет в барке по Темзе, старательно забывая услышанное. Отличит среди сотни?
Я ее целовал, она меня;
На коленях лелеял мое дитя.
Вся моя радость только с ней:
Как сладко щелкает соловей.
Дома его дожидается мастер Ризли. Он говорит:
– Можете написать послам, что я отобедал с епископом Винчестерским. Что мы достигли полного взаимопонимания.
– Добавить что-нибудь вроде «все прежние неудовольствия позабыты»? – спрашивает Ризли.
– На ваше усмотрение, мастер Ризли.
Порой кажется, что с Крещенья мы так и не двинулись вперед. В его снах римляне и бритты по-прежнему бьются на мечах. Наступают, отступают, вновь идут в атаку. Режут, колют, уворачиваются от ударов; медленно поднимают закованные в броню руки и рубят, рубят, рубят.
В Кале заседает новая комиссия по выявлению еретиков. Норфолк создал ее проездом; запалил огонь, сел на корабль и уплыл. Он говорит королю:
– Не лучше ли выявлять изменников? Сорок вооруженных французов возьмут Кале за час. Там все прогнило изнутри, и я не о горожанах, а о тех, кто облечен вашим доверием.
Король болезненно морщится:
– Лорд Лайл очень мне дорог.
– Я не стану тревожить лорда Лайла, – говорит он. Пока не стану, начну с его друзей. – Мне нужно добыть кое-какие бумаги. Уайетт рассказал мне, что искать. Он знает о Кале все.
– Ах, Уайетт. Он говорит не то, что думает, а думает не то, что говорит.
Впрочем, сейчас его непосредственная цель – Сэмпсон. Он взял епископа под стражу, изъял его бумаги и теперь ищет в них намек на связи с Полем, любой намек, что кто-то из окружения Сэмпсона был в сношениях с Полем. На вопрос короля, какие у вас доказательства, он отвечает, это хитрая работа, сэр. Все равно что выложить мозаичный пол в аббатстве. У вас есть треугольники и круги, прямоугольники и квадраты. Есть мрамор и порфир, змеевик и стекло. Вы должны верить в то, что делаете. Сторонний наблюдатель не увидит узора, пока тот не сложится.
Наконец-то весна. Каждый ясный день – награда за пережитую зиму. Зяблики стайкой летучих роз проносятся над неподвижным озером. Его соколы смотрят на пляшущие пылинки, будто солнечный луч – живой, их добыча.
Генрих зовет его к себе:
– Я должен изложить вам одно дело. Довольно важное. Пройдемте со мной в комнату и закройте дверь.
Окно распахнуто. Снаружи кто-то поет. Он думает: сюда ли привели меня мои ночные пробуждения, мои тревожные сны?
От страха дрожь меня берет,
Горю и превращаюсь в лед,
Виски болят, и сон нейдет.
За что мне это?
Он идет за королем. Что еще остается, кроме как, по совету Цицерона, жить бодро, умереть храбро?