Дома его ждет встревоженный Ризли с документом в руке:
– Сэр, вам стоит прочесть это прямо сейчас.
Документ – что греха таить – копия, тайно снятая с письма Марильяка Франциску.
– Марильяк пишет, что король намерен взять под стражу Кранмера и отправить его в Тауэр вместе с Барнсом.
Зовите-меня устроил своего человека в свиту посла.
– Это вы молодец, – говорит он, беря письмо.
Бумага кажется горячей.
– Дальше еще хуже, сэр. Марильяк пишет, что король хочет забрать у вас малую печать и передать ее Фицуильяму. И что он снимет вас с должности викария по делам церкви и назначит на нее Тунстолла.
Он говорит:
– Я только что был с королем. Да, он переменчив, но не успел бы так перемениться за полчаса. Я прямиком от него и принес новости. Надеюсь, они вас обрадуют.
Он хочет сказать, позовите Рейфа, но Рейф уже входит и первым делом смотрит на письмо Марильяка:
– Сэр, можно прочесть? Зовите-меня не дал мне даже взглянуть.
– Забудьте про это письмо, – говорит он. – Посол сидит у себя дома и сочиняет сказочки. Недостает лишь Секстона с ослиной головой и Уилла Сомера в наряде испанской шлюхи.
Рейф и Зовите-меня переглядываются. Рейф говорит:
– Оригинал письма едет сейчас в Дувр. Желаете ли вы, чтобы с гонцом в пути случилась беда?
– Он может потерять письмо в луже, – предлагает Ризли.
Предложение настолько миролюбивое, что его разбирает смех.
– Пусть едет, – говорит он. – Чем больше Франциск обнадежится, тем приятнее будет его разочаровать. Он мечтает, что меня отстранят, а королю будут служить мальчишки и глупцы.
– Мы мальчишки или глупцы? – спрашивает Ризли.
– Не те и не другие. Вы – избранные. А теперь помолчите и выслушайте меня – не пожалеете. С тех пор как я стал государственным секретарем, я старался быть с королем лично, однако мое присутствие постоянно требовалось в Вестминстере. Вы это знаете и знаете, каково мне приходилось.
Долгие дни от зари до зари. Виски болят, и сон нейдет…
– С дозволения короля я разделю мои обязанности. Я и раньше с ним это обсуждал, а теперь пришло время.
Мастер Ризли пытается встрять, но он продолжает:
– Каждый из вас станет государственным секретарем. Вы распределите время и обязанность так, что один будет в Вестминстере, другой – с королем. Я создам механизм, чтобы ваша работа плавно переходила от одного к другому.
– Чудо природы, – потрясенно говорит Рейф. – Два тела с одной головой.
– Одно спит, другое бодрствует, – добавляет Ризли.
– Вы оба станете рыцарями. Оба войдете в совет. Будете заседать в палате общин, а я – в палате лордов. – Он хлопает их по плечу. – Вы знаете, какой, милостью Божьей и короля, я сделал эту должность. Она включает все. Нет ничего, что было бы вне ее пределов. С вас все начинается. И вами все заканчивается.
Он садится.
– И сверх того…
– Это еще не все?
Он поднимает руку. Внезапная радость ошеломляет, как резкая боль, оставляя по себе пустоту и головокружение. В такие мгновения – если вообще доживаешь до таких мгновений, если удача благоволит к тебе, как благоволит она к храбрецам, – теряешь ощущение собственных границ и становишься легким, как воздух.
– Я получу должность Оксфорда, стану лордом – великим камергером. Титул, как и положено, перейдет сыну, но, поскольку у бедного Эссекса не осталось прямых наследников, его титул получу я.
Он думает: песчинки времени сыплются, убегают через трещины в сверкающей чаше возможностей, которую он держит в руках.
– Теперь все идет на лад, – говорит он.
– Поздравляю вас, сэр, от всего сердца! – восклицает Зовите-меня.
Он говорит:
– Король объяснил, что я – часть его величия. Сказал: «Не каждому правителю дано разглядеть способности за происхождением. Бог дал вам таланты, Кромвель. И определил вам родиться в такое время в таком месте, где вы можете мне ими послужить».
– И вы не утратили самообладания?
– Да, так что попрошу и вас держать себя в руках. Король справедливо себя поздравляет. Он думает о принятых законах и полученных деньгах. Будь я государем и будь у меня Кромвель, я почитал бы себя избранником Небес.
– Интересно, почему сейчас, – говорит Зовите-меня. – По справедливости ему следовало сделать это давным-давно. Однако он знает, что многие возмутятся.
– Зато другие возрадуются, – говорит Рейф. – Расскажите домашним. Пошлите за мастером Ричардом. Сообщите Грегори. Клянусь Богом! Будет ли теперь Грегори именоваться лордом Грегори? Получит ли он титул?
С первого этажа доносятся ликующие вопли. Влетает Томас Авери, обнимает его:
– Сэр, они все теперь ждут прибавки к жалованью.
– И правильно, ведь они будут служить графу.
Комната заполняется людьми, все лица сияют. Он отводит Авери в сторонку:
– Помнишь, что я тебе говорил? О моих деньгах за границей.
Авери изумлен:
– Да, сэр.
– Так ты знаешь, что делать?
Авери хмурится:
– Извините, ваша милость, но вы говорите так, будто фортуна от вас отвернулась. Будто вас постиг удар судьбы, а не величайшая честь.
– Разыщи мою дочь, – говорит он. – Сделай так, чтобы она могла получать деньги.
Деньги мои ей пригодятся, даже если она не нуждается в моей любви.
– Когда я вышел от короля… – начинает он и останавливается.
В те мгновения он стоял на пороге и думал: все, кому я хочу рассказать, умерли. Я хочу рассказать моему доброму хозяину Фрескобальди и моим товарищам по кухне. Слуге, который мыл лестницу, когда я поднимался по ступеням. Хочу рассказать Ансельме, моей жене и дочерям, девице в Риме, что подарила мне кинжал. Хочу петь «Скарамеллу»: Скарамелла пошел на войну, бомборетта, бомборро. Хочу рассказать Вулси и получить его благословение. Хочу рассказать Уолтеру и увидеть его лицо. Новость облетит Патни: Ножи-Точу стал графом. Ему хочется рассказать мальчишке-рыбнику, хочется, чтобы тот был жив, чтобы можно было пойти в Патни, вытащить его из кабака, вколотить новость ему в башку.
В Остин-фрайарз сторожевые псы получают по лишней косточке. Леопардица – лишнюю тушу. Шут Антони ходит по дому с важным видом, звякает серебряными колокольчиками.
Погожим весенним деньком его повышение обнародуют. Новые секретари приступили к работе. Сэр Зовите-меня-Ризли зачитывает грамоту о даровании ему графского титула. Сэр Рейф Сэдлер провозглашает его лордом – великим камергером.
Когда Марильяк в следующий раз приходит ко двору, то при виде его вздрагивает и сворачивает в другую сторону. Ему жаль посла: Марильяк сообщает своему королю то, что Франциск хочет услышать, и даже на расстоянии чувствует пожелания больного. Говорят, Франциск не в силах проехать и полумили. Говорят, он умирает. Однако слухи хоронили его уже много раз. Подобно нашему королю, он всякий раз воскресает.
Генрих говорит:
– Посол Марильяк объявил, что больше не может вести переговоры в присутствии Кремюэля. Он считает вас шпионом императора.
– Это определенное затруднение.
– Вовсе нет. Я могу беседовать с ним наедине.
Он кланяется. Генрих всегда полагал, что государь беседует с государем, а простые подданные жмутся в сторонке. Генрих говорит:
– Нам нужно задобрить Франциска. Если он оправится от болезни, то может заключить со мной договор. И к императору нам тоже стоит подольститься.
Он понимает, что хочет сказать король: ведите двойную игру, Кромвель. Как мы вели ее всегда.
Иногда, говорит он Ризли, самое разумное сгрести свои бумаги и убраться с глаз долой.
Со стороны французского двора – никакого отклика на его возвышение, во всяком случае такого, чтобы доверить бумаге. Со стороны императорского двора – тоже молчание. Зато доставляют поздравление от Эсташа Шапюи, который дожидается во Фландрии, когда Карл вновь отправит его в Англию послом, что, по словам Шапюи, император сделает, как только окончательно уладится разлад между странами.
В Лондоне ходят упорные слухи, что Анну коронуют на Троицу. Он их не опровергает. Они разойдутся за пределы страны и будут способствовать умиротворению. Доктор Карл Харст посещает королеву, но что она ему говорит – неведомо. Харст ничего не делает, только бесконечно одолевает его невразумительными просьбами касательно протокола. Он, граф Эссекс, очень занят, поскольку скоро начинается парламентская сессия, а он приготовил много законопроектов. Король рассчитывает, что он повысит налоги. Деньги от монастырских земель не спешат течь в казну; как он некогда объяснял кардиналу, непростое это дело – превратить акры в звонкую монету.
Он выступает в палате лордов, но говорит не про налоги, а про Бога. Объясняет, к чему стремится король: к гармонии. У него такое чувство, что никогда еще он не говорил так хорошо и не сказал так мало.
После первого заседания парламента к нему приходит государственный секретарь Рейф:
– Ричард Рич недоволен. Считает, что его тоже должны были повысить.
Куда же еще? Чего может желать канцлер палаты приращений? У Рича поместье в Эссексе и один из самых больших лондонских приоратов, Святого Варфоломея. Однако Рейф говорит:
– Он затаил обиду, сэр. Потому что вы любите его меньше, чем Томаса Уайетта.
– Уайетт скоро вернется, – говорит он.
Да как Рич вообще может себя с ним сравнивать?
– Это лишь показывает… – Он не договаривает фразу. Это показывает, какие причудливые чувства люди таят в сердце и отнюдь не выказывают на лице.
Рейф говорит:
– Помните вашего соседа Стоу? Когда он подал жалобу, что вы якобы прирезали к своей земле часть его сада?
– Я не прирезал себе его земли. У Стоу ограда стояла неправильно.
– Мы в Остин-фрайарз все это знаем. Вы сказали, мне известно, где мои границы. Однако Стоу ходил по городу и поливал вас бранью. Его родные сетуют, и все им верят.
Он понимает, о чем говорит Рейф. Он ничего не украл у семьи графа Оксфорда. Однако де Веры так долго занимали камергерскую должность, что вообразили, будто она их на веки вечные.