Норфолк и Гардинер вновь встречаются, как перед отъездом герцога во Францию. Соглядатаи доносят: «Норфолк привез с собой племянницу Кэтрин. В доме Гардинера играли маску. „Величие“. Сэр, ее играли против вас».
Это старая вещица Скелтона, написанная в свое время против Вулси, о том, как плохо, когда простолюдины становятся придворными. Как временщик бахвалится, как грешит, как страдает от него страна. Действующие лица – Сговор и Оскорбление, Безумие и Лукавство, а также само Величие, которое провозглашает:
Я над всеми царю, что хочу, то творю,
Я своим кулаком всех врагов усмирю.
Однако в конце концов Величие низвергают в грязь и лишают неправедных богатств. Входит Отчаяние и убеждает его, гнуснейшего негодяя, какого видел свет, заколоться или повеситься.
И когда он уже готов покончить со своей жалкой жизнью, входит Надежда и спасает его.
Впрочем, если вы считаете, что зрителям так понравится больше, можно эту последнюю сцену не играть, а оставить Величие униженным и раздавленным.
Рейф говорит:
– Зовите-меня играл в маске у Гардинера.
– Вот как? – Он встревожен. – Приглядывает за нашими интересами, не сомневаюсь.
Из личной канцелярии Гардинера доходят слухи: епископ поручил своим людям проверить финансы Зовите-меня. У обоих земли в Гемпшире, так что дела неизбежно переплетаются и о любых сомнительных махинациях епископ рано или поздно узнает. Он говорит:
– Лучше бы Зовите-меня обратился ко мне, и мы вместе посмотрели бы его бухгалтерию.
Иногда приход не сходится с расходом. Иногда в сделках есть дыры. Если проявить смекалку, можно поправить дело, не прибегая к обману.
Он говорит:
– Если Гардинер потребует Зовите-меня к себе, тот должен будет прийти. Ему надо знать, в чем его обвиняют.
Он думает, Ризли обвинит меня, что я научил его стяжательству. Я бы научил его бухгалтерии, если бы он хоть раз набрался терпения меня выслушать. Говорит Рейфу:
– Может быть, удастся сговориться. Гардинеру самому есть что прятать, если кто-нибудь удосужится проверить его дела.
После приема, на котором играли маску, Кэтрин Говард не возвращается к своим обязанностям при дворе. Люди королевы сообщают, что Анна рада от нее избавиться. Однако Анна не знает нашей истории, иначе поняла бы, что это не сулит добра. Девица теперь в Ламбете, в доме своей родни, но здесь у нее собственные дамы и угодливая свита из тех, кто рассчитывает возвыситься вместе с ней. По вечерам король пересекает реку на барке. Его менестрели играют «Танец жонглера», «Ла Манфредину» и «Отъезд милорда и миледи». Генрих задерживается допоздна, обратно барка скользит на веслах после заката, флейты и барабаны молчат.
Он думает о врачах, об их кровавом учебнике. Истыканный, изрезанный и покромсанный, Раненый стоит на странице во весь рост, протягивает руки, одна из которых обрублена в запястье: «Ну давайте уж, что еще вы мне приготовили?»
Он сдержал обещание, данное королю: покладистый парламент удовлетворил все требования казначейства. До начала лета этот парламент будет распущен без объявления новой даты созыва. Хотя он, лорд Эссекс, сложил с себя обязанности государственного секретаря, дел не убавилось. Он готовится к незримым опасностям. Если Поль и впрямь направляется в Ирландию, его кораблей не видно. Лорд-адмирал Фицуильям оставил своих капитанов нести дозор, а сам вернулся в совет.
Лорд Лайл продолжает сыпать обвинениями даже из Тауэра. Чтобы это прекратить, надо перестать задавать ему вопросы. Лайл настаивает, что лорд Кромвель последние семь лет покровительствовал всем еретикам в Кале, обманывал правосудие и пренебрегал королевскими повелениями.
Лайл не говорит кто, когда и где; в его положении остается только швыряться грязью наугад и надеяться: что-нибудь да пристанет. Хонор Лайл под домашним арестом. Он, Эссекс, нимало не удивился известию, что Лайлы задолжали слугам жалованье за два с половиной года.
Шестого июня король зовет его к себе:
– Милорд, я слышал, на вас нападали.
Нападали?
– Мне к этому не привыкать.
– Открыто оскорбляли на представлении маски, – говорит Генрих. – Однако я дал понять, что те, кто порочит Кромвеля, порочат короля. Лишь я могу укорять или награждать моих слуг, больше никто.
Они – король и его советник – ни разу не разговаривали о племяннице Норфолка. Теперь король дает волю своей досаде:
– Я сказал хорошенькой дурочке несколько любезных слов, а теперь весь свет трубит, что я на ней женюсь. Что вы сделали, чтобы это опровергнуть?
Он говорит:
– Опровергать это – дело Норфолка. К тому же для всего света есть ответ. Ваше величество не может жениться. У вашего величества есть жена.
Генрих говорит:
– Вильгельм был в Генте. Виделся с императором. Они пришли к соглашению. Либо – не знаю, что из этого верно, – зашли в тупик.
Что-то Генриха гложет, что-то, не относящееся напрямую к теперешнему разговору, отсюда раздражительность и резкость. Со временем я выясню, думает он, выясню так или иначе.
– Нам еще не сообщили, что произошло в Генте. И я бы не доверял первым полученным сведениям. Я никогда им не доверяю.
– Что ж, поступают они к вам, – недовольно говорит король. – Я знаю, вам доставляют письма, которые должны были попасть ко мне. Я вынужден посылать к вам в дом и вымаливать сведения о моих собственных делах. Уж наверняка кто-нибудь может нам сообщить, по-хорошему ли расстались император и герцог Клевский? Потому что, если нет, это означает войну. Бесполезно идти в парламент и добиваться для меня субсидий, милорд, если они будут тут же потрачены на войну, которой я не хочу, ради человека, который дурно со мной поступил…
– Не думаю, что Вильгельм будет воевать.
– Да? Так, по-вашему, он столковался с императором? У меня за спиной? Я давно подозревал герцога Клевского в нечестности. Он ведет игру и со мной, и с императором. Хочет иметь за спиной мои войска, чтобы смело предъявлять требования Карлу. Хочет получить от Карла герцогиню Кристину, но при этом сохранить Гельдерн.
– Смелый замысел, – говорит он, – однако может удаться. Разве вы не поступили бы так же?
– Возможно, если бы у меня не было ни страха, ни совести. И ни малейших понятий о долге. Возможно, происходи это двадцать лет назад. Ваш Макиавелли утверждает, что фортуна благоволит к молодым.
– Он не мой.
– Да? Кто ж тогда ваш?
– На вас смотрели как на зерцало государей задолго до того, как я появился при дворе. Вы в совершенстве владеете искусством правления.
– И все же, – говорит Генрих, – вы разбиваете мне сердце. Вы твердите: я думаю и забочусь только о вас, сэр. Однако вы отказываетесь освободить меня от этого гнусного, богопротивного мезальянса. Вы тщитесь оставить меня проклятым – без надежды на будущее потомство, в союзе с ересью, одолеваемого расходами и опасностями войны.
– Извините меня, – говорит он и переходит на другую сторону галереи, в яркий свет, прячущий его от взглядов придворных: те сбились в кучку на отдалении и пристально на него смотрят. Он думает: я иду над облаками.
Оборачивается:
– Ваше величество держит в своих покоях портрет Кристины.
– Я мог бы ее получить, – говорит Генрих, – если бы вы пожелали. Кромвеля устраивало лишь одно – женить меня на сестре лютеранина.
– Вашему величеству, полагаю, известно, что герцог Вильгельм не лютеранин. Подобно вашему величеству, он идет собственной дорогой, путеводный свет для своих подданных.
Король начинает говорить, затем умолкает, отрекаясь от собственных мыслей, и продолжает уже другим тоном, веселым, будто шутит:
– Норфолк спросил меня, сколько Кромвелю заплатили за то, чтобы обстряпать брак с принцессой Клевской?
– Я уверен, ему известны источники моих доходов. Как и вашему величеству.
Генрих все с той же веселостью:
– Я вам говорил, от меня ничто не укроется. И еще Норфолк спрашивает: «А помимо того, что он получил, сколько ему платят за сохранение этого брака?» Норфолк полагает, немалую сумму, коли вы с начала года действуете вопреки моему неудовольствию.
Надо тщательно выбирать слова: не дать обещаний, которые он не сумеет исполнить.
– Я сделаю что смогу, но, если вы разведетесь с королевой, я не смогу отвратить дурных последствий.
– Вы мне угрожаете? – спрашивает Генрих.
– Боже сохрани.
– Он и сохраняет.
Король отворачивается и смотрит в стену. Как будто его заворожила деревянная резьба.
На следующий день у него не назначена встреча с королем, однако он наполовину ждет какого-нибудь послания. Король любит гонять тебя по стране, чтобы крики «Срочно! Срочно!» отдавались в ушах, словно лай бегущих по следу гончих.
Приносят письмо. Он читает и переваривает. Это королевский приказ. Он кладет письмо к другим бумагам. Ждет вызова во дворец, но его не зовут. Он достает письмо из бумаг и дает Ризли. Думает, Зовите-меня все равно бы откопал его из любопытства, а если Зовите-меня доносит Гардинеру… что ж, пусть донесет. В следующие несколько дней мы попытаемся сделать выводы.
Ризли, держа письмо в руках, говорит:
– Король не стал бы вас возвышать, сэр, только чтобы уничтожить. И не дал бы вам эти поручения, если бы не рассчитывал, что вы будете их исполнять.
«Книга под названием Генрих»: никогда не говори, что того-то король точно не сделает.
Он садится:
– Насколько я понимаю, он хочет развестись с королевой. Однако здесь для меня есть затруднение. Я должен сообщить совету, что брак не был осуществлен. Король пишет, я могу сказать Фицуильяму. И еще одному-двоим, если потребуется. В то время как все уже и без того знают. Все знают, что брак был обречен изначально.
Он проводит рукой по лицу. Ирландские бумаги лежат нетронутые. Время ужина, но есть не хочется, и у государственно секретаря Ризли, судя по лицу, аппетита тоже нет. А жаль, ведь Уайетт прислал из Кента раннюю клубнику.