Барнс говорит:
– Я слышал, на встрече с делегатами Паломников Генрих держался смело, но в глубине души до смерти перепуган.
На самом деле он сделал все, чтобы Генрих не извинялся перед посланцами, которые прибыли в Виндзор и с охранными грамотами поедут назад. Король заявил, что, вопреки их утверждениям, ныне среди его советников столько же знатных вельмож, сколько было в начале правления, и предложил перечислить их – графа за графом, барона за бароном, северяне сами могли посчитать. Едва ли из этого выйдет толк, подумал он, однако по желанию короля удалился, оставив государя расточать обаяние.
Он говорит Барнсу:
– Король верит, что подданные его любят. Благородное сердце мешает ему вообразить, что они замышляют измену.
– А вы пытаетесь его переубедить?
– Только глупец видит заговоры там, где их нет. Любое преступление может быть непреднамеренным, совершенным под влиянием ярости или неумеренной выпивки. Но восстания так не делаются. Никто не станет замышлять мятеж в одиночку. Для этого нужен предварительный сговор. Сама природа мятежа требует тайного умысла.
– В таком случае Генриху следует прислушаться к тому, что подсказывает ему сердце, – говорит Барнс. – Если, конечно, вы не подтолкнете его в объятия наших немецких друзей. Или швейцарских пасторов. Томас, все их усилия впустую. Они устали от бесконечных разговоров. Объединение возможно, если мы придем к согласию относительно доктрины. Но без протянутой руки помощи Англия обречена.
Вообразите Альбион – одинокий корабль в океане, ноги его матросов вечно в воде. Ветер дует в лицо, бушует шторм, устья портов перегорожены цепями. Невежественные северяне называют Генриха Кротом, королем прошлого и грядущего. Ему тысяча лет, он грубый и чешуйчатый, холодный, как морское чудище. Подданные изгоняют его, и он тонет в своих приливных волнах. Когда думаешь о нем, страх отзывается в утробе, это старый страх, сродни боязни драконов, страх, идущий из детства. Он обращается к Авери:
– Вы не могли бы нас оставить? Это ради…
– Моей безопасности, я понимаю, – кивает Авери и закрывает за собой дверь.
– Славный молодой человек, – говорит он Барнсу. – Я доверил бы ему жизнь, но некоторых вещей ему лучше не слышать.
– О нашем внушающем трепет и ужас государе? – спрашивает Барнс. – Он внушает вам ужас? Мне внушает. Когда я думаю, сколь многого он не делает и сколь многое мог бы сделать. Когда думаю о его медлительности, которая нас губит.
– А я думаю, что сумел продвинуться. Когда я только начинал служить ему, он называл наших друзей из Цюриха богохульниками, которые едят колбасы в пост. Лютера считал сыном демона, у которого изо рта идет пена, когда служат мессу. Но не следует забывать, что короля учили почитать священников и просить прощения за все. Вы можете прогнать духовников и сказать ему, что он оправдан, все равно он будет держать священника в голове.
– Должно быть, он на вас злится, – говорит Барнс без обиняков.
– Злится, хотя пытается это скрыть. Его раздражает, что ему приходится защищать меня за мою подлую кровь. Но он не отдаст меня им. Тогда получится, что мятежники диктуют ему, как поступать.
– Слабая защита. Думать, что вы сохраняете положение благодаря им.
– Другой у меня нет, Роб. – Он встает, потягивается. – А теперь я должен зайти к Правдивому Тому.
– К этому блуднику, – говорит Барнс. – Я слышал, он предлагает непомерные суммы тюремщикам, чтобы отвели его к Маргарет Дуглас и оставили на час. Но те только смеются над ним. Они не доверяют его деньгам.
– Мне следовало бы упрятать под замок себя, – говорит он. – Может быть, наберусь ума-разума.
– Не говорите так. – Барнс касается своего распятия. – Благословить вас?
– Стоит ли утруждаться?
Он хохочет: ему легко без кольчуги, без железных ячеек, под рубахой только кинжал. Он поместил Маргарет Дуглас в Сионскую обитель под надзор аббатисы. Вероятно, ее любовник об этом не ведает.
Старый приятель Мартин ждет, чтобы отвести его к заключенному.
– Лорд Томас считает себя поэтом, Мартин. Что скажешь?
– У него нет и одной десятой Уайеттова остроумия. И усердия.
– Ты заводишь знакомства среди знатнейших вельмож королевства.
– Среди которых я числю и вас, – почтительно говорит Мартин. – Хотя надеюсь, пройдет много дней, прежде чем я увижу вас здесь.
– Почему бы не надеяться, что этого не случится никогда? – спрашивает Авери.
Мартин обескуражен:
– Я не имел в виду ничего дурного. Я благодарен его милости.
Томас Авери передает тюремщику монеты для крестной дочери лорда Кромвеля.
Правдивый Том, с трехдневной щетиной, не готов принимать гостей и не знает, плюнуть в него или облобызать ему колени. Ему доводилось смущать и более достойных людей.
– Садитесь, – говорит он. Авери заглядывает в папку и передает ему листок бумаги. – От леди Маргарет. Прочесть?
Пусть разлучила нас судьба,
Но в сердце образ твой живет.
Назло врагу моя любовь
Во мне вовеки не умрет.
Правдивый Том бросается к нему. Он выпрямляется и отталкивает его.
– Отдайте! – Том снова на ногах.
Схватив его за грудки, он пихает его обратно на табурет.
Так покорись им —
И тогда пойдем по жизни не скорбя.
И сердце бедное мое
Не разорвется без тебя.
Он возвращает листок Авери:
– Надо полагать, под «врагом» она подразумевает меня? Надеюсь, что нет, потому что я спас ей жизнь. Она сказала мне, что между вами все кончено, но, кажется, это не так.
Лорд Томас подскакивает. И снова он возвращает его на место:
– Не спешите, у меня есть ваш ответ.
Мое сокровище земное,
Тревоги все свои забудь.
Когда послание благое
Укажет нам отсюда путь.
Он поднимает бровь:
– Путь? Вы куда-то собрались?
Правдивый Том задыхается. Удар в живот был силен.
– Допустим, «путь» здесь ради рифмы.
– Король меня выпустит. – Том с трудом берет себя в руки. – Учитывая, как идут дела на севере, ему нужны воины.
– Которым он может доверять.
– Йоркширцы обратят вас в бегство. Их аббаты проклянут вас.
– Их проклятия на меня не действуют – я их ни во что не ставлю. Могут проклинать, пока не воспламенятся.
Правдивый Том говорит:
– Мой брат Норфолк замолвит за меня словечко перед королем.
– Уверяю, герцог про вас и думать забыл. Он занят с мятежниками. Не сражается – договаривается.
– Он? Договаривается? – Правдивый Том обескуражен.
– Мятежники превосходят нас числом. У него не было выбора.
– Он не станет держать слово, данное простолюдинам, – говорит Том. – Он им ничем не обязан. И король не будет считать себя обязанным вам, Кромвель. Чем сильнее вы свяжете его своими деяниями, тем сильнее он станет вас презирать. Мне вас жалко – впереди у вас пустота. Король будет ненавидеть вас за ваши успехи не меньше, чем за ваши неудачи.
Да, по всему, Правдивый Том много размышлял, сидя в заточении.
Он говорит:
– Я стараюсь, чтобы мои успехи были успехами короля, а неудачи – моими собственными.
– Но вы не обойдетесь без Говардов, – продолжает Правдивый Том. – Нужна благородная кровь. И мой брат Норфолк предпочел бы сражаться с равными…
Он перебивает:
– Когда вас убивают, вам не до церемоний. Ваш брат это понимает. А вас задушат ваши собственные плохие стихи. Мне не придется даже пальцем пошевельнуть. Некоторым узникам я запрещаю давать писчую бумагу. Могу запретить вам. Ради вашей же пользы.
Он встает. Авери отступает, давая ему дорогу. У двери на него выпрыгивает призрак: Джордж Болейн обнимает его, утыкается головой в плечо, слезы пропитывают ткань, оставляя соленые дорожки, которые ощущаешь на груди, пока не поменяешь рубаху.
К первой неделе декабря всякая жалость к мятежникам, жалость к их невежеству, которую он сохранял, улетучивается. Их заявления на мирных переговорах – сплошной поток тошнотворных оскорблений и угроз. Пришлось убрать с переговоров Ричарда Кромвеля, потому что мятежники не желают сидеть с ним за одним столом. Всех Кромвелей следует извести под корень. У парламента нет права распускать монастыри, и потом, что это за парламент? Королевские прихвостни и подлипалы.
И они еще хотят, чтобы их простили! Разумеется, мятежников простят – их слишком много. И даже не посмотрят, что они не щадят самого короля, напоминая ему, что правитель, не приверженный добродетели, должен быть смещен, – а какой добродетели вы ждете от того, кто привечает Кромвеля? Мятежники напоминают о судьбе Эдуарда Второго и Ричарда Второго – королей, убитых своими подданными за излишнюю любовь к фаворитам – бесчестным властолюбцам, лишенным моральных устоев. Сравнить лорда Кромвеля с Пирсом Гавестоном… когда этот издевательский пассаж зачитывают вслух, некоторые советники прикусывают губы и отводят глаза. Ибо неразумно смеяться, когда у короля от гнева белеет лицо.
Ричард Рич шепнул ему, что именно по этой причине королю стоит предстать перед своими подданными на севере. Они сразу поймут, что он не из тех, кто спит с мальчиками. А даже будь он таким, то не выбрал бы для этих целей лорда – хранителя печати.
Он говорит, Гавестона ненавидели не за его противоестественные наклонности, а потому, что король сделал его, простолюдина, графом. А еще богачом, нарядил в шелка. Впрочем, королевский фаворит даже не был англичанином, что немаловажно для этих невежд.
Не стоит смеяться над Рикардо Ричем. По крайней мере, в лицо. Он достойно держался перед той ненавистью, что обрушилась на него в последние недели. Он понимает, что есть грехи, которые правители могут, а возможно, и должны совершать. Заповеди, написанные для подданных, не для них. Государь должен лгать ради блага государства. Мы это понимаем и без перевода с итальянского.