– Уайетт, – говорит он, – такие разговоры меня погубят. Этого ли вы хотите?
– Поставьте себя на мое место. В каждом нашем разговоре за последние двенадцать месяцев я вынужден был спрашивать себя, пытается он меня спасти или утопить? Я ценный груз или меня намерены выбросить за борт?
– Что ж, чтобы оценить пудинг, надо его съесть, – говорит он. (И пусть поэт делает с этим образом что хочет.) – Вы до сих пор дышите.
– И ваш до последнего вздоха. – Уайетт встает и потягивается. – Я последовал бы за вами до края христианского мира. Что и сделаю сейчас, гоняясь за Карлом.
Уайетт находит себя в зеркале. Легким касанием неуловимо поправляет перо на шляпе.
– Приглядывайте за Бесс Даррелл, пока я буду в отъезде.
Он устраивает себе день отдыха и гуляет по земле Остин-фрайарз под руку с Мерси Прайор в сопровождении садовников. Садовая беседка мокрая на ощупь, стены обросли толстыми подушками мха. Колья, подпирающие молодые деревца, словно трепещут от собственной, зеленой внутренней жизни.
Он приглашает Ричарда Рича на ужин, спросить, что делать с другой Бесс – леди Отред.
– Муж оставил ей скудные средства. Ей потребуется собственный дом.
– Семейство Сеймуров заслужило королевскую щедрость, – говорит Зовите-меня. – Рич, найдете для нее какое-нибудь аббатство?
Рич говорит:
– Она рассчитывает на новый брак. Я удивлен, сэр, что ваши знакомые дамы вам еще не насплетничали. Она будет метить высоко и правильно сделает. Упоминают графа Оксфорда.
Джон де Вер – старый вдовец, двух жен уже уморил. Пятнадцатый граф. Вообразите, говорит он, каково быть пятнадцатым кем-то.
Терстон приготовил новое блюдо из трески – с шафраном, чесноком, фенхелем. Все только белое и желтое, как он говорил; выглядит блевотиной.
– Я слышал, вы получите аббатство Кворр, – говорит он Зовите-меня. – Усадьбы дадут вам хорошую ренту. И лес стоит не меньше ста фунтов, верно?
В Кворре десять монахов, все хотят сохранить обеты. В услужении у них тридцать восемь человек. Белый камень, вид на море, пятьдесят пять фунтов долга; монастырь небольшой, но в течение полугода, после погашения обязательств, к Ризли перейдут земли в Девоне.
– Сам я подумываю о Лонде, – говорит он.
Рич говорит:
– До Лонда очередь еще не дошла. Его доход четыреста фунтов в год.
– Я готов подождать.
Он смотрит, как уносят блюдо с рыбой. Ему пришла в голову удачная мысль, и она не имеет никакого отношения к аббатствам.
Он просит встречи с королевой.
– Когда ваша сестра Бесс вернется ко двору? В следующие месяцы она вам будет нужна.
– Да, наверное. – Джейн считает на пальцах. – До октября вроде еще так далеко.
Легкий шелест распространяется от того места, где она сидит, через комнату, по всему двору, по всей Англии, за море. Новость наконец перестала быть тайной.
– Милорд Бошан, поздравляю все ваше семейство, – говорит двор.
Красивое лицо Эдварда расплывается в улыбке; он кланяется и проходит дальше, словно в сияющем облаке, шлет письма в Вулфхолл и брату Тому, который сейчас с королевским флотом.
Теперь пространство вокруг королевы священно. Любые неприятные звуки и запахи надлежит изгнать. Студенистое существо в ней вздрагивает от резких слов или яркого света, так что Джейн следует от них беречь, как от палящего солнца и сквозняков. Кожи ее должны касаться лишь тончайшие ткани, обоняния – лишь нежные ароматы летней травы и легкое пряное благоухание лепестков. Комнатным собачкам моют лапы, прежде чем они запрыгнут ей на колени. Придворным, которые чихают или кашляют либо знают кого-нибудь, кто чихает или кашляет, запрещено приближаться к ее особе. Взору королевы должно представать только прекрасное, хотя, как говорит он ей: «Со мной, мадам, ничего поделать нельзя».
Когда король приходит в совет, джентльмены ликующе молотят по столу кулаками.
– Великий день для Англии! – кричат они. И: – То-то император опешит! – И: – Король Франции вывихнет свой длинный нос!
– Нет надобности сообщать простонародью, – сдавленно произносит Генрих. – По крайней мере, прямо сейчас.
– Думаю, все уже знают, – отвечает Фицуильям. – Каждый англичанин и англичанка желают вашему величеству здоровья и всякий вечер на коленях молятся, чтобы королева подарила вам крепкого мальчика.
Генрих говорит:
– Будь с нами кардинал… – И прикусывает язык.
Он, Томас Кромвель, не поднимает глаз от документов. Совет встает. Воздух по-прежнему гудит от поздравлений.
– Фиц, останьтесь, – говорит Генрих. – Кромвель?
Гул затихает. Снизу и сверху доносится смех, – возможно, кардинал аплодирует откуда-то из-за примум мобиле. Мертвые смотрят на нас, болеют сердцем за то, чем занимались при жизни.
Король говорит:
– Джейн хочет совершить паломничество к гробнице Бекета.
Хмурится. Кентербери напоминает о неприятном: именно там пророчица Элиза Бартон схватила короля за руку и предрекла тому скорую смерть.
Однако Бартон повесили. А Генрих процветает. Бог опровергает лжепророков!
– Конечно, мы поедем, – говорит Генрих. – Королева должна ехать куда пожелает, пока еще может путешествовать. Даже в Вулфхолл, если у нее будет такая прихоть. Но, милорд… милорд хранитель печати?
Ему хочется положить руку королю на плечо. Он обливается потом в холодной комнате – советники унесли с собой тепло и веселье, а редкие лучи весеннего солнца, дрожащие на стене, не согревают.
Король говорит:
– Я… мои надежды… после стольких лет… я хочу быть уверен…
Фиц поднимает брови.
– Когда я женился на королеве… то есть до того, как я на ней женился… нет надобности напоминать вам обстоятельства, но не сомневайтесь, что я, хоть и спешил, постоянен в моих привязанностях…
– Говорите, сэр, – просит Фицуильям.
– Правда ли мы женаты? – спрашивает Генрих. – Когда я вступил в этот брак, для него не было никаких помех?
– Вы имеете в виду, – говорит он, – ничего такого, связанного с королевой, что вам следовало бы знать?
– Я убежден, у вас не было причин сомневаться в ее девственности, – растерянно произносит Фицуильям.
Генрих слегка краснеет:
– Ни малейших. Но точно ли вы, как мои советники, сделали все, что требовалось? Навели самые подробные справки? Вы убедились, что она абсолютно свободна?
– Никаких помолвок не было, – говорит Фицуильям, – если это то, что тревожит ваше величество.
– Но ведь к ней когда-то сватался Уильям Дормер?
– Это было пустое, – говорит Фицуильям.
– Ничего не было, – добавляет он.
Фиц говорит:
– Попросту говоря, сэр, семейство Дормеров сочло Сеймуров недостаточно…
– …богатыми, – заканчивает он.
– Так вы думаете, между ними ничего не было? – Король встает. – Если вы уверены. Потому что я должен быть уверен. Потому что я не могу снова начать надеяться, меня это убьет. Я потерял Ричмонда. У меня никогда не было законных сыновей. Я должен знать наверняка, что на сей раз все правильно. Что никто не усомнится в его законности. Я был терпелив. Воистину Господь теперь меня вознаградит.
В глазах блещут слезы. Он, Кромвель, отворачивается, и Фицуильям отворачивается, чтобы не видеть, как они прольются. Однако король говорит:
– Мне бы уже следовало вас знать, да, Сухарь? Уж если кто проверяет все досконально, то это вы.
Генрих стискивает его плечо. В королевском прикосновении появилась новая магия. Через него передается видение Англии, какой она могла бы быть. Перед тобой Лондон, где по улицам разгуливают пророки, а на крышах теснятся ангелы; выходя из дома, смотришь вверх и слышишь в воздухе биение их крыл.
На первом сеансе король едва может ступать под весом драгоценностей.
– Как это лучше сделать, мастер Гольбейн? – Лицо серьезное, внимательное.
Ганс машет рукой в сторону джентльменов, пажей, прихлебателей: стирает их с полотна.
Комната пустеет. Место вокруг короля расчистилось.
– Можно мне остаться? – спрашивает он.
Генрих говорит:
– Можете посидеть со мной, милорд Кромвель, но в разговоре я не нуждаюсь.
Он улыбается:
– Я останусь, если ваше величество уделит мне пять минут после того, как Ганс закончит.
Генрих не отвечает: смотрит в пустоту с таким видом, будто размышляет о Боге. Он, государственный секретарь, уходит к окну, садится на табурет и углубляется в бумаги. Его спаниель плюхается у ног. В комнате ни звука, кроме тихого собачьего сопения, кроме каждого вдоха и выдоха короля, кроме шуршания одежды, словно она дышит вместе с королем, запаздывая на долю мгновения. За тишиной проступают другие звуки: шаги наверху, шарканье за дверью, ветерок, трогающий стекла в оконном переплете. То и дело он поглядывает на короля – не нужно ли чего. Через некоторое время король устает от Бога и начинает смотреть на своего министра:
– Удивительно, что вы можете читать при таком свете.
– Мне повезло.
– Мм, – говорит король. – Вам нужно промывать глаза отваром руты.
Ганс, рисуя, оттопыривает губы и цыкает зубом. Закусывает губу. Гудит себе под нос. Когда отходит от работы и выдыхает, то слышен присвист.
Король говорит:
– Может быть, стоит пригласить музыкантов.
– Мастер Ганс вполне их заменяет, – отвечает он.
– О чем вы хотели со мной поговорить, милорд хранитель печати?
– О шотландском короле, с вашего дозволения. Как вам известно, он по-прежнему во Франции, никак не отплывет на родину с молодой супругой. Отец боится отпускать ее в морское путешествие. Говорят, она совсем хрупкая и прозрачная.
Генрих фыркает:
– Это шотландец боится. Весь дрожит. Хвастал, что Франциск вышибет из-под меня трон, а теперь должен считаться с последствиями. Ему страшно, что мои корабли захватят его, как только он выйдет из порта.
– Да, но теперь он обращается к вашему величеству как джентльмен – хочет сократить путешествие по морю, высадиться в Дувре и просит охранную грамоту на проезд через ваши владения.