Он говорит:
– Раз он помнит Анну Болейн, значит болезнь не отбила ему память. Интересно, помнит ли он, как пришел арестовать кардинала?
Благородный род Перси пресекся. У Гарри детей нет, ему наследует король. Брат Гарри, Томас, умер раньше него, обезглавлен за измену во время недавних беспорядков, другой брат, Ингрем, в Тауэре, ждет казни.
И Роберт Аск на том свете. Казнью руководил Норфолк. Аска повесили на стене Клиффордского замка в Йорке. Где теперь его платье желтовато-коричневого шелка с бархатной опушкой, где пунцовый атласный дублет? По-прежнему в Лондоне, в «Шляпе кардинала». Аск молил, чтобы его потрошили уже полностью мертвым, и король даровал осужденному эту милость.
На этом королевское милосердие исчерпалось. Среди привезенных в Лондон мятежников есть некая Маргарет Чейн, известная как жена сэра Джона Балмера, но на самом деле его любовница. Неприлично прилюдно раздевать женщину догола, чтобы вытащить ей внутренности, поэтому за государственную измену их сжигают на костре. Он идет к Генриху. Обязанность просить о быстрой смерти для осужденных перешла к нему от кардинала. Для Анны Болейн он вымолил не только быструю смерть, но и умелого палача из Кале; ее тоже должны были сжечь.
Он говорит:
– Сэр, женщину Балмера казнят в Смитфилде. Знаю, род казни определен, но его обычно смягчают…
Генрих сопит.
– Учитывая, сэр, что она признала свою вину.
– Ей ничего другого не оставалось, – говорит король. – Нет, милорд, тут ничего изменить нельзя, пусть помучается – будет пример другим женщинам, если те склоняются к папизму и мятежу.
Маргарет Чейн красавица. Он ее видел. Молодая и нежная. Он говорит:
– Ваше величество, дозвольте привезти ее сюда, чтобы вы на нее поглядели.
Ее красота может растрогать короля. Генриха возможно смягчить. Мы такое видели.
– Я не желаю видеть мятежников. За исключением Поля. Вот на Поля мне хотелось бы взглянуть, но вы его никак не поймаете.
Он кланяется и выходит. Поражение, двойное поражение. Он думает, возможно, мы с Кранмером, если бы мы вдвоем на коленях молили отменить сожжение… Да только Кранмер в отъезде. В прошлом о милости к женщине могли бы просить ближайшие родственницы короля. Однако он сам строго наказал леди Марии не заступаться ни за кого из бунтовщиков, а королеве, вероятно, то же самое посоветовал брат.
Он прислоняется к стене личных королевских покоев. Думает, крепитесь, господин секретарь. Поборите свою слабость, милорд хранитель печати. Барон Кромвель, будьте тверды. Сейчас не время размякать.
Подходит юноша:
– Дозвольте предложить вам помощь, милорд.
– Том Калпепер, – говорит он.
Дублет шелковый, речь елейная; какой-то Говард. Неужто им нет переводу?
Юноша отвечает вкрадчиво:
– Известия из Кале, милорд.
– Леди Лайл наконец-то разрешилась?
– О нет, ее срок еще не пришел.
– Тогда не беспокойте короля. Он ждет не дождется известия, что у Лайла сын.
Он протискивается мимо Калпепера, прижимая к груди ин-фолио с бумагами. Нельзя проявлять слабость, думает он. Врагов надо давить без жалости. Нельзя сплоховать еще раз. Нужно принести королю хорошие новости, выловить их откуда угодно. Генрих внешне спокоен, но не спокоен внутренне, когда просыпается ночами от боли в ноге.
Король отозвал Фрэнсиса Брайана из Франции, сказав: «Что проку? Неблагодарный Поль все время от нас ускользает». Трудность не в том, как захватить этого человека, а в том, где это сделать. В Нидерландах земли разных государей так близко, что можно за день несколько раз перейти из Франции в Империю и обратно, а территории такие спорные, что граница может сдвинуться, пока путешественник слушает мессу или дремлет после обеда. Поль не висит в воздухе; он все время в чьей-либо юрисдикции. Любая стычка при его задержании будет считаться враждебными действиями на чужой земле: предлог для войны.
Но куда Поль отправится дальше? Франция и Нидерланды его не примут, но и не выдадут. Он говорит Ризли, Поль сбежит в Италию; с нашими бунтовщиками у него не вышло, он переберется в теплые края, где восторгаются его родословной и где он будет разъезжать с другими прелатами в алой одежде, а бедные крестьяне станут бросать деньги под копыта его белому мулу.
И это наш случай его убить. Ибо в Италии ночь не принадлежит никому.
Он говорит:
– Вот бы найти человека, который застрелил Пакингтона. Будь он самый отъявленный папист, я бы его перекупил и отправил убить Реджинальда.
В Чартерхаузе, теперь пустом и разоренном, ночами появляются огни. Паписты сеют слух, будто там разгуливают привидения.
– Скорее всего, воры, – говорит он Ризли. – Велите поставить надежную стражу. Все монастырское имущество принадлежит королю.
Однако дозорные видят, кто держит факелы: это умершие от чумы монахи бродят по клуатрам в зловонных саванах. Судя по всему, призраки доставляют депеши с того света; они видели умученного епископа Фишера, восседающего одесную Господа.
– А как насчет Томаса Мора? – спрашивает он. – Его кто-нибудь видел?
Доход лондонского Чартерхауза составлял 642 фунта, 0 шиллингов и 4 пенса. У Рича есть все цифры. Взять все картезианские монастыри вместе, и можно ожидать годового дохода примерно в 2947 фунтов.
– И пятнадцать шиллингов четыре пенса и фартинг, – добавляет Ричард Рич.
Он говорит:
– Мне думается, сэр Ричард, вы много потрудились для страны. Можете взять фартинг себе и прокутить.
Порученец Лайла, Джон Хуси, вечно толчется у дверей с другими просителями, просит уделить ему десять минут. Когда Ричард Кромвель его наконец впускает, Хуси входит с кипой землемерных карт и приходно-расходных книг, однако лицо у него – как у побитого спаниеля.
– Сэр, – говорит Хуси, – лорду Лайлу обещали аббатство, и он с нетерпением ждет подписания бумаг.
– Я сказал, что займусь этим, и я займусь. Отдайте бумаги мастеру Ричарду.
– Прошу прощения, милорд, но вы обещаете этим заняться с прошлого ноября. Кредиторы осаждают милорда со всех сторон, и вы не поверите, насколько он в отчаянном положении. А сэр Ричард Рич чинит препоны на каждом шагу. Бесплатно Рич ничего не делает, а милорду его ставки не по карману.
– Сядьте, Хуси, – говорит он. – Хотите вина, подкрепить силы?
Хуси садится, но ерзает на табурете:
– Аббатство… милорд надеется, что получит ренту за все время ожидания…
Он вздыхает:
– Я поговорю с Ричем. Обещаю, проволочек больше не будет. Но вот что, Хуси. Я всегда знал вас как честного человека, так дайте мне честный ответ. Не далее как сегодня утром за ранней мессой королева спросила меня, как миледи в Кале, стала ли она матерью? По моим подсчетам, сказала она, у младенца уже должны прорезаться зубы.
К его изумлению, глаза Хуси наполняются слезами. Тот говорит:
– Милорд, я не смею вам сказать.
– Ребенок умер в родах?
– Нет. – Хуси затравленно озирается. – Исчез.
Он говорит:
– Знаю, за этот год в Кале видели много чудес. Однако такого, чтобы ребенок исчез до рождения, еще не бывало.
Ричард спрашивает:
– Живот у нее втянулся?
– Нет. – Хуси трет глаза. – Вид у нее как на сносях. Но ребенок не выходит и не выходит, и теперь повитухи говорят, что ошиблись.
– Мы думали, она носит какое-то сказочное чудище, – говорит Ричард. – А она и не зачинала, да?
Слеза падает на карту новых владений Лайла.
Он подается вперед:
– Скажите лорду Лайлу, мы будем молиться о выздоровлении его супруги.
– Надеюсь, она выздоровеет, – говорит Хуси, – потому что если она умрет, как нам уладить ее долги? Она пролила океан слез. Милорд так рассчитывал получить наследника. Однако он добрый джентльмен и меньше любить ее не станет, только просит, чтобы она перестала горевать. Если я сообщу, что аббатство передано лорду Лайлу, это ее подбодрит.
– Хуси, ступайте прочь, – устало говорит Ричард.
– Я уйду, мастер Ричард. Но ради всего святого, не забудьте про аббатство.
Дверь закрывается.
– Господи, – говорит Ричард. – Кто скажет королю?
– Этот счастливец сидит неподалеку от тебя. – Он берет верхний лист из кипы, которую оставил Хуси. – Если Лайл хочет получить аббатство, то должен найти деньги на оплату клерков, они не станут работать в долг. – Чешет подбородок. – Хотел бы я заполучить Хуси к себе на службу. В гарнизоне Кале он получает всего восемь пенсов за день, и я уверен, Лайл ни разу его не вознаградил. На редкость упорный малый.
Ричард говорит:
– Известие сразит Генриха наповал.
Он тяжело встает. Ноги как будто не хотят идти.
– Я заранее попрошу его сесть и проверю, чтобы рядом было кому помочь.
У Генриха не подкашиваются ноги, он просто медленно багровеет и наконец спрашивает:
– Исчез? Куда исчез? Святой Гавриил, направь и вразуми нас.
– Я никогда о таком не слыхал, – говорит он, – и врачи, наверное, тоже.
– Не слыхали? – Голос короля звенит от ярости. – Не будь у вас коротая память, вы бы знали, что Екатерина так же меня обманула. Да покарает Господь женщин, этих змей!
– Я не знал, – говорит он. – Меня здесь не было.
Он чувствует себя мальчиком с пальчик, в дюйм высотой.
– Мы тогда только что поженились, – говорит король. – Что я знал о женщинах и женской хитрости? Она выкинула ребенка, но говорила, что носит его близнеца. Пока ее обман не вскрылся.
– Ваше величество, разве это не была честная ошибка?
– Женщины – начало всех ошибок. Почитайте богословов, у них все сказано. – Генрих поворачивается к нему. – Вечно вы, Кромвель, с дурными вестями.
Мальчик с пальчик угодил в мышеловку. Его запекли в пудинг. Его проглотил какой угодно зверь, и теперь жди, когда выйдешь наружу с пометом.
– Но зато никто другой правды не скажет, – говорит король. – Так как теперь леди Лайл?
– Плачет.
– Есть о чем. Бедный мой дядюшка. – Пауза. – Отправьте туда моих врачей.
Он с облегчением кланяется: