Мухаммад Ибн Абд ал-Карим аш-Шахрастани. Книга о религиях и сектах. Ч. 1. Ислам / Пер. с араб., введ. и комментарий: С.М. Прозоров. М.: «Наука» (ГРВЛ), 1984.], ибо возникает нужда в фиксации и систематизации разных, чаще всего взаи-мопротивоположных, и исключительно многочисленных результатов дискурсивного познания – экспликации Текста. Естественно, разные авторы занимаются апологией различных взглядов. Более того, идут споры о том, в каких формах допустимо с точки зрения основоположений ислама дискурсивно постигать Текст с использованием рационалистических процедур вывода новых положений или без оных, споры о допустимости или недопустимости спекулятивной теологии {калям} [Одни мыслители доказывали правомерность спекулятивной теологии, как это делал, например, аль-Аш‘ари (см.: Абул-Хасан аль-Ашари. Одобрение занятия каламом / Введ., пер. и комм.: Т.Ибрагим) // Средневековая арабская философия. Проблемы и решения. М.: «Восточная литература», 1998). Другие, как, например, Ибн-Кудама (1146–1223), доказывали ее абсолютную неприемлемость (см.: Ibn Qudama’s Censure of Speculative Theology / An edition and translation of Qudama’s Tahrim an-nazar fi kutub ahl al-kalam by George Makdisi. Г., 1962).]. И уж совсем острый спор о допустимости привлечения внешних по отношению к Корану и исламу источников, например философских (античного наследия), для понимания Текста [Здесь наиболее показательный пример – «Сокрушение философов» (Тахафут аль-фалясифа) аль-Газали и «Сокрушение сокрушения» (Тахафут ат-тахафут) Ибн-Рушда (Аверроэса).].
Выход из этого лабиринта, не ведущий за пределы ислама, предполагал бы проверку истинности защищаемых положений зафиксированным результатом Откровения Кораном. Но это опять приводило бы (именно так и происходило) только к тому, что умножались бы споры и умножались сомнительные результаты дискурсивного познания сомнительные, ибо взаимопротивоположные.
И тут мы должны вспомнить мистиков-суфиев. Они предлагали и реализовывали иную процедуру познания Божественного – не дискурсивную, опосредованную зафиксированным на письме Текстом, а непосредственную и, в экстремальном выражении, недискурсивную. Вот как описывает эту процедуру аль-Газали в своем «Воскрешении наук о вере». Аль-Газали сообщает о том, что свет Божественного вдохновения {ильхам} нисходит на суфийских святых «без обучения и исследования {авлия’} и без сочинения книг», а «через воздержанность в дольнем мире, отречение от связей с ним, опустошение сердца от мирских занятий и приятие со всем усердием [только] Всевышнего Бога. Ведь тот, кто [принадлежит] Богу, тому Бог [принадлежит]»142. Со ссылкой на самих святых аль-Газали описывает этот Путь {тарик} как действительный отказ от связи с дольним миром. Святого не должны занимать заботы о семье и детях, имуществе и родных местах {ватан}. Не должен он думать даже о знании, своем священничестве и авторитете {вилая; джах}. Но сердце его должно быть в таком состоянии, что для святого все едино – существует что-то или нет. Затем он уединяется («остается наедине с самим собой») в отдельном месте {завия}, предназначенном для молитв, занимаясь только отправлением обрядов и совершением ритуальных действий. Он сидит там внутренне собранный (буквально: собранный сердцем {маджму‘ аль-кальб}), «с опустошенным сердцем {фариг аль-кальб}».
Далее следует очень важное для нас замечание аль-Газали о подобном святом: «Он не отвлекает свою мысль ни чтением Корана, ни размышлением о толковании [Корана], ни [изучением] книг хадисов или иных, но стремится к тому, чтобы не думать ни о чем, кроме Всевышнего Бога. Сидя в одиночестве, он все время повторяет: Ал-Лax, Ал-Лах (Бог. – А.И.), вовлекая в это свое сердце, – пока не придет в такое состояние, когда язык это слово уже не произносит, а ему видится, что слово само сходит с языка». Потом наступает состояние, когда уже не язык, а само сердце произносит это слово. Далее суфий достигает такого состояния, при котором «из сердца удаляется форма выражения, его звуки и структура {хай’а} и в нем остается только смысл слова». В таком положении суфий-святой оказывается подготовленным к восприятию Божественного вдохновения, и ему остается только ждать, когда «реальность/истина {хакика} воссияет в его сердце». Дальше уже все происходит по-разному. Может ненадолго прийти озарение {ишрак}, подобное молнии; оно может продлиться, а может продолжаться вспышками143 [Аль-Газали является автором подробного труда о способах достижения того состояния, в котором мистик может рассчитывать на Божественное вдохновение, – трактата «Алхимия счастья» (Кимйя ас-са‘ада).]. (Отметим попутно, что это описание Божественного вдохновения в принципе совпадает с тем, какое дал основатель «Метафизики Света» ас-Сухраварди, о чем ниже. По-видимому, подобные описания отражали реальный опыт части мистиков-суфиев, достигших состояния просветления144.)
Аль-Газали уверен в том, что «Божественные письмена могут читать неграмотные, необразованные, «коли раскрыты их сердца (буквально: груди)»145. Здесь своего рода ар-хетипическим образом всего ислама вставала великая фигура Пророка, который был неграмотен, не умел читать, но удостоился того, что получил от Бога и передал людям великое Чтение [Именно это означает слово Кур’ан — Коран.].
Проникнуть и приникнуть душой (сердцем) к Божественному Первоисточнику Корана – такова мистико-интеллектуальная интенция суфиев, стремящихся к истинному познанию, понимаемому как слияние с реальностью/истиной. Ранние мистики Муслим Хавасс (ум. ок. 815 г.), а потом Абу-Саид Харраз (ум. в 899 г.) призывали в ходе продвижения по суфийскому пути на первом этапе слушать Коран так, как если бы его читал сам Пророк, на втором этапе – как если бы его читал архангел Джибриль (Гавриил, который донес до Мухаммада текст Корана отдельными аятами), на третьем этапе – преодолеть предыдущие два этапа и воспринимать Коран так, как если бы его произносил сам Бог146. Но несколько иначе разворачивается та же проблема, когда мистик готовит себя к тому, чтобы, пользуясь выражением аль-Газали, «реальность/истина {хакика} воссияла в его сердце». Отказ от дискурсивного знания и познания, осуществляемый суфийским святым, и одновременно стремление к постижению Божественной истины обозначает преодоление текстуальной дискурсивности и связанных с ней разночтений и споров.
И тут мы наконец, заложив по пути большой крюк, возвращаемся к Хранимой Скрижали как Зеркалу. Скрижаль в интерпретации аль-Газали оказалась Зеркалом потому, что она является знаковой — представляет собой некую исключительно большую сумму знаков [Аль-Газали называл миром (алям) любое собрание гомогенных вещей. Допустимо полагать, что выражение мир цельнообразных знаков – алям аль-му су ль пришлось бы по душе аль-Газали.]. Сама Скрижаль, как объясняет аль-Газали, сделана не из дерева, или металла, или кости, или бумаги, или пергамента. Ее свойства так же не похожи на свойства сотворенных предметов, как атрибуты Бога не похожи на свойства сотворенных людей. «Все, что произошло в мире и будет происходить, прописано и запечатлено на ней таким образом, что этого не видит этот [обычный] глаз». Разъясняющим примером пусть будет, говорит аль-Газали, сходство прописанных на Скрижали предопределений {макадир} со словами и буквами Корана в мозге и сердце того, кто знает Коран наизусть. Коран записан {мастур} в нем (мозге. – А.И.) так, что человек как бы считывает его, когда произносит коранические выражения. Но если ты исследуешь все части его мозга, ты не найдешь там из этих записей никакой буквы и вообще никакой видимой надписи. Подобным образом произведены записи и на Хранимой Скрижали. Все это должно объяснить читателю его фундаментального труда «Воскрешение наук о вере» то, чем отличаются записи в Хранимой Скрижали от записей, скажем, на бумаге. Что же касается собственной характеристики этих записей, то Скрижаль содержит в себе истинные знания {хака’ик аль-улюм} в виде полной записи знания {русум аль-ильм куллюха}. Свойства этих записей могут быть поняты не из них самих, а из того, что они поступают в сердце-Зеркало, будучи тем самым единородными с записями, поступающими в сердце.
Сердце же – принимает в себя записи знания {русум аль-ильм}. И знание является зеркальным — в том смысле, что оно по своей сути является исходно цельнообразным знаком. «Знанием называется знак {мисаль} в сердце, соответствующий реальности/истинности познанного»147. Это такой же знак, который образуется в Зеркале, это даже – тот же знак: познание/знание, говорит аль-Газали, представляет собой «возникновение знака в зеркале (или: зеркального знака)»148 [Аль-илъм ибара ан хусулъ аль-мисаль фи-ль-мир’ат — так звучит эта ключевая фраза по-арабски.]. О том, что эта фраза не случайна у аль-Газали, а отражает весь строй его мыслей относительно знания и познания, свидетельствует и то, что эта формулировка неоднократно воспроизводится им в разных контекстах. В «Избранном из науки основ», написанном позже «Оживления религиозных знаний», аль-Газали повторяет определение того, что есть знание, с использованием понятия цельнообразный знак {мисаль} и Зеркала. «Возникновение образов в Зеркале разума, являющихся знаком {мисаль} вещей, и есть знание»149.
И если в случае, скажем, ученого знание приобретается в результате обучения и размышления, то в случае пророка или суфия-святого знание получают напрямую – из (или от) Хранимой Скрижали. Но условием поступления такого знания в сердце-