Холод… влага… он беспомощен в реке… Плыть… двигать руками и ногами… Но он не может… не может бороться с течением…
Вода лилась в его пересохший рот. Вода, о которой он так долго мечтал. Река — это хорошо! Она погасит огонь внутри! Блейк открыл рот шире, но брызги попали на тело, а не освежили губ.
Блейк открыл глаза. Над ним нависли лица. Три… четыре... Все незнакомые. Он хотел попросить воды, но вместо голоса раздался хрип. Чьи-то руки схватили его, дернули вверх. Мир закружился в диком танце. Блейк закрыл глаза, чувствуя тошноту от кружения лиц, света, стен.
Идти он не мог, его тащили волоком. Кругом разговаривали, но он не понимал ни одного слова. Затем его толкнули вперед. Он упал ничком на твердую поверхность и лежал так, Задыхаясь, пока носок сапога не повернул его на спину.
С огромным трудом Блейк открыл глаза. Яркий свет над ним был притушен, полутьма спрятала от него лица находившихся здесь людей. Затем кто-то склонился над ним, темные глаза внимательно оглядели его. Рука дернула геральдическую пряжку его пояса. Послышались резкие слова. Похоже, приказы. Блейка снова подняли и бросили на мягкие циновки. Старое морщинистое лицо выплыло из тумана, окутавшего Блейка. Обожженное место сильно болело, но руки его были приподняты. К губам поднесли чашку с питьем. Горькая жидкость полилась в рот, прошла в горло. Затем голову патрульного опустили на циновки, и он уснул.
Блейк проснулся с обостренным ощущением не только своего мозга и тела, но и окружения. Предчувствие стало таким полным, что Блейк, как натянутая струна, чутко улавливал всевозможные впечатления. Такое случалось с ним всего раза два в жизни, и тогда он черпал внутреннюю силу из благодатного обострения своего дара. Пока Блейк лежал с закрытыми, глазами, не показывая вида, что пришел в себя, он чувствовал, что в его мозгу бьется чужая мысль, — не такой зонд, какой он испытывал среди людей Брума, а нечто вроде неумелого ощупывания поверхности разума, будто кто-то хотел постичь его тайны, но не был искушен в этом деле.
Блейк вызвал выученную память Руфуса Трелейла. Отобрать эти воспоминания и удовлетворить такой зонд было очень легко. Подозрение исследовало его, но он неизменно оставался Руфусом Трелейлом, пока неловкий искатель не удалился, оставив Блейка одного в собственном мозгу. Любой обладатель такого таланта на Бруме, где способности развивались и усовершенствовались многими поколениями, был в сравнении с этим неуклюжим типом лазерным пистолетом рядом с кремневым ножом. Но тому, кто даже в слабой пси-энергии видел чудо, читающий хотя бы поверхностные мысли человек кажется магом. Люди Империи надеялись на тональпульки прорицателей, и большая часть привилегий древнего жреческого ранга все еще сохранялась, особенно в глазах низших классов. Гороскоп, составленный при рождении, определял жизнь человека с первых часов. И пси-власть любого рода делала тональпульки таинственной и особо почитаемой силой.
Блейк прислушался. Никаких звуков, доказывающих, что тот человек еще в комнате. Блейк открыл глаза. Над ним белела поверхность, по которой скользил солнечный луч. Где-то поблизости находилась кухня — ноздри Блейка щекотал приятный запах. Эти мирные знаки противоречили его внутренним предупреждениям. Он повернул голову влево и увидел стену с росписью из стилизованных листьев и цветов, которую прорезали три окна с непрозрачными стеклами. Они пропускали солнечный свет, но не позволяли ничего видеть за окнами. У стены стоял низкий стол. Сидели, вероятно, поджав ноги, на циновках, которые теперь были свалены в углу. Из этого Блейк заключил, что он не в доме родовитого человека, а в таком месте, где хозяин придерживался старых обычаев. Это теперь встречалось только среди крестьян.
Левая рука была перевязана. Правой рукой он ощупал свое ложе. Тоже куча циновок. Повернув голову вправо, он увидел не далее фута от себя вторую раскрашенную стену. Его рваная мокрая одежда исчезла. Теперь он был покрыт грубой рубашкой И тканым одеялом ярких цветов с замысловатым рисунком.
О пленнике явно заботились: его комната не походила на тюрьму. Это уже неплохо. А насчет всего остального — что ж, он был предупрежден и приготовился.
Пол вибрировал от размеренного топота. Блейк сел и сразу же оперся рукой о стену, потому что комната невероятно закружилась. Когда в голове прояснилось, он обернулся к двери. Кто-то поворачивал ключ в замке.
Тяжелая дверь открылась внутрь. Блейк посмотрел на вошедшего. Высокий мужчина с грубым носатым лицом, характерным для выходцев из древних ацтеков. Его свободные штаны были сшиты из полос нарядной вышивки, красной с синим. Плечи желтой рубашки с длинными рукавами украшала вышивка, на плаще выделялась яркая бахрома из перьев. На ногах были невысокие, до икр, сапоги с застежками из бирюзы, свидетельствовавшими о благородном происхождении. Но открыл дверь не этот франт: в руке у него был только украшенный драгоценными камнями кувшин с пучком трав и цветов. Время от времени он нюхал букет.
Ключ держал человек в униформе личной охраны. Он был из равнинных жителей, вроде тех охотников-разведчиков, что захватили Блейка. Под мышкой охранник держал сверток, который бросил в сторону постели. Сверток упал, из него выпала нью-британская одежда Блейка.
— Встать! — Стражник сопроводил этот приказ жестом. — Одеться. Там суд.
Блейк не потянулся за рубашкой, лежащей почти рядом с постелью. Дерзость иногда может послужить оружием в общении с воинственной расой.
— Ты говоришь о суде, — произнес он на самом официальном языке Нью-Британии. — Это значит, что было преступление. В чем я обвиняюсь? — Он подпустил в голос нетерпеливые нотки и повторил, обращаясь не к стражнику, а к его господину. — В чем я обвиняюсь, текутли? — Он заметил, что ноздри выступающего вперед ацтекского носа слегка расширились.
Этот лорд, кем бы он ни был, не ожидал такой реплики. Но чем скорее он поймет, что Блейк Валкер не обязан ему „ни древом, ни водой“, тем будет лучше. Люди древней крови всегда безропотно принимали судьбу. Любой отказ от предписания смущает их. Народ, чьи жертвы когда-то покорно в шеренге стояли сотнями и тысячами от восхода до захода солнца, тупо ожидая, чтобы их заживо вскрыли во славу богов, не привык даже спустя много поколений к неповиновению.
— Встать! — Офицер повторил приказ. — Теактли ждет! — Он свистнул, и в дверях появились два солдата. — Одевайся или они оденут тебя!
Блейк взял одежду. Все было в ужасном состоянии: вдобавок к тому, что она вся изорвалась в тяжком путешествии по стране, кто-то обыскал все швы, распоров их там, где можно было что-то спрятать. Но что искали? Самые порванные места кое-как зашили крупными стежками, и Блейк надеялся, что одежда все-таки выдержит, и он сохранит на суде достойный вид. Он одевался как можно медленнее.
Один из солдат исчез, лишь только выяснилось, что его помощь в застегивании пуговиц на упрямом пленнике не понадобится. Он тут же вернулся и поставил на стол чашу и миску.
Офицер снова сделал жест.
— Ешь. Пей.
В чаше был излюбленный напиток Империи шоколад, только не приправленный ванилью. Но он был горячим и, как Блейк знал, подкрепляющим. В миске лежали маисовые лепешки, намазанные тонким слоем пасты, которая несколько смягчала их сухость. Блейк съел и выпил все. Если его действительно направят в суд, значит, повезут в город. Он продолжал строить планы, хотя здравый смысл говорил ему, что нет никакой надежды бежать в незнакомом городе, где его кожа, волосы, одежда заявят во весь голос: „Я сбежавший пленник!“
Видя, что Блейк оделся и поел, дворянин вышел, неся свой букет, как официальный жезл. Офицер последовал за ним. Позади шел Блейк, сопровождаемый двумя солдатами. Они вошли в узкий и низкий проход. Через калитку Блейк увидел буйно цветущий сад, но он сосредоточил все внимание на человеке, сидевшем в конце прохода. За ним виднелся двор с несколькими машинами.
Вот этот самый человек и читал мысли! Предупреждение Блейка почуяло это, как собака чует естественного врага в крупной кошке. Человек был старше дворянина, но имел те же ацтекские черты, только еще более грубые. Его длинные с проседью волосы спутались, словно их не расчесывали годами. Он был в черном плаще, напоминающем мантию. Человек опирался на полированный посох с остатками резьбы, стершейся за столетия употребления.
Дворянин быстро шагнул в сторону, оказывая почтение старшему, так как его собственные люди оказывали ему. Офицер поспешно прижался к стене, махнув пленнику, чтобы тот остановился. Блейку, встретившемуся взглядом с глубоко сидящими глазами старика, показалось что-то безумное в них. Предупреждение усилилось внутренним отталкиванием, невольной дрожью.
Брум и его народ были чужды миру, в котором Блейк жил в детстве и юности. На других уровнях он видел людей, резко отличавшихся от его сородичей. Их жизненный путь не имел почти ничего общего с его путем. Иногда у него захватывало дух от глубины зла, которую постигли лишь очень немногие. Но здесь он увидел совсем другое: фанатизм, укоренившийся не только в этом человеке, но и во многих поколениях до него. Да он и не был человеком, как другие. Скорее, являлся воплощением темных возможностей и помыслов, сосудом нечеловеческих сил, желаний или волн. Он был могуч темной силой. И когда он смотрел на Блейка, в нем чувствовался давний неутоленный голод. Внутреннее предупреждение патрульного превратилось в зов борьбы, такой сильный, что Блейк не знал, сумеет ли управлять им. Ему показалось, что он и старик смотрели друг на друга вечность. Затем старик сделал шаг. Гладкий конец посоха коснулся груди Блейка. Очень легкое прикосновение, но Блейку показалось, что на него легла пылающая головня.
Не сказав ни слова, человек в черном повернулся, побрел через двор и с трудом влез в кар. Он и эти средства транспорта, и именно то, что старик сел в машину, разрушили чары, окутавшие Блейка.
Стражники быстро загнали пленника в кузов маленького фургона. Там были окна, но с решетками, так что Блейк не мог хорошо разглядеть улиц, по которым они проезжали. Фургон явно предназначался для пассажиров, потому что в нем были на удивление мягкие сиденья. На одно из них и сел Блейк с двумя солдатами по бокам. Ехали молча.