тастрофу. И другое — видеть, что она почти неизбежна.
— Не могли бы вы пояснить, — впервые за вечер подал голос епископ. — Пусть удар будет сильнее. Но тридцать лет назад империя насчитывала всего восемь легионов, и этого хватило, чтобы остановить врага даже без созыва дворянского ополчения. А сейчас легионов уже двенадцать.
Канцлер скривился, а Раттрей начал объяснять:
— К сожалению, когда говорят о «двенадцати», не учитывают одну мелочь. Теперь все начиная с девятого — это легионы резерва. Сейчас там одни офицеры и сержанты. Плюс снаряжение. Считается, что в случае войны их заполнят призывники. Вот только наши крохоборы не учитывают, что за месяц из вчерашнего крестьянина или цехового толкового солдата не выучишь. Так что ценности в них — ноль. Вычтите ещё «Первый золотой» — это давно уже не элита, как при деде нынешнего императора, а сборище вертопрахов и карьеристов.
— Я, конечно, знал, что часть расположенных рядом с Корримойли центурий перешла на… такой способ службы. Я не мог предположить, что это явление… столь масштабно. Но восемь лет! — продолжал удивляться епископ. — Это же бездна времени?
— К сожалению, катастрофу видят немногие. А многие из тех, кто имеет нужную информацию, — Раттрей подкинул в затухающий камин несколько лежащих под ногами поленьев, — не хотят видеть. Остальные думают в первую очередь о своём брюхе, о новой карете или особняке. И отрывать хотя бы малость на плату легионерам — не желают. Мол, Империя так сильна, что никто и никогда не осмелиться на неё нападать. И лучше потратить деньги не на армию, а на новые дороги, дворцы или «что-нибудь полезное». Хорошо хоть удалось остановить сокращения на Девятом легионе и обеспечить южные города всем необходимым к долгой осаде. Наши крохоборы вообще хотели оставить только четыре пограничных да гвардию. Но хотя бы поднять численность армии до нужного уровня мы не в состоянии. Не говоря уж про подготовку к затяжной войне.
— А дворянское ополчение? Ведь закон Гавана Миротворца устарел. Они примут на себя первый удар, пока страна будет перестраиваться для войны.
— Увы, отец Аластер, — тяжко вздохнул канцлер, — ситуация слишком неоднозначна. И просто отменить ограничение числа солдат в личных дружинах я не могу. Против встанут многие Высокие роды — ради сохранения политического баланса им придётся повышать свои военные расходы. А тратиться на армию, как я говорил, они не хотят. К тому же, первыми кинутся наращивать силы северные лорды, в тех краях ещё не забыт «мятеж лилий» поколение назад. Северяне могут попытаться повторить в разгар войны. А петиция южан вывести из-под действия закона только их опять не пройдёт через совет. Поверьте, мы с Кайром уже пытались.
На какое-то время пришла тишина, изредка нарушаемая треском поленьев. Аластер пододвинул кресло чуть ближе к огню, достал из под рясы небольшой томик и несколько минут что-то там искал. Потом с удовлетворённой улыбкой захлопнул книгу и обратился к остальным:
— Уважаемые даны, не знаю, упоминал ли кирос Брадан, но до принятия сана я всерьёз увлекался юриспруденцией. Да и теперь нахожу в этом занятии неплохой отдых. И сейчас я вспомнил об одном указе времён Ниана Второго Святого. Который ещё носил прозвище «Законник». Как известно, он любил оформлять своей печатью любую мелочь. И потому после сражения при Лох-Хопе, когда барон кинул против десанта с Бадахосских островов вместе с ополчением местных висельников, пообещав выжившим прощение, император подписал бумагу. Согласно которой любой может искупить свою вину службой в армии «на защите страны». Я сейчас сверился с кратким «Сводом» — указ не применялся с тех пор ни разу, но до сих пор действует.
— А если добавить условие, что после выхода в отставку они имеют право заселяться только на юге и востоке… Вы гений, отец Аластер, — подхватил его мысль Раттрей. — Если правильно развернуть ситуацию, сделать обязательный ценз службы всего три-пять лет, то к началу войны мы получим недалеко от границ минимум два-три опытных легиона отставников. И парочку «карманных», про которые наши брезгливые Высокие лорды даже не вспомнят.
— Даже больше того, — вступил канцлер, — я спокойно смогу разрешить южным баронам увеличить дружины. «Дабы обуздать возможные волнения выселяемого преступного элемента». Кайр, с вас нужное общественное мнение.
— В идеале, инициатива вообще не должна исходить от нас… — начал Раттрей, когда его прервал патриарх.
— Думаю, что к императору можем обратиться мы. Я давно уже говорил, что тюрьма слишком часто делает из человека зверя. И если появляется возможность дать заблудшим овцам шанс… Знай я о законе, предложил бы то же самое намного раньше.
— Тогда на этом нашу сегодняшнюю встречу, думаю, можно считать состоявшейся? — с улыбкой спросил канцлер.
— С именем Единого да выстоим, — подвёл итог патриарх.
Не прошло и месяца, как столица и крупные города провинций забурлили от рассказов и слухов про злоупотребления служащих тюрем и тяжкую жизнь заключённых. Не каких-то там душегубов, позвольте! Во всех модных салонах шли разговоры о бедных и несчастных молодых людях, которые оказались на каторге, попав под минутное влияние дурного. А теперь выйдут годы спустя и калеками. Тщательное расследование показало, что ничего сверх закона или установленного правилами в тюрьмах не происходит, случаи судебных ошибок редки… Фабрику слухов и общественное мнение было уже не остановить. Особенно когда сначала среди красоток высшего света, а потом и среди подражавших дворянским салонам жён городских купцов и мастеровых стало модно «помогать обиженным, если зажиревшие чиновники и государство не хотят о них позаботиться».
Впрочем, до петиций Совету высоких лордов «о послаблениях в чрезмерно суровых законах» дело дойти не успело, вмешался сам патриарх. Пожурив излишне горячие головы, которые требовали перемен вплоть до отмены судебных кодексов, кирос Брадан обратился к императору поспособствовать облегчению участи «тех, в ком есть надежда на исправление». Как потом сплетничали по столице, Дайв Первый Блистательный уделил проблеме немало времени и изволил размышлять целых пять минут. После чего вызвал канцлера и потребовал, чтобы тот «немедленно разобрался со всякими глупостями», которые отвлекают правителя от важных государственных дел. Например, подготовки к осеннему балу, удачно совпадающему в этом году с высочайшим пятидесятилетием. Канцлер тоже «всерьёз» заниматься проблемой не стал. Тюрьмы находились в ведении службы Хранящего покой, а за виконтом Раттреем ходила слава человека злопамятного. Потому решилось всё очень просто. Какой-то мелкий чинуша, на которого, в конце концов, всё и спихнули, раскопал замшелый закон, император не глядя подмахнул указ о создании Тринадцатого «штрафного» легиона и всё успокоилось. Тем более что и мода ходить по кандальникам постепенно сменялась свежими веяниями. Например, лично высаживать в оранжереях, которыми славился Турнейг, одну-две клумбы не прибегая к помощи садовников.
Сонная жизнь столицы тянулась до середины ноября, и расшевелить её не смогла даже череда балов. Но едва последний месяц осени минул свою половину, как высший свет снова превратился в растревоженный улей: один из самых влиятельных домов Империи оказался замешан в громком скандале. Началось все с полной ерунды. Младший сын главы клана оскорбил по пьяному делу родственницу какого-то приехавшего покорять столицу провинциала, тот потребовал «ответа чести» и вызвал виновника на судебный поединок. Отец, естественно, выставил вместо недоросля замену — профессионального бретёра. Дурачка-провинциала должны были убить, девчонке намекнуть, что если станет выступать, то отцовскому наследству быстро отыщут нового хозяина — и «инцидент можно считать исчерпанным».
Перед началом боя защитник при свидетелях призвал Единого покарать того, кто берётся отстаивать неправое дело за деньги — и опытнейший дуэлянт случайно напоролся на меч. А дальше свидетели утверждали: все как один ощутили «руку слабейшего, но праведного, что повёл кто-то из божьих посланцев».
Незадачливого отпрыска немедленно сослали в самое глухое поместье, наёмные болтуны стали напоминать о заслугах дома Кингасси, честности и благородстве его главы дана Шолто. Сплетни остановить не получалось. Столичное общество только усмехалось интриге, изрядно запачкавшей имя нынешнего главы «бело-красных». Северянина Ивара ввёл в свет давний конкурент Кингасси лорд Хаттан — а тому его порекомендовал виконт Раттрей, которого Шолто люто ненавидел. Ведь семья виконта получила дворянство всего полтора столетия назад, но перед главой канцелярии внутренних дел вынуждено склоняли голову даже Старшие кланы. Пусть все они и считали свой род с первых дней существования Империи.
Потому-то в первых числах декабря в императорском совете заполыхали непривычные для зимы политические баталии. Разъярённый лорд Кингасси добивался удовлетворения петиции южных дворян о снятии ограничений на личные дружины. Надеялся этим изрядно досадить «охраняющему покой». Ведь глава канцелярии внутренних дел всегда резко выступал против мало зависящих от центральной власти солдат в окраинных провинциях. Но едва подпись Дайва Первого появилась под документом, столица опять содрогнулась от хохота над «домом Кингасси, сплошь состоящим из лопухов и неудачников». После императорского указа, на который лорд потратил изрядное количество сил и денег, благодарить южане пришли Раттрея: оказалось, тот ещё летом пообещал им помочь «протолкнуть» прошение «своими способами».
Бешенство лорда Шолто, едва он узнал о визите мормэра Леваанна в дом Раттреев, было неописуемо. Те, кто был «в курсе подробностей», с удовольствием смаковали детали, рассказывая, как старший Кингасси один за другим разгромил кабинет и несколько комнат в загородном особняке, прежде чем сумел хоть чуть-чуть успокоиться. Но способ отомстить, как осуждающе говорили следом, выбран был отвратительный. Не думая об остатках и так изрядно попорченной в глазах высшего света репутации, Шолто добился от императорского церемониймейстера того, что имя Фионы Раттрей не попало в список приглашённых на балы Зимнепраздника.