тривать пленника, который тщетно пытался разорвать невидимые путы. За настоящего гонца этого мужчину с неопрятной бородкой можно было принять только второпях и в предрассветных сумерках. И дело было отнюдь не в лошади, которая всем своим видом выдавала плохого хозяина, и не в одежде, которая явно знала лучшие времена — посланник с важным известием прикинуться может кем угодно. Но вот той внутренней твёрдости, ярости и воли, которые при нужде заставят сутками не слезать с седла, нырнуть в ледяную зимнюю воду, чтобы уйти от погони, а если нет иного выхода — унести тайну с собой в могилу, у мужчины не было. В глазах плескались страх, злоба, ненависть, жажда жизни любой ценой и недоумение. Как его посмели задержать?
— Кто? Зачем? По чьему приказу? — громко спросил Ислуин, подняв пленника на ноги.
— Не твоё дело, чужак, — нарушитель наконец-то совладал с собой, теперь остались только гнев и ненависть, к которым добавились презрение и высокомерие.
— Дарга, разрешал ли ты покидать кочевье? — обратился Ислуин к старейшине, который стоял чуть впереди высыпавших на шум остальных обитателей селения.
Старик встретился глазами с мужчиной, который так и ждал, зажатый несколькими воздушными кольцами, чуть вздрогнул, но потом всё же решительно и чётко выговаривая каждую фразу произнёс:
— Слово моё осталось неизменным, Джучи-хан. Никто не смеет уехать из стойбища без моего на то дозволения. Ему разрешения не было.
— Донести весть до ушей баксы Уенчака важнее твоего приказа, — презрительно бросил нарушитель. — И гнев, что задержали меня, что не узнал он творящегося, падёт на вас!
— С каких это пор шаманы вмешиваются в дела видимого мира? — удивлённо поднял бровь магистр.
— Великий Уенчак заботится о благе каждого из нашего народа, воздавая по заслугам лучшим из лучших и карая тех, кто заслужил кару. Только мудрейшему под силу различить истину, только он может…
— Довольно! — оборвал его Ислуин. — И лучший, конечно, тот, кто спешит доносить первым. Мне безразлично, из-за какой награды ты решился нарушить закон. Позор ложится на голову воина, предавшего своего повелителя. Но нет презреннее того, кто продаёт кровь своего рода. Дарга, предатель нарушил твоё слово.
— Слово было дано тебе, Джучи-хан. И нет здесь больше равных тебе ханов. Потому, согласно закону Объединителя Степи, преступник выдаётся на твой суд, только ты властен теперь над его головой.
Ислуин мысленно усмехнулся: хитёр старик. Предателя необходимо казнить, но если что-то пойдёт не так… И старейшина, и его род будут не причём.
— Воля моя: смерть!
Петли воздуха из мягких жгутов стали жёсткими кольцами, начали сужаться, крик заглушил хруст ломаемых рёбер и позвоночника. Когда чары Воздуха рассеялись, виновный упал на землю — но ещё был жив, хотя от дикой боли сил осталось только хрипеть и мечтать о беспамятстве… Заклятие магистра этого не позволяло.
— Сдохнет к вечеру. Если останется жив до утра, так уж и быть — добью, — милостиво бросил Ислуин
Развернулся и пошёл сквозь безмолвную толпу к своей юрте: спать хотелось просто неимоверно.
Следующие несколько дней Ислуин провёл, неторопливо коротая дни за разговорами со старейшиной. Выспрашивал историю последних столетий и тонкости политики среди властителей кочевий и городков. Немало времени магистр провёл и с шаманом рода, обмениваясь знаниями: после поражения от орков многие знания ханжары утеряли, их пришлось открывать заново, нередко отыскивая необычные пути и решения. Зато Лейтис и минуты не сидела на месте. Осматривала селение, помогала в тех или иных работах — или отправлялась на коне в лихой скачке по окрестностям… В этом случае её якобы для охраны всегда сопровождало несколько парней. «Телохранители» сплошь были молоды, пытались за девочкой ухаживать, искренне восхищались умением сидеть в седле и стрелять из лука, учили кидать аркан. В один из вечеров Лейтис не выдержала, и, пока наставник сидел за пределами кочевья один, без лишних ушей, и размышлял о чём-то глядя на закат, попросила разъяснить: чего все они так за ней увиваются?
— А что ты хочешь? — Ислуин сунул в рот травинку и начал задумчиво её жевать, поглядывая в сторону вишнёвой полосы на западе. — Дочь хана — очень выгодная партия.
— Дочь! — фыркнула Лейтис. — Мастер, вы же наверняка должны были предположить, что этим и кончится. Так почему именно дочь, а не помощница, не воин? Ну, или… мало ли кто?
Ислуин выплюнул травинку и повернулся к ученице. Среди ханжаров свою природу он скрывать не стал, потому девочку обжёг изумрудный взгляд не-человека.
— Потому что дочь. Проверить родство легко может любой шаман, а таиться среди друзей я не хочу. Я признал тебя дочерью перед Радугой, это сильнее кровных уз не только среди ханжаров, но и среди эльфов.
— Тот глоток воды! — ошеломлённо шлёпнулась на траву Лейтис. — «Самый простой способ»… Самый простой способ значит?! — с негодованием вскочила девочка.
— Сядь, — холодной сталью прозвучал голос магистра. — И успокойся. Это действительно самый простой способ последовать за мной. Были и другие соображения. Одно я скажу сейчас. Это место — оно необычное и странное. Если со мной что-то случиться, только наше родство даст тебе шанс отсюда выбраться. Остальное… Я, возможно, скажу тебе позже. А ты пока осваивайся со своим новым статусом. Можешь развлекаться, представляя реакцию твоих сокурсников, если мы вернёмся в Турнейг, а я передумаю изображать человека.
Ислуин хмыкнул, негромко добавил: «Дочь Высокорождённого». Потом встал, бросил насмешливый взгляд на растерянную и застывшую на месте девочку и неторопливо пошёл в сторону юрт.
Несмотря на все старания Лейтис, ещё раз поговорить на эту тему не получилось: утром следующего дня в селение прибыл отряд нукеров Великого хана. Повелитель Степи желал видеть Джучи-хана как можно быстрее, и в ставку правителя они мчались почти без отдыха. Год назад Лейтис бы такой скачки не выдержала — но сегодня с гордостью могла сказать: в седле она была одной из лучших. Но едва добрались до столицы, тут же превратилась в обычную девчонку, ошеломлённую городом и не замечающую добродушных усмешек наставника и нукеров. Лейтис ещё в Турнейге прочитала у старых авторов и в хрониках о ханжарах все сохранившиеся описания. Мемуары и трактаты путешественников. Поэтому считала, что ставка Великого хана будет лишь увеличенной копией селения, в котором они жили последние дни… Нет, юрты были и здесь. Хотя в основном не маленькие, а большие, напоминавшие полусферу, шириной почти с избу и неразборные — их, как объяснил Ислуин, возят на специальных телегах, куда запрягают несколько быков. А за кольцом «строений» из кожи, дерева и войлока высился двойной вал с частоколом, окруженный глубокими рвами, внутри укрепления спрятались небольшие двухэтажные дома из высушенного на солнце кирпича.
В воротах отряд встречал ещё один кешик во главе свиты из двух десятков воинов. Гостей сразу же повели мыться, затем пригласили на небольшой пир, где вокруг кошмы с пловом и разнообразными яствами вместе с Ислуином и Лейтис расположились десятка полтора приближённых Великого хана. Ислуин и встречавший его кешик еле сдерживали нетерпение, но ни в движениях, ни на лицах ничего не отражалось: оба степенно вкушали изысканные блюда и вели неторопливую беседу. Будь Ислуин гонцом или хотя бы подданным, его давно бы позвали к владыке — но обращаться с чужим ханом как с обычным нукером нельзя. Это оскорбление и для гостя, и для хозяина. Нарушить обычай можно только на войне — но сейчас не война. Приходилось терпеливо ждать. И лишь когда стемнело, Ислуин негромко приказал Лейтис следовать за ним и покинул пиршественную залу.
Владыка степи принял гостей в одной из больших юрт рядом с городской стеной. Кроме них троих никого не было — ковры, обычно разделяющие юрту на несколько «комнат», сейчас были подняты, отсутствовала даже стража. Когда опустился полог на входе, сидевший на белом ковре богато одетый мужчина зажёг две лампы и показал располагаться на другом, тёмно-синем ковре перед собой. Едва посветлело, девочка принялась рассматривать хозяина: не слишком открыто, чтобы не сочли за вызов — но и не стесняясь. Оценить сидящего человека трудно, но рост явно выше среднего, крепок, сухощав. Напоминает степную плеть-камчу. Большинство ханжаров светлые, этот тёмен, седина уже тронула и короткие волосы, и аккуратную бороду клинышком — хотя совсем не старик, лет пятьдесят, не больше. Зато свисающие роскошные усы по-прежнему черны как смоль, а спокойно лежащие на коленях руки, как и в юности способны без промаха разить саблей дымного булата. Хан гостей рассматривать не стал, только мазнул взглядом и снова стал смотреть как бы сквозь них. Ислуин тоже почти не глядел на владыку, а сразу же сел и направил взгляд куда-то перед степным повелителем… Перед тем как руки магистра замерли на коленях, кисти быстро сложились в две непонятные замысловатые фигуры.
Великий хан жеста Ислуина словно бы не заметил, только в глазах величественное равнодушие статуи на долю мгновения сменил хищный волчий блеск. Едва Ислуин — хотя нет, теперь рядом с Лейтис сидел не эльф, а Джучи-хан, и это не было притворством — замер перед хозяином степи, величественно прозвучало:
— Стоит ли твоей дочери слушать нас?
— Она идёт моей дорогой, — руки на мгновение опять сложились в новый жест и снова замерли, — белой тропой Сарнэ-Турома.
— Хорошо, — в глазах повелителя снова мелькнул интерес хищника, — пусть остаётся. Ты говори.
Ислуин почтительным тоном начал рассказ, как он в юности попал в Великую степь, как вернулся на родину, став посредником в переговорах о союзе, и как прошёл сквозь Зеркало миров. Закончил он письмом из Туманной чаши, после чего на несколько секунд воцарилась тишина, а дальше заговорил Великий хан.
— Вот значит как. Причудливы тропы Отца ветров. Ты хочешь знать, что произошло здесь… Великие ханы сохранили память минувшего, потому слушай. Эльфы отказались говорить с нами как с равными. А когда они прилюдно оскорбили Сарнэ-Турома, и посольство изрубили на части, речи о союзе быть уже не могло. Степь и Лес уже едва не вцепились в горло друг другу… Когда началось вторжение орков. Это нас и спасло, тумены встретили чёрную напасть готовыми к войне. Только пока мы истекали кровью, эльфы спокойно смотрели.