На улицах было ещё тихо, видимо, торжественный въезд задержался. Когда магистр дошёл до ворот и нахально вышел навстречу коням через оставленный толпой коридор, стало понятно, почему: Уенчак тоже искал соперника. Потому ехал медленно, внимательно осматривая толпу стоящих по сторонам людей. Едва Ислуин пересёк черту ворот, Уенчак бросил коня вперёд и через несколько мгновений уже стоял в шаге от магистра, губы тронула улыбка, обнажая ровный ряд крепких зубов. Две или три секунды длился поединок взглядов, потом громогласно прозвучало:
— Как ты смел не явиться передо мной и не доложить об увиденном?
Ислуин ответил не сразу, с равнодушным видом затянув паузу — мол, кто ты такой, так со мной разговаривать? Сам в это время внимательно осматривал врага. Высок, не молод. Про таких говорят — красивый старик. Мощный разворот плеч, сильные руки без старческой сеточки вен, полноватые губы и щёки, изрезанный морщинами лоб, густые волосы и аккуратную бородку уже тронула седина — но чуть-чуть, показать возраст и ум годов… Что-то в этой благолепной картине воплощённой мудрости было не так. Но что именно, понять магистр никак не мог.
— А я должен? И почему?
— Ты шаман! А все шаманы должны сначала говорить о делах со мной! Ибо я мудрейший из глядящих в невидимое. И лучше остальных знаю истину, знаю, что лучше для блага народа Степи.
— Никто не может сказать, что постиг слова Сарнэ-Турома до конца. Так как ты можешь утверждать, что я знаю хуже тебя? Мы не сравнивали нашу мудрость, мы не глядели на истину вместе — так как мы можем сказать, кто из нас лучше постиг замысел Отца ветров?
Уенчак от нахальства собеседника чуть не поперхнулся, на лице сквозь маску добродушного наставника проступила злоба. С ним давно не разговаривали таким тоном, да ещё при этом прилюдно выговаривали как мальчишке-ученику. Ислуин эмоции контролировал лучше, его лицо оставалось каменным. Но внутри тоже бушевал вихрь эмоций: он понял, что его насторожило! Запах! Человек, даже обычный эльф — хотя у детей Эбрилла обоняние тоньше — ничего бы не заметил. Но Ислуина учил сам бакса Октай. И сейчас магистр спешно перестраивал рецепторы, разделяя идущие ароматы. Вот букет обеда — жир, мясо и специи плова, вот пахнет конским потом и нагретым металлом сбруи… Десятки оттенков, среди которых нет одного — от Уенчака нет запаха вообще, и это маскируется специфичным амбре какого-то травяного отвара. Значит, мятежный шаман нарушил запреты намного дальше, чем Ислуин даже предполагал.
— Да как ты!..
— Я не закончил, — голос Ислуина прозвучал не так громко, как у его соперника, но услышали вокруг все. — Степными саблями владеет лишь хан. Ханскими саблями — только Великий повелитель степи, первый среди ханов, мудрейший среди воинов. Так почему ты, живущий-в-невидимом, хранитель традиций, смеешь нарушать заветы нашего народа? Как смеешь приказывать мне, воину ханского достоинства? Или теперь ты правитель?
Толпа безмолвно замерла: вызов прозвучал.
— Пусть нас рассудит Сарнэ-Туром, — сквозь зубы процедил Уенчак.
— Завтра на закате, — ответил Ислуин.
— Услышано и принято! — за скандалом никто не заметил, как из ворот выехал Великий хан с отрядом нукеров. — И пусть вас рассудит Судия равных. А до тех пор оба ждите за пределами города. В Искер войдёт лишь тот, чьё слово признает Отец ветров.
Уенчака от слов Великого хана перекосило, он судорожно сжал повод коня — но перечить не посмел. Если бы вызов бросили в его лагере… Но сейчас нукеров много больше, в открытом столкновении не поможет даже сила «чёрных». К тому же, на стороне правителя наверняка вмешаются жители города, в толпе немало вооружённых мужчин и женщин. Придётся подчиниться… ненадолго. Скоро Мудрейший припомнит гордецу, осмелившемуся указывать Великому шаману, все нанесённые обиды. А пока Уенчак хлестнул коня и вместе со свитой помчался к своим шатрам.
Место суда Великий хан назначил своей волей — и счёт Уенчака к правителю увеличился ещё на одно оскорбление. К Сарнэ-Турому оба должны были взывать не рядом с городскими стенами и не около стоянки шамана, а далеко в степи. К тому же, выскочка время выбрал вечернее, потому зрителей очередной победы Уенчака собралось куда меньше, чем он рассчитывал. Да и что за зрители — мужчины, женщин почти нет. Только заслужившие право носить оружие. Значит, обсуждать сегодняшний поединок будут куда меньше, чем хотелось бы. Воину попусту молоть языком не пристало. Придётся тратиться на нужные слухи и наёмных болтунов. Но всё это будет потом, а пока стоит насладиться сегодняшним днём — сила чужака была очень чистой, ему давно такой не попадалось. И выпить её будет приятно вдвойне.
Готовили площадку долго: нужно было убрать траву внутри ровного круга диаметром десять метров, утрамбовать землю. Поэтому, когда в центре загорелся костёр, запад уже алел вовсю. Но вот последний из помощников покинул место суда, спорщики встали по разные стороны огня. На землю вступали голыми ногами, в одних штанах и рубахах — ищущие справедливости должны быть открыты взору богов. Не то, что зрители. Расположившиеся за Уенчаком — его воины и те, кто поддерживал шамана открыто, и за спиной Ислуина — ханские нукеры и простые обитатели Искера. Им положено являться перед Отцом степного народа и перед братом его, Отцом воинов, во всей красе. Потому и сверкали оба отряда кольчугами и стальными бляхами кожаных доспехов, щитами, шлемами и ножнами сабель.
Едва спорщики встали друг перед другом, разделённые лишь огнём — символом границы между живыми и мёртвыми — среди зрителей валом прокатился шёпот и гул сотен голосов, но тут же смолк. Соперники затянули каждый свою песнь, отбивая ритм ударами в бубен. Мелодия то лилась ровно и медленно, то быстро взлетала и падала от фальцета до низких горловых звуков. Жаркий огонь костра постепенно угасал, один за другим выбрасывая клубы дыма. В какое-то мгновение площадку окутала густая пелена. Когда она чуть рассеялась, взорам зрителей открылись две сидящие на земле неподвижные фигуры: души покинули тела и поднялись к Сарнэ-Турому.
Едва туман разошёлся, Ислуин с интересом огляделся по сторонам. Они оказались на свинцового цвета равнине от горизонта до горизонта, а разных оттенков серого купол неба укрывал и освещал белёсым полумраком бесконечную плоскость. Магистр поковырял пальцами ноги напоминавший то ли прах, то ли пепел серый песок и посмотрел на соперника. Неприкрытое злорадство на лице Уенчака понемногу сменялось беспокойством. Его враг — дитя Жизни, к тому же чужак сам заявил, что вместе с дочерью служит именно этой стихии. И сейчас преддверие мира мёртвых должно пить из эльфа дар, щедро выплёскивая наружу силу — энергию, которую отступник уже приготовился съесть. Но этот гад стоит перед ним, как ни в чём не бывало!
— Не ожидал? — улыбнулся Ислуин. — Сколько идущих путями Сарнэ-Турома ты заманил сюда?
— Ты!..
— Красный страж. Но я не солгал, моя дочь идёт моей дорогой, только белой тропой.
В руках Ислуина-Джучи возникла сплетённая из розового и пурпурного света плеть-камча, и сразу же магистр хлестнул ей Уенчака. Мир вокруг вздрогнул и начал меняться. Слева всё осталось неизменным, справа вспыхнуло полуднем до боли пронзительное голубое небо, высветило усыпанную клевером и ковылём сочную траву. А там, где стояли поединщики, пролегла от горизонта до горизонта полоса алого огня, жадно лижущего ноги — но не обжигающая, а согревающего теплом. Ислуин сразу оказался в облачении готового к сражению воина, на кольчуге и остроконечном шлеме заиграли алые и пурпурные отблески. Уенчак же вскрикнул, попытался отпрыгнуть в сторону — но языки пламени взвились ненасытными змеями, охватили багровыми жгутами ноги, пояс и руки, заставили остаться. Словно живой, огонь лизал отступника — и с каждым мгновением, с каждым укусом облик благостного старца отваливался кусками, пузырился, лопался и стекал воском расплавленной свечи, обнажая истинную душу нарушителя законов Бытия. В какой-то миг всё закрыло облако красных и багровых искр, а когда оно рассеялось, перед Ислуином стояла одетая в истлевшие лохмотья «живая мумия»: тёмно-коричневая пергаментная кожа обтягивала высохшее тело, губы ввалились, обнажая пеньки гнилых зубов, пропала борода, а жидкие волосы неопрятными сальными космами торчали в разные стороны. Да и ростом Уенчак стал куда ниже, согнутый прошедшими годами. Лишь глаза не изменились — полная жизни ненависть на ожившем трупе.
— Надо было убить тебя сразу. Едва узнал, что появился чужак твоего племени.
— И упустить столько нужной тебе силы? — усмехнулся магистр. — Ты ведь нарушил не только законы наших богов. Ты позволил себе запретное даже среди отступников. Ты куда старше, чем прикидываешься, помнишь ещё гибель старого Искера. И когда последние Стражи отдали жизни в Отражении, чтобы спасти хотя бы часть нашего народа, решил, что сможешь стать повелителем Степи.
Ислуин бросил камчу перед собой. Сразу же послышалось ржание, и за его спиной возник красный конь с развивающейся на невидимом ветру гривой. Похожий конь возник и за Уенчком, только цвет менялся с белого на чёрный так часто, что казался пепельным.
— Но копить силу, страшась, что тебя заметят, прятаться от подозрений, когда истечёт отмеренный Сарнэ-Туромом для человека срок… Сколько тел ты сменил, сколько жизней украл? Обойти законы мира сложно, подтолкнуть чашу равновесия в свою сторону с каждым разом труднее. Приходится пить чужое долголетие каждый день, очередное тело изнашивается всё быстрее, а захватить новое жизненной энергии требуется всё больше, — по исказившей лицо Уенчака гримасе Ислуин понял, что угадал верно. — Воина, который служит двум ханам одновременно, положено рвать лошадьми пополам. Как, думаешь, я должен поступить с тобой?
— Подожди! Я готов дать цену, которую не сможет больше никто! — захрипел отступник, стараясь опередить удар врага. Песчинки границы Бытия всегда в движении, потому вошедшие сюда души не имеют права надолго оставаться в бездействии: и если Страж замолчал, замер — значит, ждать конца осталось недолго.