– Что прикажете делать с вашими двумя сотнями?! – разорялся подполковник. – Мне требуется втрое больше!
Самолеты больше не летали, не было смысла требовать более массированной поддержки. Звуки артобстрела отдалились, новая информация не поступала, если не считать факта «присутствия крупных сил противника» на другом берегу Мааса, что, как всем было известно, являлось оптическим обманом.
– Я должен защищать двадцать километров береговой линии! – кричал офицер. – От меня потребовали усилить двенадцать опорных пунктов! Это не линия фронта, а кусок дырявого сыра!
Такое положение могло представлять опасность в одном случае – если немцев окажется очень много и они будут хорошо вооружены, во что никто не верил. Нет, боши нападут с бельгийской территории.
– А как вы назовете то, что слышите? Кошачьим мяуканьем?!
Все прислушались: на северо-востоке бахали пушки.
– Что сообщает воздушная разведка? – спросил капитан, бывший на гражданке аптекарем.
– Ничего! Они не летают! Не ле-та-ют!
Лейтенант слишком устал, чтобы продолжать разговор, он закрыл глаза, надеясь хоть немного отдохнуть, но командир уже объявил общий сбор офицеров и развернул карту.
– Пошлем ребят разведать, что затевают боши на том берегу Мааса. Нужно прикрыть их отход. Вы станете тут, вы – там, вы – дальше, вот здесь…
Он провел пальцем по извилистой линии на карте, указал капитану Жибергу на приток Мааса Трегьер, который образовывал петлю в форме буквы «U», вывернутую на манер колокола.
– Займете позицию в этом месте. Исполняйте.
Они взяли личное оружие, подняли в кузов грузовика ящики со снарядами и полевую кухню, прицепили 37-миллиметровую пушку и отправились в путь по каменистой тропе.
Двадцать оставшихся от роты человек углубились в лес. День катился к закату, поселяя в душах людей неуверенность.
Небо на севере затянули тяжелые низкие тучи. Поток беженцев вдруг иссяк, видимо переместившись ближе к реке. Никто не рисковал высказываться открыто, но все понимали: либо враг ожидается на этом направлении – и тогда плохо вооруженная часть не остановит его, даже при поддержке артиллерии, либо бояться нечего – и тогда пусть кто-нибудь объяснит, зачем их сюда отправили…
Габриэль догнал капитана Жиберга и услышал, как тот бормочет: «Только дождя нам не хватало…» Через несколько минут небо разверзлось.
Мост через Трегьер, построенный в прошлом веке из бетона, успел обветшать, но сохранил буколическое очарование и, несмотря на то что был узковат, годился для проезда большегрузного транспорта.
Лейтенант приказал накрыть брезентом пушки и ручные пулеметы (великолепные новенькие FM 24/29). Солдаты не без труда, увязая в грязи, поставили палатки, и шестеро первых, недовольно ворча, отправились охранять мост с двух сторон.
Рауль Ландрад, по обыкновению, отлично устроился. Ему поручили руководить разгрузкой ящиков со снарядами, он воспользовался положением старшего капрала и засел в кабине грузовика, откуда и наблюдал за суетившимися под дождем товарищами.
Капитан Жиберг подошел к Габриэлю, организовавшему пункт связи под брезентовым навесом, чуть в стороне от остальных:
– Доложите, сержант, есть связь с артиллеристами?
Предполагалось, что в случае наступления огонь из всех орудий сможет удерживать немцев на расстоянии.
– Сами знаете, мой капитан, – отвечал Габриэль, – нам запрещено связываться с ними по рации…
Офицер задумчиво потер подбородок. Штаб не доверял рациям – уж слишком часто и непредсказуемо нарушалась связь. Огневую поддержку можно было запросить, только запустив сигнальную ракету. Вот тут-то и возникла… «проблемка».
– Никто в части не умеет обращаться с новыми ракетницами, и инструкции к ним нет.
Верхушки деревьев дальнего леса снова окрасились в оранжево-багровый цвет, грохотала канонада.
– Наши стреляют по бошам, – бросил лейтенант, и Габриэль почему-то вспомнил девиз генерала Гамелена: «Отвага, энергия, доверие».
– Наверняка… – ответил он. – Больше некому…
11
Огромный салон «Континенталя» был под завязку забит людьми, но мужчины и женщины продолжали прибывать. Переступив порог, каждый брал с подноса бокал шампанского небрежным, отрепетированным за многие десятилетия жестом, делал глоток, узнавал знакомого, стоявшего у кадки с вечнозеленым растением, окликал его (или ее) и направлялся к противоположной стене, оберегая бокал, как огонек зажигалки в ветреный день.
Уже двое суток в воздухе витала смесь тревоги с облегчением, доверия с помутнением рассудка, до крайности возбуждая толпу. Итак, свершилось. Война. Настоящая. Всем не терпелось узнать больше, люди рвались в «Континенталь», где билось беспокойное сердце Министерства информации. У дипломатов просили аудиенции, военных брали штурмом, журналистов осаждали, новости передавались из уст в уста: Королевские ВВС бомбили Рейн, бельгийцы – молодцы…
Один генерал разочарованно процедил, затушив сигарету: «Война окончена», чем очень впечатлил публику. Фразу повторяли – академик доносил ее до университетского профессора, дама полусвета делилась с банкиром, – и в конце концов она дошла до Дезире. С десяток взглядов жадно караулили его реакцию: уже два дня молодой человек зачитывал официальные коммюнике на пресс-конференциях и считался очень хорошо информированным человеком.
– Франция и ее союзники, безусловно, держат ситуацию под контролем, – начал он сдержанным тоном, – но заявлять, что война окончена, пожалуй, преждевременно.
Дама полусвета расхохоталась, что было вполне в ее духе, остальные ограничились улыбками и приготовились слушать, но были разочарованы: какой-то человек врезался в толпу, воскликнув:
– Браво, старина! Восхищен… вашей уверенностью в себе!
Дезире застенчиво потупился, успев заметить, что аудитория разделилась на восхищенных почитателей и завистников. Большое количество женщин в лагере первых заставило вторых сплотить ряды и поддержать высокопоставленного чиновника (он занимал какой-то высокий пост в Министерстве колоний). Стремительный взлет Дезире в «Континентале» вызывал много вопросов. Откуда взялся этот парень? – спрашивали люди, но информация о Дезире оставалась закрытой – как и о положении на фронтах. Предполагать можно было что угодно, но этот молодой человек, такой простой, застенчивый, обаятельный и надежный, оставался любимцем общества. Он напрямую подчинялся заместителю директора, отвечавшему за связь с прессой, человеку нервному, готовому в любой момент взорваться.
На первой встрече он сказал Дезире: «Об этих людях можно думать что угодно, но Леон Блюм…[36] Он создал Министерство пропаганды, и я снимаю перед ним шляпу. Блюм – еврей, и потому я не назову его великим, но идея блестящая!»
Шеф Дезире ходил по кабинету, заложив руки за спину, и задавал ему вопросы.
– Итак, я спрашиваю, молодой человек, в чем суть нашей миссии?
– Информировать…
Ответ не был обдуман – Дезире застали врасплох.
– В том числе… Но зачем?
Несколько секунд Дезире напряженно размышлял, потом выдал ответ:
– Чтобы успокоить!
– Вот именно! – воскликнул заместитель директора. – Французская армия призвана воевать, но батареи пушек окажутся бесполезными, если в артиллеристах отсутствует воинственный дух, а чтобы он не угас, наши солдаты нуждаются в поддержке и доверии сограждан! Вся Франция обязана верить в победу, понимаете? Верить! Вся Франция!
Он на целую голову возвышался над Дезире.
– Вот для чего мы работаем. Во время войны правдивая информация не так важна, как информация ободряющая. Точность и правдивость не имеют значения, наша задача на порядок выше, мы отвечаем за душевный покой французов.
– Понимаю… – Дезире почтительно кивнул.
Начальник внимательно наблюдал за ним. Он много слышал об этом подслеповатом молодом человеке с острым умом. Говорили, что Дезире не заносится, не строит из себя гения, но он – блестящая личность.
– Расскажите мне, как вы понимаете свою работу в нашем ведомстве.
– А, З, В, Н, И! – отчеканил Дезире, получил в ответ недоуменный взгляд и пояснил: – Анализировать, записывать, выяснять, наблюдать, использовать. Хронологический порядок таков: я Наблюдаю, я Записываю, я Анализирую и я Использую, чтобы ВЛИЯТЬ. Влиять на состояние духа французов. Чтобы поддерживать его на самом высоком уровне.
Шеф понял, что получил в свое распоряжение бесценного сотрудника.
10 мая, как только немцы начали широкомасштабное наступление на Бельгию, появилась необходимость «укрощать» прессу, и Дезире Миго призвали «под знамена».
Утром и вечером журналисты и репортеры являлись в «Континенталь», чтобы узнать последние новости с фронта. Дезире серьезным тоном зачитывал то, что им следовало знать: «Французская армия оказывает захватчикам энергичное сопротивление», «Вражеские силы по-прежнему не достигли сколько-нибудь значительных успехов…» Время от времени Дезире давал уточнения («поблизости от Альберт-канала и Мааса», «в районе Саара и к западу от Вогезов», которые должны были придать бо́льшую правдивость его словам, не раскрывая деталей (ими мог воспользоваться враг!). Трудность задачи заключалась в том, что он должен был успокаивать, информировать, наводя при этом тень на плетень, потому что боши без устали прислушивались, следили, наблюдали, подстерегали. «Молчите!» – повторяли власти, повсюду развесив плакаты с напоминанием: «Все, что вы скажете, рискует стать полезным для немцев. Правдивая и даже фальшивая новость может оказаться сильнее танковой дивизии».
Министерство информации стало настоящим военным ведомством. Дезире был его герольдом.
Министерство притягивало к себе весь Париж. Война уподобилась празднику.
Весь вечер Дезире дергали за рукав, требуя уточнений, умоляя о встрече наедине. Журналист из «Ле Матен» отвел его в сторонку и спросил:
– Признайтесь, дорогой друг, об этих парашютистах вам известно больше?