Офицеры не вступили в открытое противостояние. Оба были в ярости и, даже не взглянув друг на друга, отдали прямо противоположные приказы. Дюрок велел своим людям «начать движение», что, в представлении Жиберга, граничило с позорным отступлением, сам он призвал присоединиться к нему тех, кто хотел сражаться. Командиры не могли скрыть растерянности и отчаяния, подчиненные были в смятении.
Остальные солдаты части с тревогой смотрели то на мост, то на капитана.
– Может, нам присоединиться к ним? – нерешительно спросил один.
Капитан Жиберг удивил всех, выхватив пистолет (никто и подумать не мог, что он умеет им пользоваться!).
– Нас послали охранять мост, парни, и мы останемся здесь, а первого, кто попытается дезертировать, я пристрелю.
Неизвестно, что случилось бы, реши его люди сбежать: в этот момент началась ковровая бомбардировка. Немецкие летчики утюжили землю и лес, грохотали взрывы, земля горела и содрогалась, многие солдаты погибли. Очень скоро остались только огонь, пепел, воронки и кучка вжавшихся в землю французов, которым приказали защищать Родину с двумя пулеметами и старой пушкой, которую уже заволокло дымом.
Французские артиллеристы вдруг очнулись и начали обстреливать лес за мостом.
Отряд Габриэля оказался между молотом и наковальней. На них надвигались тысячи немецких танков (возможно ли, никто ведь их не видел?!), по которым вели огонь французские пушки, пытаясь остановить наступление.
У большинства солдат сдали нервы, они подхватили вещевые мешки и с истошными воплями бросились к лесу.
Оставшиеся сначала смотрели, как они петляют между изуродованными горящими деревьями, а оглянувшись в сторону моста, увидели, что пулеметчик убит, его перерезало пополам, пулемет же превратился в кусок оплавившегося железа.
– Мы должны взорвать этот мост, ребята…
Жиберг потерял кепи, редкие волосы на макушке стояли дыбом, лицо стало белее савана.
Их было человек двенадцать, в том числе Габриэль, Ландрад и толстяк со шнурками.
– Что мы имеем?
– Мелинитовые подрывные шашки!
Четверо храбрецов кинулись к мертвому пулеметчику, Ландрад, Габриэль и толстяк побежали к грузовику. Рауль запрыгнул на подножку, перегнулся через борт, пошарил под брезентом, расплылся в улыбке и показал товарищам взрывчатку.
Габриэль начал осторожно укладывать бесценную находку под рамой машины. Этих десяти килограммов должно было хватить для подрыва опор моста.
– Проклятье! – воскликнул Ландрад. – Нам нечем их поджечь…
Он опустился на землю, прислонившись спиной к колесу, толстяк спрятался под днищем, Габриэль сидел, держа на коленях unefusе́е d’explosif бесполезный взрыватель.
– Ладно, сделаем длинный фитиль, – решил Ландрад. – Найди чем связать вместе все это богатство.
Рауль снова полез в кузов, а Габриэль на полусогнутых, сгорбившись и втянув голову, смотался к биваку и принес шесть плотных матерчатых ремней.
Он смотрел из-за плеча Ландрада на мост, куда падали бомбы. На покалеченный лес, на старшего капрала, смотрел – и не понимал этого человека.
Еще несколько дней назад Габриэль готов был поклясться, что Рауль дезертирует одним из первых, а сейчас он готовится уничтожить мост, бормоча под нос злые ругательства:
– Ничего, ничего, сейчас мы засунем подарочек «под юбку» этому проклятому мосту, за нами не заржавеет…
Ландрад и Габриэль поднялись одновременно, держа вдвоем основной заряд, их товарищ, тяжело сопя и спотыкаясь, тащил два дополнительных. Все трое, петляя и пригибаясь, чтобы спастись от осколков, добрались до устоя моста. Ландрад распределил задания:
– Я установлю здесь основной, вы размещайте остальные справа и слева, потом подожжем запальный шнур и – бум!
Французские снаряды падали все ближе к берегу, значит немцы совсем рядом.
Увидев неожиданное трио, солдаты, теснившиеся вокруг последнего пулемета, закричали от радости и облегчения. Не станет моста, можно будет оставить позицию. Они улепетнут не первыми, избежав стыда, но все-таки попытаются спастись, только бы удалось отправить мост в рай для произведений искусства.
Габриэль пристроил десятикилограммовую шашку с правой стороны бетонной «ноги» и посмотрел, что делает его напарник. Толстяк закончил и поднял вверх большой палец ровно в тот момент, когда метрах в пятнадцати в воду упал снаряд и толстяка убило осколком. Потрясенный Габриэль застыл на месте, но тут появился Ландрад, таща за собой фитиль.
– Ты видел? – спросил Габриэль, указав на погибшего товарища.
Рауль взглянул на плавающий в воде труп.
– Жаль, – сказал он, – пропали новые шнурки.
Он начал зачищать шнур.
– Вали отсюда! – приказал он. – Поджигаю…
Габриэль не двигался, загипнотизированный зрелищем удаляющегося по реке тела.
– Очнись, кретин, и делай ноги!
Габриэль побежал к лагерю, где ждал капитан Жиберг.
– Молодцы, ребята! – похвалил он.
Почти все солдаты успели скрыться в лесу. Появился взмокший Ландрад, рухнул на землю, оглянулся на мост и ударил кулаком по колену.
– Дьявольщина! Не понимаю, в чем дело. Я приделал короткий фитиль, почему не срабатывает?
Неужели взрывчатка подмокла? Дополнительный заряд оказался дефектным? Прошло двадцать секунд. Тридцать. Минута. Стало ясно, что они зря рисковали жизнями.
Противник, демонстрируя неуязвимость, забрасывал берег Трегьера дымовыми шашками. За завесой белого дыма мелькали силуэты, сталкивавшие в воду надувные лодки. Задрожала земля – приближалась немецкая танковая колонна.
– Уходим! – крикнул Ландрад, вскакивая на ноги.
Капитан Жиберг тронул Габриэля за плечо: пора, старина, мы сделали все, что могли…
Трудно сказать, что в этот момент произошло с Габриэлем. Он не был героем, но имел совесть. Его прислали сюда, приказав сделать хоть что-нибудь, а он не выполнил приказа.
Не соразмеряя риска, он побежал к мосту, лег к пулемету и замер, не зная, как с ним управляться. Такое оружие он видел только издалека. Дым начинал рассеиваться, лодки немцев приближались. Габриэль направил пулемет на врага, сцепил зубы и напрягся, чтобы смягчить отдачу. Нажал на гашетку. Раздался выстрел. Одиночный. Одна жалкая пуля, как в ярмарочном тире.
События развивались стремительно. Пока он «сражался» со своим оружием, земля глухо дрожала под гусеницами тяжелых машин, вползавших на мост.
– Какого черта ты возишься, придурок?
Ему улыбался Рауль Ландрад.
Его появление так поразило Габриэля, что он машинально усилил давление, и пулемет застрочил как бешеный.
Они переглянулись, на мгновение обоим показалось, что железяка превратилась в осатаневшее живое существо, рвущееся с поводка.
– Вот это да! – восторженно воскликнул Рауль.
Габриэль сообразил – требуется нажать дважды, чтобы выдать залп. Он взял в прицел мост. Рауль вскочил, подтянул к себе оружейный ящик и стал подавать ленту, пока Габриэль палил по зоне, занятой противником.
По правде говоря, кучность огня оставляла желать лучшего: пули то попадали в стволы деревьев, то срезали верхушки папоротников, немногие оказывались в воде, большинство – в земле, в десятке метров от цели.
Габриэль пытался корректировать траектории, но брал то выше, то ниже.
– Ха-ха-ха! Давай, жги! – орал Рауль, хохоча утробным басом. – Стреляй в морды этим говноедам!
Возможно, где-то на небесах озорным богам понравились безудержная, бесшабашная дерзость Габриэля и смех Рауля, и, когда первый немецкий танк заполз на мост, пули попали точно в цель и прозвучал взрыв.
Мост рухнул, увлекая за собой бронированного монстра.
Габриэль и Рауль остолбенели.
На противоположном берегу началась суматоха, кто-то выкрикнул приказ на немецком, и танковая колонна остановилась. Габриэль улыбался, торжествуя победу, и Рауль больно ткнул его локтем под ребра, чтобы привести в чувство.
– Нам пора…
Секунду спустя они бежали к лесу, истошно вопя.
13
Луиза вернулась с работы, разделась и вдруг почувствовала странную слабость. Такое бывало с ней раньше, когда она каждый месяц со страхом ждала месячные, щупала свой живот, надеялась, из раза в раз жестоко разочаровывалась, впадала в депрессию, слабела и звонила милому доктору Пипро, который прописывал ей банки и давал освобождение от работы.
Прошла суббота. Потом воскресенье. Луиза чувствовала себя пустой и отяжелевшей. Наплевала на два воздушных налета. «Наверное, я хочу умереть…» – думала она и не верила себе. Париж полнился воем сирен, а она оставалась в постели, лежала в старом бесформенном свитере и смотрела в потолок.
По понедельникам у Луизы всегда были занятия, но она слишком устала, чтобы идти в школу. Следовало вызвать врача или самой сходить к нему, но для этого пришлось бы одеться и подняться вверх по улице, до угла с телефоном-автоматом.
Утром она смотрела через окно во двор, пила мелкими глотками теплый кофе и, когда у калитки звякнул колокольчик, не задумываясь открыла дверь. У ограды, заложив руки за спину, стоял мсье Жюль. Луиза не удивилась.
На сей раз он обошелся без парадного костюма – «Нет уж, спасибо, я теперь ученый!» – надел кухонные штаны и даже не переобулся в уличные туфли.
Луиза осталась стоять на пороге, их разделяло метров двенадцать садовой дорожки. Она прислонилась плечом к косяку, отхлебнула кофе. Мсье Жюль открыл было рот, но так и не заговорил, потрясенный красотой лица, обрамленного короткой шапочкой волос, и печалью в глазах молодой женщины.
– Я насчет воздушной тревоги… – наконец пробормотал он холерическим голосом человека, уставшего твердить одно и то же.
Луиза кивнула, сделала глоток. Расстояние заставляло ресторатора говорить громче, он пыхтел и задыхался.
– Ты вот что, девочка… занимайся чем хочешь, но, если услышишь сирену, спускайся в убежище, как все люди!
На бумаге фраза выглядела повелительной, однако, начавшись в категоричном тоне, каким мсье Жюль обычно комментировал «подвиги» французской артиллерии, закончилась как шепот, просьба, мольба.