Луиза улыбнулась бы, не будь она такой усталой. Налеты и воздушная тревога стали настоящей драмой в жизни мсье Жюля, когда его не назначили руководителем пункта обороны. Помимо ресторана, он владел зданием по соседству и предоставил подвал под убежище, надеясь получить командную должность (он считал, что это было бы «совершенно естественно»). Увы, вследствие сложной интриги должность получил мсье де Фробервиль, «военный на половинном жалованье», как его презрительно называл хозяин «Маленькой Богемы». С тех пор отношения между мужчинами ухудшились до невозможности, и Луиза сразу поняла, что ее отсутствие в убежище ослабляло позиции ресторатора. Впрочем, пришел он по другой причине.
Она спустилась по ступенькам, пересекла садик и подошла к решетке.
Мсье Жюль откашлялся.
– Без тебя ресторан не тот…
Он попробовал улыбнуться.
– Все ждут твоего возвращения! Люди спрашивают, как у тебя дела…
– Разве они не читают газет?
– Плевать им на газеты! Все тебя любят…
Произнося эти слова, мсье Жюль опустил голову, как провинившийся ребенок. У Луизы увлажнились глаза.
– Когда объявляют тревогу, нужно спускаться в убежище, Луиза… Даже старый хрыч Фробервиль за тебя волнуется.
Она сделала неопределенный жест рукой, который мсье Жюль принял за согласие, – во всяком случае, он на это надеялся.
– Вот и хорошо…
Луиза допила кофе. Ресторатор считал ее «артистичной» – так он называл девушек, позировавших художникам, богемных, растрепанных, насмехающихся над всем миром, наделенных диковатым обаянием, невероятно чувственных.
В квартале таких было две, и обе позволяли себе курить на улице (!), теперь появилась третья – Луиза, красавица с прекрасным, как у статуи, лицом, пухлыми губами и странным взглядом…
– Вот же я старый болван, не спросил, как ты себя чувствуешь! С тобой все в порядке?
– А что, я плохо выгляжу?
Он похлопал по карманам, пожал плечами:
– Ладно, пойду…
Луиза вернулась в дом. Чем она занималась? В памяти осталась картинка – вполне невинная для большинства людей, но чудовищно жестокая для нее. В середине дня она поняла, что уже много часов сидит у окна, выходящего во двор, – точно в той же позиции, которую заняла Жанна после смерти мужа. Заняла раз и навсегда.
Неужели она тоже скоро сойдет с ума?
И кончит как мать?
Луизе стало страшно.
Атмосфера дома угнетала молодую женщину. Она поставила чайник, умылась, оделась, отправилась на улицу и прошла мимо «Маленькой Богемы», не отвернувшись в другую сторону. Неожиданное сходство с матерью потрясло ее.
У Луизы не было никакой цели, она дошла до проспекта и решила дождаться автобуса, заметила в урне газету и потянулась за ней, наплевав на презрительный взгляд стоявшей рядом женщины: «Так делают только бездомные!» Чужое мнение перестало интересовать Луизу, она отреклась от самолюбия и потому разгладила ладонью страницу и начала читать. Война шла полным ходом, враг нес колоссальные потери, сбитых самолетов насчитывались сотни.
На второй странице была напечатана фотография толпы людей с больными глазами. Подпись гласила: «Бельгийские беженцы прибывают на Северный вокзал и повествуют о своем пути в изгнание». На первом плане фигурировал ребенок – то ли мальчик, то ли девочка, разобрать не представлялось возможным из-за плохого качества снимка.
Внимание Луизы привлекла одна заметка:
Национальный профсоюз учителей рекомендует всем своим членам немедленно предложить властям помощь в приеме беженцев из Бельгии и приграничных районов.
Адрес приемной: улица Шато-д’О, Десятый округ, 3.
Луиза не вступала в профсоюз. Возможно, события пошли бы иначе, не заведи та самая снобка разговор со своей соседкой:
– Вы уверены, что он ходит?
– Вообще-то, нет… – ответила та. – Шестьдесят пятый точно сняли…
– Сорок второй тоже! – подхватил кто-то. – Транспорт необходим для перевозки беженцев.
– Лично я ничего против них не имею, но автобусы нужны нам самим! Мы и так страдаем от ограничений: сегодня нет мяса, завтра не станет сахара… Чем кормить беженцев, если французам уже сейчас не хватает продуктов?!
Пришел автобус, она села у окна и продолжила читать: «Самолеты летели совсем низко над крышами и сбрасывали бомбы. Детей, которых собрали для отправки, изрешетило осколками».
Она сложила газету и начала смотреть в окно. Парижане шли на работу и с работы, делали покупки, по мостовой катили военные машины, волонтеры вели за собой группы беженцев, каждая человек по тридцать, сигналили машины «скорой помощи», некоторые полицейские были вооружены…
Луиза легко нашла нужное место по толпе, собравшейся у Биржи труда, вошла и попала в людской муравейник. Люди несли коробки, перекликались, кто-то выходил на улицу. Под огромным стеклянным куполом потолка тут и там стояли столы, человек сто усталых беженцев сидели и лежали на деревянных скамьях, расставленных, как в дортуаре. Было шумно из-за немолчного гула голосов. Между группами бродила женщина в пальто с фотографией в руке. Луиза услышала: «Мариетта, ей пять… Я ее потеряла…» «Как это возможно – потерять пятилетнюю девочку?» – недоумевала Луиза.
– Это случилось на Северном вокзале, – произнес чей-то голос.
Луиза оглянулась и увидела пожилую медсестру, скорбно качавшую головой.
– Людей было так много, что их отправили на цокольный этаж для посадки в грузовики. Началась давка, вы не представляете, что там творилось… Эта женщина на секунду выпустила руку малышки, шагнула в сторону, девочка шарахнулась в другую, мать обернулась, а дочки уже нет, она кричит, срывает голос, но никто не видел, куда девался ребенок.
Луиза почувствовала, как к глазам подступили слезы.
– Кто вы? – спросила медсестра.
– Учительница… Я…
– Нужно обойти весь зал, проверить, чего не хватает людям. Организаторы вон там…
Она указала на открытые двойные двери. Луиза хотела ответить, но собеседница уже ушла.
Чемоданы служили столами, скамьи – кроватями, пальто – матрасами. Людям выдали хлеб и сухие галеты, смертельно усталые женщины обнимали сонных детей, орали младенцы. Мужчины жевали…
Луиза не понимала, что делать, и совершенно растерялась. На верхней галерее кто-то соорудил из швабр вешалку для белья и пеленок. На полу сидела молодая женщина, низко склоняясь к коленям, у нее на руках тоненько и жалобно пищал ребенок.
– Я могу вам помочь?
Беженка подняла измученное лицо, и Луиза увидела младенца: нижняя половина тела была обмотана шарфом.
– Сколько ему? – спросила она.
– Четыре месяца.
Голос прозвучал хрипло, с безнадежной тоской.
– Где его отец?
– Он посадил нас в поезд, а сам не захотел бросить коров…
– Что я…
– У меня мало пеленок…
Она взглянула на импровизированную сушилку.
– …а мокрые никак не высохнут… не знаю почему.
Луиза почувствовала облегчение, найдя применение своим силам: нужно достать пеленки! Она пожала руку молодой мамочке и отправилась к организаторам, где ей сказали, что уже три дня не получают детскую одежду и питание.
– Обещают подвезти, но все никак… Если найдете, очень нам поможете!
Луиза бегом вернулась к женщине с ребенком.
– Я принесу все необходимое… – пообещала она и едва не добавила «дождитесь меня». Слава богу, в последний момент прикусила язык.
Луиза вышла на улицу, полная сил. Теперь у нее была миссия.
До тупика Перс она добралась к шести часам, поднялась наверх и вошла в комнату матери.
Луиза ни разу не была здесь со дня ее смерти. Как только сотрудники похоронного бюро увезли тело, она сняла белье, сложила в пакет все, что лежало на столике у кровати, потом освободила от одежды гардероб. Мадам Бельмонт бесследно исчезла еще до похорон. Выйдя на следующее утро из дома, Луиза обнаружила, что все четыре мешка забрали.
В комнате было холодно, пахло затхлостью, и она первым делом открыла окно.
Шкаф был заполнен льняными простынями, скатертями и салфетками, которые ее мать никогда не использовала – берегла для приданого дочери. Из постельного белья можно было наделать много крепких пеленок.
Черт, какие же они прочные! Руками разорвать не получится… Она схватила штук пять или шесть, добавила еще две, собралась уходить и вдруг увидела обложку из искусственной кожи, в которой мадам Бельмонт хранила открытки и письма. Она открыла ее и увидела фотографию отца, свадебное фото родителей, письма с войны, положила архив на матрас, снесла вниз половину простыней и вернулась за остальными с джутовым мешком. Поколебавшись – недолго! – захватила бумаги, выбежала из дома, поймала такси на углу и дала шоферу адрес биржи.
На улице быстро темнело. Водитель рассуждал о текущих временах и талонах на бензин, усталая Луиза рассеянно кивала.
– Нет, вы только посмотрите, сколько в Париже беженцев! Куда их девать, ума не приложу…
Людей и правда было очень много, они шли пешком с чемоданами и узлами, не глядя по сторонам.
Луиза читала пожелтевшие открытки из приморских санаториев, подписанные дядей Рене, братом отца, умершим в 1917 году. У него был потрясающе красивый каллиграфический почерк с завитушками и изогнутыми прописными буквами. Вся переписка родителей датировалась 1914–1916 годами.
«Моя дорогая Жанна, – писал ее отец, – здесь жутко холодно, даже вино замерзло».
Или: «Мой товарищ Виктор ранен в ногу, но врач пообещал, что все будет в порядке, чему он, понятное дело, страшно обрадовался». И подпись: «Твой Адриен».
Мадам Бельмонт начинала свои письма словами «Дорогой Адриен» и рассказывала мужу, как живет: «Луиза учится очень усердно… Цены у нас все время растут… У мадам Ледлинже родились близнецы…» Подписывалась она: «С любовью, Жанна».
В первый момент Луиза испытала неловкость из-за того, что вторглась в чужую историю, но любопытство и удивление возобладали. Она вспомнила, как ее мать сидела у окна и дни напролет смотрела в пустоту, и вот нашла в письмах не приметы большой утраченной любви, превратившей мадам Бельмонт в неврастеничку, а плоские фразы, мужское самодовольство и женскую скуку.