16
Хозяйка гостиницы напоминала высокомерную сову. Она сидела, сцепив узловатые пальцы в замок и поджав тонкие губы, серые глаза смотрели недобро и отчужденно. Луиза боялась ответов на еще не заданные вопросы и не знала, с чего начать. Женщины молчали. Посетительница рассматривала ковер, хозяйка гостиницы разглядывала ее со смесью презрения и жгучего любопытства…
Луиза сделала над собой усилие, разжала кулак, выпустила ремень сумочки, и начала, пытаясь совладать с волнением:
– Мадам…
– Тромбер. Адриенна.
Слова прозвучали как пощечина. Не имело значения, как начнется беседа, старуха напала первой.
– Вы, похоже, считаете приличным поступком самоубийство в чужом доме?
Можно ли дать разумный ответ на подобный вопрос? Луиза вспомнила обстановку номера, тело старика и почувствовала себя виноватой – она не рассматривала происшествие под таким углом.
– Разве доктора с его цыпочкой плохо здесь принимали? – продолжила мадам Тромбер. – Почему он не застрелился в другом месте? Мало было ему матери – понадобилась и дочь?
Удар оказался таким неожиданным, что у Луизы закружилась голова.
Старуха прикусила губу: она давно мечтала произнести эту фразу, репетировала ее дни напролет и находила идеально выражающей жившую в душе мстительную злобу, а теперь произнесла вслух, громким голосом – и не получила удовольствия.
Теперь в пол смотрела она, досадуя на себя и жалея, что поторопилась.
– Они обыскивают мой отель, допрашивают постояльцев…
Женщина все никак не могла заставить себя посмотреть на Луизу и нервно крутила обручальное кольцо.
– Сами понимаете… Полиция! – Она подняла голову. – У нас никогда не было проблем! Это приличное заведение, а не…
Слово «бордель» осталось непроизнесенным, но это не имело значения: Луизе казалось, будто ее обозвали шлюхой.
– Потом… после… происшествия, клиенты угрожали съехать, мадемуазель! Мои постоянные гости, обитавшие тут много лет…
Адриенна Тромбер была раздавлена бедами, свалившимися на ее заведение, и опасалась оказаться внакладе, если номера будут пустовать.
– Плюс ко всему, ни одна горничная не соглашалась убирать номер, пришлось все сделать самой…
Луиза почти не слушала жалобы хозяйки, потрясенная словами «мать и дочь», поставленными в один ряд. Она и впрямь повела себя как продажная девка, но при чем тут ее мать?
– Кровь была повсюду, даже на лестнице, пахло просто ужасно… Полагаете, в моем возрасте это легко?
– Я готова возместить убытки…
У Луизы были отложены деньги, и она пожалела, что не додумалась взять с собой некоторую сумму: предложение компенсации старухе явно потрафило.
– Любезно с вашей стороны, но родные доктора повели себя… благородно. Прислали человека – нотариуса или поверенного – и заплатили не торгуясь.
Дело пошло легче – разговор о деньгах состоялся, трудности с постояльцами упомянуты, она произнесла давно вертевшуюся в голове фразу и теперь могла вздохнуть с облегчением (хоть и ожидала более театрального эффекта).
Адриенна впервые увидела в Луизе не «негодяйку», создавшую ей столько проблем, а реальную женщину, смущенную, дрожащую от страха.
– Вы так похожи на вашу мать… Как она поживает?
– Мама умерла.
– Ох… мне очень жаль.
Счетчик времени в голове Луизы вращался со страшной скоростью. Неужели доктор может быть ее отцом?
– Когда вы… познакомились с моей матерью?
Старуха пожевала губами:
– Кажется, в тысяча девятьсот пятом. Да, в начале года.
Луиза родилась в 1909 году. У нее отлегло от сердца. Подумать только – она могла раздеться перед… Вот ведь ужас!
– Вы уверены, что именно моя мать?..
– Ни малейших сомнений, моя милая. Вашу маму звали Жанна, верно?
Луиза онемела. Ее мать бывала в отелях! Нет, она не могла в семнадцать лет стать проституткой!
– Мама была несовершеннолетней…
Адриенна просияла улыбкой, захлопала в ладоши:
– Я так и говорила моему-бедному-мужу-да-упокоится-он-с-миром! «Рене, у нас не то заведение, чтобы днем пускать в номера парочки! Пусть приходят вечером, когда ты здесь!» Но они с доктором были друзьями детства, ходили в одну школу, и Рене настаивал, уговаривал меня, обещал: «Это будет исключение!» – и я согласилась: что вы хотите, если женщина замужем, она должна проявлять понимание…
Рассуждения хозяйки не отвлекли Луизу от печальных мыслей.
– Впрочем, все было очень пристойно, иначе я бы воспротивилась! Жанна и доктор бывали здесь раз или два в неделю… скорее два. Приходили незадолго до полудня, доктор оплачивал номер. А уходили после трех. Ваша мама всегда держалась чуть сзади, не выставлялась.
Луиза поняла, что закрывать глаза на правду бессмысленно, и спросила:
– Как долго они посещали ваш отель?
– Думаю, около года… да, до конца тысяча девятьсот шестого. Я помню, потому что тогда как раз женился кузен моего мужа, из провинции съехались родственники и у нас не осталось свободных комнат. Я подумала: «Если эти двое придут на неделе, придется их отослать». Они не явились, и больше я не видела ни вашу маму, ни доктора.
В голове Луизы промелькнула мысль: «Они поменяли отель?» – и Адриенна без слов догадалась, о чем подумала молодая женщина.
– Они перестали видеться, доктор сам сказал моему мужу. Я так поняла, что он из-за этого расстраивался.
Слава богу! Связь закончилась за три года до ее рождения, она не дочь доктора!
– Потому-то я не удивилась, когда они вернулись. В тысяча девятьсот двенадцатом.
Луиза обмерла. Ее мать к этому времени уже пять лет была замужем.
– Может, хотите чаю? Или кофе? – участливо спросила Адриенна. – Ах нет, у нас только чай, кофе теперь так трудно достать…
– В девятьсот двенадцатом? – перебила ее Луиза.
– Да. Все было в точности как раньше, вот только приходить они стали чаще. Доктор всегда оставлял хорошие чаевые горничной, а ваша мама ничем не напоминала распутницу. Чувствовалось, что это… романтическая история, если можно так выразиться.
Луизе тогда было три года, значит роман превратился в адюльтер.
– Я, пожалуй, выпью чаю.
– Фернанда!
Голос хозяйки гостиницы напомнил Луизе крик то ли павлина, то ли перепуганной курицы. Появилась молодая крепкая женщина в фартуке, спросила угрюмо:
– Мадам?
Та распорядилась, назвав служанку «моя маленькая Фернанда», она всегда была любезна с прислугой, если рядом оказывался посторонний.
Луиза прилагала невероятные усилия, чтобы взять себя в руки.
– Выходит, мать ничего вам не рассказала?
Молодая женщина колебалась. От ее ответа зависело, как дальше поведет себя Адриенна Тромбер, откроется она или замкнется.
– Нет. Я всего лишь хочу понять…
«Вот черт, ошиблась: старуха разглядывает ногти, игнорирует меня…»
– На смертном одре мама сказала одно: «Ты все узнаешь и, надеюсь, поймешь…» – но ничего не успела объяснить, потому что умерла.
Ложь исправила положение: хозяйка аж рот разинула от любопытства. История о покойнице, жаждущей открыть дочери тайну своей страсти, тронула ее: сама она вышла замуж за жандарма, не слишком сильного по части сексуальных утех, но ни разу не решилась завести любовника, а сочувствующих подруг не имела и душу облегчить не могла.
– Бедная малышка… – задумчиво произнесла она, жалея скорее себя, чем собеседницу.
Луиза потупилась с видом скромницы, но следующий вопрос задала:
– Вы сказали, они снова появились в тысяча девятьсот двенадцатом?
– И посещали нас два года. Потом началась война, и всем стало не до амуров. Какие были времена…
Служанка принесла чай, безвкусный и едва теплый.
– Когда вы пришли, в день воздушной тревоги, я посмотрела на вас и сказала себе: «Невероятно, она так похожа на малышку Жанну (я так ее называла из-за возраста)!» Два дня спустя появился доктор, и я подумала: «О-ля-ля, что-то будет!» Он постарел… ужасно! Почти до неузнаваемости. Раньше был чертовски хорош собой, совсем как мой-бедный-покойный-муж, который, правда, к старости растолстел, наел брюхо, жирные ляжки… Так что я говорила? Ах да, появился доктор, попросил ключ от номера триста одиннадцать – как когда-то, – положил деньги на стойку. Я так поразилась, что молча отдала ключ, а он сказал: «Я кое-кого жду…» Я сразу подумала о малышке Жанне. Потом явились вы, и я едва не воскликнула: «Господи, быть того не может! Прошло двадцать пять лет, а она совсем не изменилась, значит это не мать, а дочь…»
Адриенна пила свой невкусный чай, «изящно» отставив мизинец и поглядывая на Луизу поверх чашки, очень довольная тем, что все-таки ввернула еще раз фразу о «матери и дочери».
Луиза перечитала открытки времен войны. Все теперь обретало иной, печальный смысл. У мадам Бельмонт был страстный роман с доктором Тирьоном. Любила ли она когда-нибудь своего мужа? Что, если Адриен и сам никогда не любил жену? Все может быть, их письма так банальны!
Луиза чувствовала душевную боль. Не только потому, что история ее родителей оказалась совершенно заурядной, даже тривиальной. Она и вообразить не могла мать в роли любовницы, это казалось неприличным и нелепым. Образ Жанны Бельмонт раздвоился, и Луиза начала понимать глубину ее депрессии. Но тайна осталась. Все, что узнала Луиза, не объясняло поступка доктора, совершенного двадцать пять лет спустя. Почему он решил убить себя в присутствии дочери бывшей любовницы? Разве что…
Луизу осенило. Она бросила открытки на стол, надела пальто и решительными шагами направилась к «Маленькой Богеме», но к стойке, где мсье Жюль протирал стаканы, не села, а выбрала любимый столик доктора.
С этого места был виден фасад ее дома.
Дома Жанны Бельмонт.
Мсье Жюль вздохнул и протер стойку влажной тряпкой. Торопиться было некуда, зал пустовал.
Луиза сидела неподвижно, не снимая пальто. Мсье Жюль открыл дверь, выглянул на улицу, не увидел ничего интересного, перевернул табличку стороной «Закрыто» и сел напротив Луизы.