Его командир – аджюдан лет пятидесяти, крепко сбитый, лысоватый, с большими моржовыми усами и старомодными бакенбардами. Самый спокойный из всех военных. Рауль следил, запоминал детали, манеру держаться, жесты. Однажды все это может пригодиться. Окажется жизненно важным.
Предположение, что они покидают Париж, подтверждалось. Перспектива Венсенского рва отдалялась, люди инстинктивно отвергали роковой конец, и напряжение спадало, хоть и не отпустило совсем. Атмосфера разрядилась, и Рауль решился – чуть повернул голову и бросил короткий взгляд на Габриэля, за что немедленно получил оплеуху от охранника. Не так чтобы очень больно, но неприятно. И страшно. В автобусе действовали тюремные законы. Рауль опустил плечи, ссутулился и, когда охранник отвлекся на кого-то другого, рискнул посмотреть на возвышение.
Фернан пытался выглядеть спокойным, но ему было не по себе. Получив от капитана список заключенных, он мучился вопросом: «Что делать, если прикажут расстрелять врагов Франции? Я не для того надевал погоны, чтобы кончить командиром расстрельного взвода! А если откажусь? Обвинят в предательстве?»
Фернан дергался и из-за содержимого проклятого вещмешка. Обстоятельства заставили его взять деньги с собой: он не знал, когда вернется в Париж, и вернется ли вообще, и в каком состоянии найдет свой дом. Мародеры есть мародеры, для них война не горе, а раздолье. «Ты не мог поступить иначе…»
Фернан, как и Рауль Ландрад, успел услышать крик мальчишки-газетчика: «Немцы наступают!» Если боши оккупируют Париж, они реквизируют все пустующее жилье. Он улыбнулся, представив изумление человека, открывшего чемодан с сокровищем. Интересно, кому повезет – честному, но глупому служаке, который тут же сдаст деньги в штаб, или шустрому ловчиле?
Он пристроил мешок в багажное отделение, но не стал прикрывать его шинелью, не стоило привлекать внимание посторонних. Принятое решение было не идеальным, но выбирать пришлось из двух зол, так что… Банкноты заняли все место, и у Фернана не оказалось даже той малости, которую следовало взять с собой в соответствии с предписанием.
Всем пассажирам автобуса он почему-то казался олицетворением момента. Страна тонула, а слепая машина двигалась в неизвестном направлении, протискиваясь между спасавшимися бегством, обезумевшими от страха парижанами…
Автобус худо-бедно набирал ход, заключенные и охранники чувствовали облегчение: они избежали массовых расстрелов и репрессивных мер. Каждый думал о своем.
Фернан был поглощен мыслями о жене. Вдруг его сестра Франсина растеряется, если у Алисы начнется сердечный приступ? Вдруг из Вильнёва сбежали все врачи?
Они встретились двадцать лет назад и полюбили друг друга, как умеют любить дети, росшие без братьев и сестер. Наследников у пары не было, да они их и не хотели. Фернан стал великой, на всю жизнь, любовью Алисы, она – его заветным горизонтом.
Однажды утром в 1928 году Алиса почувствовала недомогание: теснило грудь, тосковала душа, лицо стало бледным, руки – ледяными, она смотрела на Фернана и не видела его, а потом вдруг рухнула как подкошенная. Их существование раскололось на «до» и «после», как хрупкая ваза, требующая, чтобы за ней бережно ухаживали. Дни и ночи наполнились болезнью и страхом быть разлученными навек.
Фернан верил в Бога, но в церковь ходил редко, а в те дни стал тайком ходить к мессе. Алиса не должна была об этом узнать – Фернан считал, что проявляет постыдную для мужчины слабость. Общение с Богом было его единственным супружеским обманом.
Он посмотрел в сторону своего «денежного» мешка, оглядел стоявших в проходе охранников: никто не задремывал, все крепко держались на ногах, хотя автобус то и дело подбрасывало на неровной дороге.
Фернан сверился со списком, прочел фамилии, даты ареста, юридический статус и причину задержания. Пятьдесят человек. Кроме шести коммунистов, остальные были ворами, насильниками, грабителями. Те еще мерзавцы…
Рауль заметил указатель на Бур-ла-Рен. Водитель все время сигналил, пытаясь проложить дорогу между машинами, которых становилось все больше. На тротуарах, у дверей домов, люди грузили вещи на крыши машин, полицейские на перекрестках отчаянно – и безуспешно – жестикулировали, пытаясь справиться с транспортным потоком. Фернан разрешил открыть окна, чтобы люди слегка продышались, и в салон ворвались крики, рычание моторов, надсадное гудение клаксонов.
К вечеру голод и жажда усилились, но никто из арестантов не осмелился подать голос. А вот по нужде их пришлось выводить, несмотря на приказ не останавливаться.
Они выехали из Парижа, дорога стала свободнее, и Фернан шепотом проинструктировал своих людей. Заключенные мочились на асфальт под прицелом своих сторожей.
Хоть какое-то, но развлечение.
Облегчившись, люди разговорились, и Фернан дал знак подчиненным, чтобы не вмешивались. Парень, сидевший рядом с Раулем, наклонился и спросил:
– За что ты сел?
– Ни за что! – Ответ вырвался у Ландрада непроизвольно, и он мысленно усмехнулся: наверное, все так говорят.
– А тебя за что взяли?
– Раздавал листовки, хотел воссоздать организацию.
Это обвинение выдвигали практически против всех членов партии, и парень явно гордился своей «приобщенностью».
– Ну и болван же ты… – оскалился Ландрад.
Автобус ехал с погашенными фарами, на улице быстро темнело. После Этампа они разогнались, машин стало меньше, по дороге тянулись беженцы.
Около семи Фернан всерьез озаботился пропитанием. Отъезд из Шерш-Миди был поспешным, приказы капитан отдал нечеткие, о сухом пайке никто не заикнулся. «Командировка будет непростая, – думал Фернан. – Да и с какой стати в терпящей бедствие стране одна отдельно взятая операция должна быть хорошо подготовлена и точно исполнена?»
В восемь вечера колонна оказалась в Орлеане.
Автобусы въехали на стоянку у Центральной городской тюрьмы. Капитан Хауслер собрал унтер-офицеров.
– Мы прибыли на место, – объявил он, и подчиненные расслышали в голосе командира явное облегчение. – Понадобится некоторое время, чтобы перевести арестантов внутрь. Вопрос безопасности. В ожидании инструкций наблюдайте за машинами. Исполняйте!
Хауслер позвонил в ворота тюрьмы, как случайный посетитель. Открылось окошко, он заговорил с дежурным, и сразу стало понятно: их не ждали. Почувствовав спиной взгляды подчиненных, капитан резко обернулся и рявкнул:
– Я что, отдал неясный приказ? Займитесь делом!
Фернан вернулся в автобус и сразу понял, что в его отсутствие воздух накалился. Остановка всех застала врасплох.
Старший капрал Борнье испепелил его взглядом.
– Готовимся к переводу контингента в здание! – сквозь зубы бросил Фернан. – Не расслабляемся, это займет некоторое время.
Волнение улеглось, он вышел на воздух, и прислонился к багажнику, чтобы выкурить сигарету. К нему присоединились коллеги из других машин, и они впятером дымили в небо и молча смотрели на запечатанные ворота. Подошел Борнье: он не курил, но был явно навеселе. «Неужели придурок взял с собой пару бутылок?» – спрашивал себя Фернан, прихвативший из Парижа около миллиона франков.
– Какого черта они нас тут маринуют? – спросил Борнье.
Фернан не помнил случая, чтобы этот человек говорил спокойным тоном. В каждой его фразе вечно звучали вызов и обида: Борнье считал себя обделенным и требовал у мира «репараций».
– Дело затягивается, – заметил один из унтер-офицеров.
– Готов поспорить – они решили бросить нас тут со всей этой швалью! – подал голос Борнье, и все как по команде повернулись к приземистому «негостеприимному» зданию тюрьмы, окутанному сумерками.
– Как по мне, я бы расстрелял этих сволочей, и дело с концом…
Никто не возразил. Ни один человек не имел желания стрелять, но эта странная ночь, бегство из Парижа, «безглазые» автобусы, наглухо закрытые ворота, неуверенность в будущем погружали каждого в одинокую усталость и отрешенность от мира.
– Что это у тебя?
Один из коллег кивком указал на торчавшую из кармана Фернана книгу.
– Да так, ерунда… Это…
– У тебя остается время на чтение? – удивился Борнье, и Фернан различил в его голосе желание поддеть.
– Ну говори, чего скрытничаешь? – не отставал зануда.
Он нехотя показал Борнье маленький томик «Сказок тысячи и одной ночи». Судя по лицам окружающих, название никому ничего не сказало.
– Том три… выходит, первые два ты уже прочел? – тоном следователя спросил Борнье.
Фернан затушил сигарету и пробормотал, глядя в сторону:
– Взял первое, что под руку попалось, помогает от бессонницы…
Шум из автобуса помешал Борнье задать следующий вопрос.
– Останься, Борнье! – крикнул Фернан, схватив того за плечо, и повторил:
– Жди дальнейших распоряжений!
Заключенные очень устали, слишком долго сдерживали животный страх перед неизвестностью, их мучил голод, так что когда один недоумок-жандарм – он тоже выбился из сил – достал из вещмешка кусок колбасы и ломоть хлеба, немедленно последовал взрыв негодования.
Фернан в два шага оказался рядом с недотепой.
– Немедленно убери жратву! – сквозь зубы прошипел он.
– А нас когда покормят?
Фернан обернулся, но не успел заметить, откуда раздался голос, да это и не имело значения. Люди содрогнулись, объятые одним общим чувством – готовностью к бунту. Охранники взвели курки. Виновник происшествия, пунцовый от стыда, дрожащими руками совал в мешок злосчастный бутерброд.
Последний раз они ели и пили шесть часов назад, тела затекли от сидения, многих клонило в сон. Ситуация могла в любой момент выйти из-под контроля, что не сулило Фернану ничего хорошего.
– Скоро мы всех накормим! – крикнул он. – А пока ждем, дадим вам напиться.
Он вышел из автобуса, спросил, обращаясь ко всем сразу:
– Есть здесь где-нибудь вода?
Никто не знал.
– В той стороне Луара, – сказал Борнье. – Хочешь их утопить, проще всего будет сбросить автобус с моста.