– Ты прав, нужно их напоить, – подал голос коллега Фернана, проигнорировав идиотское предложение Борнье. – Мои тоже порыкивают, не стоит дразнить гусей…
Фернан подошел к воротам и позвонил. Окошко открылось.
– Вы не знаете, долго нам еще ждать? – спросил он у дежурного.
– Думаю, нет.
– Тем лучше, потому что…
Он хохотнул, чтобы снять напряжение.
– …там хотят пить!
– Придется еще потерпеть…
Ворота открылись, выпуская капитана Хауслера. Шестеро унтер-офицеров с тревогой посмотрели на него.
– Итак… все пошло не по плану…
Капитан замолчал, как будто не мог решить, стоить ли продолжать.
– А что предусматривал план? – рискнул подать голос Фернан.
Хауслер производил впечатление уверенного в себе человека, он закончил Высшую военную школу и не привык сомневаться, но в сложившихся обстоятельствах… Уже несколько недель ситуация на фронте лишь частично подчинялась взглядам Генерального штаба на войну, а этим вечером начальство провинциальной тюрьмы отказалось выполнить приказ вышестоящего командования и принять «на сохранение» партию заключенных, окончательно расшатав сложившуюся систему ценностей Хауслера.
– Ничего, – произнес он непослушными губами. – В том-то все и дело, что ничего. Мне приказали доставить заключенных по адресу, но тут для них нет места.
– А как насчет довольствия?
– За это отвечает военный округ, они должны были обеспечить все к вечеру…
Стало понятно, что план полетел ко всем чертям.
Капитан посмотрел на часы.
Из открывшегося окошка раздался голос:
– Телеграмма для капитана Хауслера!
Унтер-офицеры переглянулись.
– Лично я, – сказал Борнье, кивнув на автобус, – не понимаю, с чего мы миндальничаем, если кончится все расстрелом. Моя бы воля…
Фернан собирался ответить, но тут вернулся капитан. Выглядел он очень довольным.
– Нам приказано эвакуироваться в лагерь под Гравьером.
– ?..
– Это далеко?
– А довольствие?
– Все вопросы решены, так что вперед! Поехали! – приказал Хауслер.
– Может, дадим им хотя бы воды? – предложил Фернан.
– Не умничайте! До Гравьера пятнадцать километров, лишние пятнадцать минут погоды не сделают!
Аджюдан-шеф ничего не стал объяснять подчиненным, ему было явно не по себе, он сел в автобус и кивнул водителю: «Вперед!» Машина тронулась, и страх неизвестности снова повис в воздухе.
– Как думаешь, куда мы едем? – тихо спросил молодой коммунист.
Рауль пожал плечами – у него не было никаких вариантов.
Через полчаса автобус начал притормаживать, и он сумел разглядеть фермы и проселочные дороги. Сделав широкий полукруг, они остановились перед рогатками из колючей проволоки…
Фернан вышел первым, чтобы раздать указания.
Арестанты один за другим спускались вниз, называя фамилию и номер, которые жандарм отмечал в списке галочкой.
Рауль оказался рядом с Габриэлем. Оба не могли отвести глаз от выстроившихся в два ряда аннамитских стрелков, наставивших на заключенных ружья. У самого входа стояли французские солдаты.
Им приказали построиться в колонну по трое и скомандовали: «Вперед!» Первого же споткнувшегося ткнули штыком в бедро, двух других, попытавшихся поддержать товарища, начали избивать прикладами, выкрикивая оскорбления: «Сволочи! Гады! Грязные боши!..»
Рауль тут же передумал просить воды.
– «Наше славное прошлое указывает нам путь», – пробормотал он, но не ухмыльнулся, как делал всегда, цитируя штабные речовки.
Бараки на территории лагеря больше всего напоминали надгробия воинских кладбищ.
30
«Лучше бы мы пошли пешком…» Эта мысль приходила Луизе в голову при каждом «всхлипе» машины. Неполадки начались на авеню Сент-Уан.
– Свечи… – констатировал мсье Жюль. – Не волнуйся, прочистятся.
За рулем двухдверного «пежо» 1929 года его хозяин сидел четырежды. В первый раз он столкнулся на перекрестке с молоковозом и долго разбирался с полицейскими, после чего – и это стало вторым разом – ставил машину в гараж. Третий раз пришелся на торжественный случай – свадьбу кузины, состоявшуюся в 1930-м, праздновали в Женвилье[60], так что обратную дорогу можно считать четвертой попыткой. Цвет любимого авто потускнел, хотя хозяин каждые две недели мыл, полировал его и – по какой-то непонятной причине – доливал бензин в радиатор и проверял запаску.
Мсье Жюлю не хватало практики. Первое, что он сделал, устроившись на месте водителя, сменил лаковые туфли на домашние тапочки, и это не способствовало успеху их начинания.
Луиза хотела бы отказаться, но усатый толстяк вел машину, как трактор, вцепившись в руль обеими руками, и очередной поломки или столкновения ждать было недолго.
Бесконечное ожидание закончилось, шины подкачали, и они, двигаясь со скоростью пешеходов, направились к южному выезду из Парижа.
– Хорошо, что мы захватили с собой полную канистру, верно?
«Может, и так, только бензином ужасно воняет…» – подумала Луиза, но жаловаться не стала.
От авеню д’Орлеан все ехали в единственном, южном, направлении, вокруг насколько хватало глаз – машины с чемоданами, коробками и матрасами на багажниках и озабоченными лицами людей за стеклами.
– Они сказали «на юг», так? – спросил мсье Жюль. Он задавал этот вопрос десятый раз и, дождавшись ответа Луизы, в десятый же раз повторял: – Мы легко их отыщем. – Сейчас он добавил: – Мы едем шагом, а они наверняка «мчатся, как ветер»! Такой конвой уж точно не будет стоять в пробках.
«Ничего у нас не получится, – грызла себя Луиза. – Мсье Жюль был прав… Мы не только скорее бредем, чем едем, но и не знаем, куда двигаться…»
– Что еще есть на юге, кроме Орлеана? – спросила она.
Великий военный стратег мсье Жюль географию знал весьма приблизительно, отвечать не стал и лишь покачал головой, напустив на себя озабоченный вид, закурил и тут же мазнул левым крылом по столбу.
План кинуться в погоню за арестантами Шерш-Миди был безумной затеей, но развернуться и поехать назад они уже не могли.
Бо́льшую часть времени машины ехали на второй, а то и на первой скорости, а около восьми вечера длинный караван и вовсе остановился. Луиза вышла размять ноги и пописать за кустом. Многим женщинам пришла в голову та же мысль, и все терпеливо ждали «очереди», поглядывая одним глазом на машины, из которых вылезли, хотя внезапно рвануть с места никто при всем желании не смог бы.
Луиза решила узнать, не встречал ли кто кортеж автобусов со стеклами, замазанными синей краской, но ей отвечали недоумевающими взглядами: что городскому транспорту делать на шоссе? Луиза не сдавалась, расспрашивала водителей и пассажиров, но все отвечали одинаково: «Нет, не видели…»
Она успела вернуться вовремя, но мсье Жюль все-таки укорил ее:
– Между прочим, я волновался!
В тот момент, когда она собиралась захлопнуть дверцу, какая-то женщина спросила:
– Это вы ищете автобусы Управления транспорта Парижского региона? Колонна обогнала нас у Кремлен-Бисетр, около трех дня. Она ехала в сторону Орлеана.
В девять вечера все погасили фары – из страха перед немецкими бомбами – и продолжили движение в темноте. Мсье Жюль «приклеился» бампером к грузовику, перевозившему сразу четыре семьи и всю их мебель. Он понадеялся, что так не окажется в кювете и они худо-бедно сумеют продолжить путь.
Тюремный кортеж опережал их уже часов на шесть, а они такими темпами будут в Орлеане не раньше чем через два дня…
Мсье Жюль съехал на обочину, открыл багажник и вернулся к Луизе с корзинкой для пикника, куда предусмотрительно уложил белую льняную скатерть, колбасу, хлеб и бутылку вина. Она улыбнулась: бегство из Парижа превратилось в ночное приключение.
31
Нервничали все – жандармы и военные, аннамитские и марокканские колониальные стрелки, – Фернан ощутил это, как только вышел из автобуса и увидел у въезда в лагерь солдат с ружьями наперевес. «Получается, нас тут не ждали? Никого? Ни арестантов, ни конвой? Как же так?»
Ближе к концу дня в небе появились немецкие эскадрильи. Перспектива попасть под бомбежку в подобном месте нагоняла на охранников страх, и они винили за все «эту шваль», не заслуживающую ни защиты, ни сочувствия.
Капитан Хауслер, по-прежнему непреклонный, как военная юстиция, побеседовал с коллегой, отконвоировавшим в лагерь сидельцев из Санте́, и сразу понял: прибыл последним – бери что дают. А давали ему шесть зданий без санитарных служб за колючей проволокой. Издалека они напоминали блокгаузы, а никак не человеческое жилье. Хауслер поинтересовался общим числом заключенных в лагере.
– С вашими выйдет не меньше тысячи.
Фернан чуть с ума не сошел, услышав от командира эту цифру.
И сколько времени им придется охранять тысячу преступников?
Капитан приказал аннамитам провести перекличку и личный досмотр, сославшись на директиву Генштаба.
Прошедшие процедуру один за другим входили в здание. Первым двадцати пяти достались койки, другим пришлось довольствоваться соломой, да и той на всех не хватило. Рауль и Габриэль устроились в углу; рядом, на расстоянии метра, лежал тот самый молодой коммунист, который в дороге все время задавал капралу вопросы. Он так дрожал, что Габриэль отдал ему свою куртку.
– Эй, птенчик, где же твое сталинское одеяло? – с издевкой поинтересовался Ландрад.
Парень не ответил; судя по всему, он не просто выбился из сил и оголодал, а был серьезно болен.
Фернан распорядился принести воды, и Борнье ограничился четырьмя ведрами, что немедленно спровоцировало споры между заключенными. Опыт подсказывал Фернану: «Не лезь, сами разберутся!» – он послушался внутреннего голоса и правильно сделал. Один из арестантов, высокий крепкий тип лет сорока, призвал остальных проявить если не солидарность, то хотя бы организованность. «С водой разобрались, – подумал Фернан, – посмотрим, как пройдет „кормление зверей“…»