– Ну что… встречаемся здесь? – спросил мсье Жюль.
Ответить Луиза не успела – он вошел в ближайшее бистро.
Идея спрашивать всех и каждого, не видел ли кто «автобусов с замазанными синей краской стеклами», по-прежнему казалась ей нелепой, однако ни один человек не удивился вопросу. Чего только не искали люди: газовый баллон, колесо для детской коляски, место, где похоронить собаку, женщину с птичьей клеткой, марки, запчасти к «рено», велосипедные шины, работающий телефон, поезд на Бордо… На этом фоне интерес к парижским автобусам в ста километрах от столицы не казался таким уж странным. Ответа Луиза не добилась – ни у тюрьмы, там она никого не встретила, ни на площадях в центре города, ни на берегах реки, ни у въезда в Орлеан, ни на выезде из города. Чертовы автобусы как сквозь землю провалились!
В середине дня Луиза вернулась к мсье Жюлю. Он зашивал тапочки, сидя на заднем сиденье «пежо».
– Хорошо, что я взял с собой несессер… – Он уколол большой палец и чертыхнулся.
Лицо Луизы осунулось и побледнело от усталости, но рот остался чувственным, светлые глаза – бездонными, ее хотелось обнять и крепко прижать к груди, чтобы защитить от жестокости мира. Она отобрала у мсье Жюля тапки и иглу и коротко пересказала все, что увидела и услышала в городе.
– Людям сейчас не до красот природы, – заключила она, – они видят лишь то, что волнует лично их.
Ресторатор тяжело вздохнул:
– Не знаю, чего все ждут. Ну вот она, Луара… И что теперь? Куда…
Она не знала, как закончить его вопрос. На что надеялись сотни тысяч беженцев, покидая Париж? Думали, Луара станет новой линией Мажино? Конечно нет. Люди хотели найти близ города «воскресшую» французскую армию, готовую сопротивляться врагу и даже отвоевывать у него родную землю, но встречали лишь струсивших, растерянных солдат и видели брошенные грузовики. Армия испарилась. Во время двух первых налетов ни один французский самолет не показался в небе. Луара будет очередным перевалочным пунктом для охваченного паникой населения.
Найти автобусы и Рауля Ландрада они не сумеют, в Париж вернуться не смогут.
– Если я правильно тебя понял, город до смерти перепугался. Беженцы и боши накатываются с севера, орлеанцы бегут на юг…
Луиза сделала последний стежок, закрепила нитку и спросила:
– Далеко рассчитываете добраться в этой обувке?
– До лагеря у Гравьера.
Она онемела от изумления.
– Ты думала, я таскаюсь по кафе от нечего делать? Ты ошиблась! Мною руководит чувство долга! Я посетил пять заведений и умру от цирроза печени, если мы очень быстро не найдем твоего парня!
– Где это, Гравьер?
– В пятнадцати километрах отсюда. Они там. Прибыли позавчера. Ночью.
– Почему же вы сразу не сказали?
– Ждал, пока починишь мои тапочки. Как бы я вел машину?
На дороге не было указателя на лагерь, и мсье Жюль трижды заходил справляться в кафе, пока они не попали наконец на широкую грунтовую дорогу, где он почти сразу резко затормозил перед цепью, перегораживавшей доступ.
– Прости, я не нарочно… – сказал он Луизе, которая едва не ударилась лбом о стекло. – Знаешь, как утомительно вести розыск?
– Чего мы ждем? – спросила Луиза.
– Сначала нужно все продумать, а не кидаться очертя голову на приступ! Снимем сейчас вот эту цепь, сделаем хоть шаг – незаконно вторгнемся на территорию военного объекта! Знаешь, что за такое бывает?
Ресторатор был прав: лагерь наверняка охраняют военные, повсюду стоят вышки, территория обнесена колючей проволокой. Они и рта раскрыть не успеют.
– Я думала, может, удастся поговорить с кем-нибудь из охраны…
– Хороший способ попасть в кутузку за приставание к мужчинам!
– Или дождаться, когда выйдет солдатик, и поговорить с ним.
– Как я понял, там не меньше тысячи заключенных. Молись, чтобы тебе попался человек, знающий всех в лицо…
Луиза задумалась и приняла решение:
– Ладно, подождем немного. Может, кто-нибудь все-таки появится. Если нет, пойдем, куда деваться…
Мсье Жюль что-то буркнул, видимо соглашаясь, Луиза достала папку, развязала тесемки.
Май 1906-го. Жанне восемнадцать. Ее наняли служанкой в дом доктора.
Как только она начала читать, мсье Жюль вылез из машины, решив отполировать капот замшевой салфеткой. Занятие совершенно бесполезное, все равно что красить старый мусорный бак, но ресторатор скучал по стойке кафе, которую то и дело натирал мокрым полотенцем. Движения были размашистые, почти злые, он словно бы вымещал на машине свою ярость.
Любимый мой!
Простите, простите, простите, я знаю, вы никогда не простите, и так мне и надо. Я совершила низкий, вульгарный поступок, и вы имеете полное право ненавидеть меня. Знали бы вы, как я себя чувствую…
Я все поняла, как только оказалась лицом к лицу с вашей женой. Я часто ее себе представляла (и ненавидела, потому что вы принадлежите ей, а мне не достается ничего) и, несмотря на ненависть, молилась, чтобы она выгнала меня. Господь решил иначе, наказал меня за злые мысли, и я получила работу.
О, как вы посмотрели на меня, когда вошли в гостиную, где я подавала чай… Мне хотелось упасть на колени и умолять вас обоих о прощении, так я была несчастна в тот момент.
Присутствие мсье Жюля у дверцы заставило Луизу прерваться.
Давно он здесь?
Неужели читает из-за плеча?
Толстяк открыл рот, подышал на стекло, энергично протер, поскреб ногтем.
Ладно, хочет читать, пусть.
Вы порвете это письмо и рано или поздно не выдержите – прогоните меня за чудовищный эгоизм: я пробралась в дом, чтобы оскорбить вас, пристыдить, и теперь сама сгораю от стыда.
Я так поступаю, потому что в вас вся моя жизнь. Я сделала глупость, нарушив ваш покой, верила: если вам придется выбирать, вы защитите меня. Я знаю, что поступила плохо, но у меня никого нет, только вы.
Теперь я боюсь встретиться с вами – даже случайно – в вашем собственном доме.
Прогоните меня как можно скорее, я все равно буду любить вас больше, чем себя.
Мсье Жюль отошел от машины и теперь стоял к ней спиной, опустив голову. Как будто разглядывал букашку на траве или искал выпавший из кармана ключ. В его позе было что-то неправильное, неестественное…
Заинтригованная Луиза подошла, тронула его за локоть, спросила:
– Что случилось, мсье Жюль?
– Пыль в глаза попала, – ответил он, вытирая глаза рукавом.
– Проклятая пыль…
Он полез в карман за платком и отвернулся – не сморкаться же у нее на глазах.
Луиза ничего не понимала. В этом лесу пыли было не больше, чем в «Маленькой Богеме», так откуда у толстяка аллергия?
– Ах ты, Матерь Божия! – воскликнул он, заметив показавшийся на дороге военный грузовик.
Мсье Жюль не без труда дал задний ход, водитель с силой жал на клаксон, потом соскочил на землю, чтобы снять цепь, гаркнул сердито:
– Это военный лагерь, здесь стоять не положено, уезжайте!
Мсье Жюль подчинился, врезался в дерево, но проезд освободил.
Солдат еще раз крикнул: «Убирайтесь!» – и ударил по газам.
– За ним!
Мсье Жюль отреагировал не сразу, и Луиза, в который уже раз пожалев, что не умеет водить, тихо попросила:
– Держите дистанцию, но так, чтобы не потерять его, он привезет нас куда надо.
Они тронулись с места, набрали нужную скорость, и она объяснила причину своего нетерпения:
– Рядом с водителем сидел аджюдан-шеф. Я видела его рядом с тюрьмой Шерш-Миди, когда выводили заключенных. Попробую его разговорить…
35
Крестьянин гордился своим животом, обширными угодьями, покорностью жены и убеждениями, не изменившимися ни на йоту с тех пор, как шестьдесят лет назад родитель передал ему наследие четырех поколений семьи.
Посмотрев на него, Фернан понял, что делать.
– Ждите меня здесь… – приказал он товарищам, схватил вещмешок и выпрыгнул из кузова с криком «Реквизиция!».
Он за минуту преодолел тридцать метров, отделявшие его от фермера, но тот успел расстроиться и испугаться. Поза – кулаки в карманах, спина напряжена – подсказала Фернану, что выбрана правильная стратегия.
Он снова выкрикнул грозное слово «реквизиция», стоя спиной к грузовику, так что никто из команды не мог видеть его широкую улыбку.
– Само собой, все, что реквизируется, оплачивается, – добавил он, понизив голос.
Новость была хорошая, но ситуацию не проясняла. Что будет реквизировано, сколько заплатят и сколько возьмут?
– Мне нужна сотня яиц, двадцать пять кур, сто килограмм картошки, салат, помидоры, фрукты…
– Ну, у меня не все есть!
– Беру, что есть.
– Ладно… Посмотрим… Подумаем…
– Так дело не пойдет, я не могу застрять тут на всю ночь! Реквизирую – плачу – гружу в кузов, и точка. Все ясно?
– Ладно, ладно, не сердитесь, чего там!
– Сколько за яйца?
– Пять франков десяток.
В пять раз дороже истинной цены.
– Хорошо, беру сотню.
Крестьянин подсчитал в уме и аж взмок – пятьдесят франков, подумать только!
– Да у меня всего-то и есть два или три десятка…
Его сожаление потрясало своей искренностью.
– Беру. Сколько дашь кур?
Несмотря на вызванную жадностью печаль, фермер переживал лучшие моменты своей карьеры. Птицу он продал в восемь раз дороже рыночной цены, салат – в десять раз, помидоры – в двадцать, а картошку в тридцать! Он каждый раз обосновывал цену: малым количеством продукта, дождем или солнцем, но не считал грехом обмануть этого аджюдана, таких болванов следует учить; в конце концов, если родился простаком, не лезь в коммерцию.
У крестьянина вдруг возникло ужасное подозрение, и он спросил дрожащим голосом:
– А как вы намерены платить? Я в кредит не торгую!
Фернан даже головы не повернул:
– Наличными.
«Хороша французская армия, ничего не скажешь! – подумал фермер. – Я бы этому типу даже бумажник свой не доверил…»