"Она просила о помощи! — лихорадочно думала Аля, спеша в аптеку. — Да, что там просила — она вопила, кричала, и крик этот предназначался мне ведь я одна была на всей улице… Как же быть, как ей помочь… её, наверно, похитили! Сейчас это на каждом шагу случается — вон, во всех газетах пишут. Что же делать-то? Может, в милицию… Я даже номера этой машины не запомнила — та мелькнула и все — поминай как звали. Ой, что же делать?!"
Она купила лекарство и, перепрыгивая через лужи, кинулась к дому. И тут повалил густой снег, медлительный, невесомый, пушистый. Он падал, как зачарованный, и город, подчиняясь его неспешному ритму, тоже стал будто зачарован. Загадочный, расплывчатый, зыбкий, он плыл сквозь снежную пелену в иную реальность. Это было похоже на театральные декорации — такое Аля однажды видела в Большом театре в балете "Щелкунчик". Там тоже падал снег вот как сейчас, медленный, завораживающий, и под этими волшебными белыми хлопьями спешили гости праздновать Рождество… Да, ведь теперь Рождество, святки, — вспомнила она, и внутри вдруг как будто какой-то фонарик зажегся. И предвкушение чего-то важного, каких-то удивительных событий и перемен разом смыло с души хмурость и грусть. Аля вдруг поняла, что ей послан знак, предупреждение: готовься! Но к чему?
Мама была в коридоре — взобралась на стремянку и перекладывала на антресолях какие-то узлы и коробки.
— А, ты пришла? — обрадовалась она. — Аль, помоги мне, только тихонечко: папа спит. Намаялся, бедный, всю ночь над чертежами сидел. Вот, держи, только осторожно — не разбей… — она передала Але на руки что-то большое, плоское, завернутое в старое покрывало.
— Ой, какая штука тяжелая! — Аля едва не грохнулась, взяв у мамы из рук непонятный предмет — он её чуть не перевесил. — Мам, а что это?
— Зеркало. Поставь к стене. Вот так, хорошо. А теперь вот это держи!
Старые Алины санки. Разобранные части манежа. Коляска… На антресолях пряталось её детство, разобранное по частям. В глазах защипало.
"Не вздумай реветь, дура сентиментальная!" — рассердилась она на себя.
— Ну вот, вроде и все, — мама осмотрела антресоли, захлопнула дверцы и стала спускаться. — Лешке пора уж перебираться в манеж. Панадол принесла? Вот умница! Дадим ему ложечку панадола, сразу станет легче. О-о-ох! Надо кофейку выпить. Не хочешь?
— Не-а. Я пойду почитаю.
Аля ушла к себе, забралась в любимое бабушкино кресло с ногами, раскрыла найденную записную книжку и стала листать страницы, поглаживая их пальцами, как будто пальцы могли нащупать какую-то скрытую информацию, которую не воспринимали глаза.
— Так, что тут у нас, — бормотала она себе под нос, — ага, Афонина Таисия. Воронин Максим. Дементьев Павел. Так-так… Лучников Гарик. Совсем телефонов мало — наверное, на днях она книжку купила. А почему не все телефоны переписала в неё — не может же быть, чтоб у человека знакомых раз-два — и обчелся! Ладно, разберемся. Что там еще? А, вот: Миловзорова Маруся. И тут же Миронов Витя. Дальше Старосельский Илья. И все? Да, похоже, все. Не густо… Господи, как голова болит!
Она снова вскочила и принялась блуждать по комнате, терзать заусенец на пальце и напевать веселенький популярный мотивчик, — этой песенкой, как щитом, заслоняясь от нараставшей тревоги. И непонятно, что за чем следовало: тревога вслед за ознобом и головной болью или недомогание — за дурными предчувствиями… Уж что-что, а предчувствия Алю до сих пор не обманывали: от бабушки ей передалась удивительно тонкая интуиция…
История с похищенной девушкой, — а Аля не сомневалась, что ту похитили! — так её взволновала, будто её саму — Александру Ильину запихнули в машину и увезли в неизвестном направлении. И записная книжка, лежавшая в кресле, быть может, была единственной ниточкой, которая связывала ту девушку с жизнью. Этот был "SOS" — мольба о помощи! И она должна эту девушку разыскать. Легко сказать… Ей казалось, что этот вечер распорол жизнь на две половинки — на относительно спокойное прошлое и настоящее, которое расплывалось как туман за окном.
Ой, как болит голова! И температура, кажется, поднимается…
В дверь позвонили. Это был сущий трезвон — долгий, требовательный…
"Так судьба стучится в дверь!" — усмехнулась про себя Аля и пошла открывать.
Топот, стук, треск, звяканье бубна, сопение дудки… ряженые! Они ворвались в дремлющую квартиру как ураган. Хлопнуло… по коридору посыпалось конфетти. Зацвели, зашипели бенгальские огни, брызгая искрами. Трое: парень и две девчонки. На всех — полумаски с блестками, на девицах юбки цветастые до полу, на парне — широченные шелковые штаны, заправленные в красные сапоги. Приплясывают, поют, огнями машут… Мама выбежала, в дверях показался заспанный папа….
— Здравствуйте, хозяева дорогие, с праздником поздравляем, здравия всем желаем! — затянула высоким звенящим голосом самая высокая — в малиновой юбке. И пошли все втроем хороводом вкруг изумленных хозяев, пристукивая каблучками, покачивая бедрами…
— Как родителей звать? — с видом заговорщика зашептал Але на ухо ряженый парень.
— Анна Андреевна и Сергей Петрович! — в тон ему шепнула она.
— Вечер сокол, вечер ясен сыры боры, сыры боры, сыры боры облетал; Сергеюшко свет Петрович свои кудри, свои кудри, свои русы расчесал; Аннушке свет Андреевне два словечка, два словечка, полдесятка сказал: Аннушка свет Андреевна, взгляни радость, взгляни радость, взгляни радость на меня; коль я хорош, коль я пригож, наливная ягодка, наливная сахарная, наливная сахарная…
— Ах вы, милые! — всплеснула руками мама. — Сейчас угощение вынесу.
Она побежала на кухню, папа растаял, заулыбался, стал пританцовывать, войдя в круг… Аля все не решалась, пока парень со смеющимися глазами не подхватил её под руку, не увлек… И закружилось все, завертелось в ритме пляски, в мелькании пестрых ситцев, в гортанных звонких звуках народных припевов…
У Али вдруг закружилась голова, она покачнулась… парень подхватил её, обнял, прижал к себе…
"Какие у него руки сильные…" — удивилась она, все качалось, плыло, горячий жар волной прихлынул ко лбу, ноги вдруг подкосились… Аля мягко, как палый лист, осела на табуретку.
— Вы… откуда? — тихо спросила она, улыбаясь. Ей казалось, она утонула в этом кружении, в этой песне, во внезапной горячей волне радости, внезапно ворвавшейся в дом… Да, Аля тонула, и ей совсем не хотелось выплывать на поверхность.
— Мы из театральной студии, — ответила высокая девушка. — Приходи к нам, у нас весело! Это недалеко, возле Солянки.
А другая все пристукивала дробно каблучками, все поводила руками, то распахивая цыганскую шаль с кистями, то стягивая на груди… Она задела завернутый в покрывало предмет, прислоненный к стене, ткань упала… и все увидели зеркало. И какое! Тяжелое, старинное, в резной раме красного дерева, со стеклом, словно подернутым легкой дымкой. От него взгляда невозможно было оторвать!
— Ой, какое зеркало! — ахнула та, что задела ткань. — Нам бы такое…
— Вот и забирайте! — кивнула мама, показавшаяся в дверях. В руках у неё был поднос с пирожками, конфетами и бутербродами. — Отведайте, гости дорогие, нашего угощения! А то проходите на кухню — будем чай пить.
Тут громко заплакал Алеша. Мама передала папе поднос и скрылась в детской.
— Угощайтесь, не стесняйтесь! — подхватил папа. — А зеркало и впрямь забирайте — оно у нас уж сколько лет на антресолях пылится.
— Пап! — умоляюще окликнула его Аля. — Я ж его даже толком не рассмотрела! — она сидела на корточках перед зеркалом и, касаясь пальцами прохладной рамы, вглядывалась в дымчатое стекло.
— Спасибо, нам пора! Мир большой — его весь обойти надо! — поклонился парень. — С Рождеством, счастья вам! — он улыбнулся Але. — У тебя ручка есть?
Она протянула ручку, лежащую у телефона на тумбочке возле ежедневника. Он написал что-то на конфетной обертке и отдал ей. Аля стала разглядывать надпись, но в глазах почему-то двоилось — никак не могла прочитать написанное. Хотела было о чем-то спросить… дверь хлопнула. Ряженых след простыл!
Сильный порыв ветра вдруг распахнул форточку в Алиной комнате, и висящий на ней колокольчик испуганно звякнул. Аля не знала еще, что это кончилось её детство.
Глава 2ТЕАТРАЛЬНАЯ СТУДИЯ
Аля провалялась в гриппу две недели. Температура — под сорок! Первые два дня она бредила, металась на подушке и все повторяла: "Она просила о помощи! Меня просила… меня!" Родители не придавали этим словам особенного значения: ведь в бреду больные часто несут всякий вздор, а дочка совсем ничего не соображала, не чувствовала… Потом потихонечку начала приходить в себя. Но странную историю с черноволосой девушкой и записной книжкой начисто позабыла. Как будто кто-то старательно стер её из девичьей памяти.
Первое, о чем Аля вспомнила, было старинное зеркало.
— Мам, а почему зеркало на антресолях лежало? Оно ведь такое красивое!
— Не помню уж почему. Кажется, некуда было повесить — и так все стены фотографиями увешаны… — мама явно не хотела о нем говорить, старалась перевести разговор на другую тему, но Аля все не сдавалась. — Бабушка просила его убрать, — наконец, призналась Анна Андреевна. — Оно ей от кого-то досталось… кажется, от подруги актрисы. То ли та умерла, и дочь её передала бабушке зеркало в память о матери, то ли эта подруга сама подарила бабушке на юбилей, когда его отмечали в театре… Нет, хоть убей, не помню! Только мама… то есть твоя бабушка Лиза как-то с опаской к нему относилась.
— А почему?
— Говорила, что оно нехорошее.
— Что значит, нехорошее? — не унималась Аля.
— Русским языком тебе говорю, не знаю! Я в это не вдавалась. Бабушка была суеверная, как вообще все театральные, много воображала такого, чего и в помине не было и быть не могло. Мало ли, что она могла возомнить?! Не любила его — и все! Хватит, закрыли тему. У тебя сейчас температура опять поднимется. Давай-ка лучше лекарство выпей!
Аля послушно пила лекарство, делала ингаляции, но поправлялась медленно. Очень уж злой был грипп! Наконец, она попросила родителей поставить зеркало к ней в комнату, сказала, что так будет веселей. Те согласились, хоть эта затея была им не по душе. Нет, родители явно о чем-то умалчивали — знали о зеркале что-то такое, от чего к нему душа не лежала… Но все же просьбу Алину выполнили, и большое прямоугольное зеркало водворилось под пальмой. Решили пока не вешать — мол, пускай какое-то время так у стены постоит.