— Я извинился, — улыбнулся Рёссель. — Сказал, что очень-очень сожалею, что мне нужен второй шанс. И знаешь, прокатило!
— Не верю.
Полшага, нет, треть шага вперёд, навстречу замечательному остроконечному пресс-папье на краю стола. Медленно, по чуть-чуть — чтобы он ни о чём не догадался.
— Со своим Наставником каждый может договориться, — Рёссель потянулся за кофейной кружкой. — Ты до сих пор не понял? Они такие понимающие, такие нетребовательные — точь-в-точь как наша совесть, да?
— Чушь! — чёрт, фальшиво вышло. Но податься вперёд удалось почти естественно.
— Скучный ты, Илюша, — глухо усмехнулся он. — И о главной тайне Эксперимента тоже не спросишь? Хотя что о ней спрашивать — вот он я. Как видишь, для нас смерть в Городе — не конец. Она лишь отшвыривает нас обратно в точку вербовки. Вот так всё просто и грустно, правда? То есть, скажем, если бы ты тогда мне не помешал — моя замечательная Ванесса всего лишь вернулась бы в Нант к своему кухонному боксёру. Видишь? Совсем и не страшно.
Дыхание Ванессы стало прерывистым и тяжёлым. Руки бессильно взметнулись к горлу. Минутку. Потерпи ещё минутку.
— И что, ты всё это затеял, чтобы мне отомстить? — выкрикнул Илья.
— Фу, как пошло, — поморщился маньяк. — Нет уж. Твоим старым полицейским удостоверением я, признаться, воспользовался — надо же было как-то объяснять людям, почему они должны мне дверь открыть? Но это же такие мелочи. Я мыслю более глобально. Эксперимент затянулся, ты не находишь? Вам самим тут от себя не тошно, господа эскаписты? Я и в первый-то раз заскучал… Кстати, Илюша, ты к этой штуке подбираешься?
Отшвырнув кружку — цепочка брызг протянулась по бирюзовому ковру — Рёссель подтащил к себе пресс-папье и подмигнул Илье.
— В общем, я решил, что самый верный способ взорвать этот дурной мирок — открыть вам глаза на природу вещей. Вы же сами друг друга сожрёте, как пауки в банке, стоит вам узнать, что всё дозволено. Но сам подумай: кто бы поверил мне одному? Ну выйду я на площадь Гейгера. Начну орать, что вернулся. Да такие скептики недоделанные, как ты, меня бы в два счёта в дом скорби определили! А вот десяток гостей с того света — это уже аргумент повесомее… Несси, ну что ты? — скривился Рёссель. — Тебе совсем плохо? Астма? Некстати-то как… Так уж и быть, возьми ингалятор. Он ведь в той сумочке, да? Только без фокусов.
Ванесса зашарила руками по паркету. Сумка с вещами, которую она привезла в клинику из дома, лежала на столике у входа. Илья бросился к ней.
— Стоять! — прикрикнул Рёссель. — Она сама. А пока наша храбрая Несси борется с недугом, поболтаем с тобой. Ты главное-то понял? Почему я выбрал именно этих людей?
— Ты выбирал тех, кто, по-твоему, не сможет не вернуться, — тихо сказал Илья. — Тех, у кого в Городе осталось что-то незаменимое, то, чего им в той жизни недодали — дети, власть, успех. Но ты облажался. По полной облажался. Видишь, никому оно сто лет не надо — по новой лезть в Эксперимент. Только таким психам, как ты.
— Где-то они да есть, — Рёссель покачал головой. — Где-то в Городе, я имею в виду. Нет, Илюша. Эти бы — вернулись. Я-то в людях разбираюсь, это ты у нас дурачок. Несси тебе помочь хотела, предупредить — а ты её в благодарность в дурдом сдал. Самому-то не совестно?
Ванесса наконец дотянулась до сумочки — и дрожащими пальцами пыталась справиться с застёжкой-молнией, ловя ртом воздух. В приёмной трезвонил телефон. Осколки кружки поблёскивали на паркете, отражая свет электрических ламп.
Илья бы сейчас отдал всё на свете, чтобы суметь добраться до одного из этих осколков и полоснуть себя по горлу — лишь бы прекратить всё это, отказаться от мира, где возможно существование Рёсселя, собственное унизительное бессилие…
— Кстати, мы тут с Несси радио слушали, — ухмыльнулся Рёссель. — Говорят, ты мальчика какого-то зарезал? От тебя я такого не ожидал, признаюсь. И как тебе? Понравилось? Скажи, есть в этом что-то…
Грохнул выстрел.
Ванесса медленно поднялась, держа в руке пистолет. Тот самый, из коробки. Подошла к Рёсселю. Заглянула в развороченную выстрелом рожу. И улыбнулась. В первый раз за пятнадцать лет.
Илья смотрел на неё — и не узнавал. Такая же, как он привёз её вчера — невысокая, сутулая, с небрежно собранными полуседыми волосами, в домашнем халате, — и всё-таки другая. Будто выстрел вытравил вечный испуг, намертво впаянный во взгляд голубых глаз.
— Прости, — через силу проговорил он. — Несса, прости. Но ты же понимаешь, как сложно было в это поверить?..
— Понимаю, — кивнула она.
И ушла. Как-то вдруг растворилась в сером тумане, залившем двор — словно и не было ни её самой, ни пятнадцати лет вместе.
Где-то наверху хлопнула форточка. Из окна полился поток визгливой бабской брани, ввинчиваясь в охваченный сонным отупением мозг:
— Нет, да ты посмотри! Опять он тут сидит, гад! Нажрался и сидит! Иди отсюда, алкаш сраный, сколько можно здесь ошиваться?
Илья зачем-то заглянул в давно опустевшую бутылку. С неожиданной злостью отшвырнул её в придорожные кусты, выругался и привалился спиной к холодной стальной двери подъезда.
Он ждал здесь уже три дня. С самого начала ему было ясно, что шансов мало — и всё же уверенность в том, что Драган вернётся и поможет поставить точку в этом безумии, упрямо не желала угасать.
Как полиция объяснила бойню в клинике? Узнал ли кто-то в одном из трупов маньяка, убитого пятнадцать лет назад? Видимо, нет. В газетах, по крайней мере, была тишина. Недобрая такая, нехорошая тишина — как перед грозой.
— …плохо тебе, значит, раз пьёшь, не просыхая? — продолжала надрываться тётка. — А мне — хорошо? А кому здесь вообще хорошо, паскуда ты этакая?
Илья закрыл глаза.
А когда открыл, чистильщики уже стояли перед ним. Их было трое — два парня и девчонка. На рукавах алели повязки — как у дежурных по школе; господи, да как же давно всё это было, главное — забылось, а вот такая ерунда никчёмная почему-то помнится…
— Новичок? — презрительно спросил главный. — Что, проблемы с адаптацией?
— Старичок, — в тон ему ответил Илья.
— Хорош заливать, — чистильщик сдвинул белёсые брови. — Я таких за версту чую. Что, дома не сиделось? Думал, тут тебе рады? А, ну конечно: Наставник так сказал. А подъезд, который ты заблевал, тоже Наставник убирать будет?
— Олаф, ну что ж ты так грубо? — усмехнулась девчонка. — Мы должны помочь. Оказать содействие участнику Эксперимента, так же в методичках написано?
Вонь квашеной капусты и собственного немытого тела, самодовольные ухмылки молодняка, тусклый жёлтый свет фонаря, грязь, бесконечная грязь — всего этого как-то враз стало слишком много.
— Что рожу кривишь? В глаза смотри, сука, когда с тобой разговаривают! — визгливо выкрикнул третий.
Надо было ответить им, наверное. Хоть что-то ответить. Но вместо слов к горлу подкатила тошнота — и Илью вырвало прямо на сапоги чистильщика.
Кто-то тряс его за плечо — осторожно, но настойчиво. Илья попытался разлепить глаза — правый совсем заплыл, левый сквозь мутную дымку видел хоть что-то: бетонный козырёк подъезда, край беззвёздного неба…
Он перевалился набок. Сплюнул кровавую юшку. Попытался приподняться на локте — и захрипел от боли.
— Дурак ты, — сказал Драган негромко. — Ох и дурак. Зачем только было нарываться? Поднимайся, уходить надо. Они же вернутся. Поймут, что недобитых оставлять нельзя — и вернутся. Такие быстро учатся.
Рука Драгана оказалась тёплой, как у живого. Всё не получалось принять ту мысль, что для Города второй шанс — это нормально.
— Рёссель сдох, — промычал Илья. — С ним всё…
— А смысл? — безжизненно усмехнулся Драган. — Смог один раз вернуться — сможет и ещё. Я же его не затем искал, чтобы убить.
— А что бы ты с ним сделал? В клетку посадил? На площади Гейгера?
— Не на площади. Идём.
Сгорбившись, почему-то прихрамывая на левую ногу, он побрёл вниз по улице. Илья поплёлся следом — цепляясь за шершавую стену дома, чувствуя на себе неприязненные взгляды из тёмных окон.
— Ты… — выдохнул он, не в силах подобрать слова. Но Драган, как ни странно, понял.
— Как это — умирать? Не так уж и больно… странно, скорее. Тебя словно вышвыривает куда-то… А, узнаешь ещё. И не извиняйся. Я сам хорош. Надо было тебе сразу всё объяснить.
— Куда ты их дел? — спросил Илья. — Элис, ди Пьетро, остальных? Они же вернулись, правда? Вернулись — а ты их поймал… Запер где-то.
— Вернулись, — кивнул он. — Ты не думай, с ними всё в порядке.
— Зачем ты с ними так?
— А ты представь, что начнётся, если все узнают правду, — Драган заговорил быстрее. — Рёссель ведь этого и хотел, правда? Эти, с повязками, совсем остервенеют: им только дай такой козырь в руки. Мол, только они-то тут и живут по-настоящему, а такие, как мы с тобой, — эмигранты — понарошку. А скольким из наших крышу сорвёт? Получается — твори что хочешь, воруй, убивай, а не повезёт — тебя всего лишь домой отправят…
Он остановился.
— Нельзя, чтобы узнали, — проговорил он чётко. — Нельзя — и всё. Чего бы это ни стоило.
Илья промолчал.
— Элли через неделю вернулась, — зачем-то начал рассказывать Драган. — Несколько ночей бродила по окраинам, потом всё-таки решилась домой прийти. Я её у подъезда встретил. Растерялся — это не то слово. Но как-то сразу в голове щёлкнуло: нет, нельзя, чтобы её остальные увидели. Говорю, пойдём скачала ко мне, разберёмся, как быть — она пошла, я же сосед, я же умный, придумаю что-нибудь… Она сидит у меня на кухне и плачет. А я не знаю, что с ней делать, вот веришь? Не знаю! Её же похоронили, в землю закопали, всё как надо. Я сам нёс гроб. И тело видел. Этот урод, Рёссель, на ней места живого не оставил — а она сидит передо мной живая… — он вздрогнул. — Я начал нести какую-то околесицу про врачей: пусть, мол, проверят, всё ли с тобой нормально, а то как тебя к детям пускать… Лажа такая, а она поверила. Пошла за мной. Не знаю, как я только про это место вспомнил. Тут раньше новеньких держали — тех, кого нельзя сразу в Город выпускать.