Сам он относился к иным. В прошлом году — сто семьдесят шесть условно-издательских листов. Рекорд. Тематика самая разная: и вампиры с оборотнями, и классические детективы, и исторические, и фантастические… Токарь-универсал.
Спрашивают: Кого читать? — А зачем? Чукча не читатель, чукча писатель. Вечером допишите, а утром прочтите — на всякий случай. А то многие тут же папку под мышку и бегом в издательство. Если серьезно: Кинга читайте. Кого еще? Снова Кинга. Кроме него? А опять Кинга. Гений продаваемости. Только не вздумайте писать как он, с многостраничным подходом к теме — никто не купит. Когда раскрутитесь — пожалуйста. А сейчас — в первом абзаце — труп на ковер. И пошло действие.
Эрудиция у него кошмарная. Не блестящая — именно кошмарная. Эйденическая память или что-то вроде этого. Помнит все. Или почти все — что читал, что слышал. Обожает выдвинуть дикую идею. Абсурдную. Чтоб едва сформулированная — вызывала неприятие. И блестяще ее отстаивать. Той самой эрудицией. В голове — громадная куча цифр, имен и фактов. Выгребает нужные в споре, остальные задвигает в дальний угол своего громадного чердака. И попробуй поспорь.
Многие не выдерживали, уходили. Некоторые — с обидой. Ему все равно. Иные просто не приходили на следующее занятие. Другие пытались выяснить отношения. Один (неплохо писал, ехидно и — коротко) сказал разочарованно: я думал — Вы Учитель. А Вы — говно!
Отреагировал неожиданно. Расплылся в улыбке. В доброй (редкость!): Значит — не зря старался. Значит — выучил. Поздравляю! Выпускной — на пять с плюсом!
И тут же предложил обмыть писательскую зрелость. Обмыли. Потом обоим было противно.
Любил начать разговор с чистой воды провокации: я вот очень жадный! Патологически жадный! Кошмарно! Мозг — ваше богатство. Мысли — проценты с капитала. Тратьте их с толком, любую — на бумагу. Никаких незавершенных задумок, никакой писанины “в стол”. Если ты писатель — любая написанная мысль должна быть напечатана. Любая напечатанная — оплачена. Вышло плохо — переделайте. Длинно — сократите. Коротко — растяните. Еще вариант: выверните вещь наизнанку, как грязную рубашку. Может — покажется чище. Оставьте какую-то параллель, все остальное замените антитезами. Заменяйте смелее: дураков на умных, умных на циничных, подвиги на гнусности, любовь на извращение. Опять не выходит? Поработайте с формой. Фразы длинные и сложноподчиненные — рубите на кусочки. Как топором — клубок колючей проволоки. На короткие острые обрубки. Чтобы в горле застревали, чтобы — не выплюнуть. Чтобы — глотали. (Сам так и писал в последнее время. И — глотали, вспарывая желудки.) Если совсем дело плохо, если ничем повесть или рассказ не спасти — растягивайте до романа. Романы писать проще. Дольше — но проще.
Иногда недели не проходило — начинал вещать совершенно противоположное. Ловили на противоречии — удивлялся: в мире все и всегда состоит из противоположностей. Их единство и борьбу не Карл с Фридрихом придумали, ныне высочайше отлученные и проклятые. Это — Гегель, пока еще анафеме не преданный. Напишите вещь, которая одновременно у одного человека вызовет противоположные эмоции — переживет века.
Одна девица из группы (для него девицы — лет до тридцати пяти включительно) сказала, наедине — что выходя с занятия, чувствует себя морально изнасилованной. И тут же дала понять, что согласна — но добровольно и физически. Не снизошел. Но бывало, еще как бывало. Опусы таких потом анатомировал с особой, садистской беспощадностью.
В ту среду все шло, как обычно. Долго вещал о необходимом для продаваемости количестве насилия. Крови не жалеть, сюжет без трупа — не сюжет. А иногда труп сам по себе — сюжет. Представьте его хорошенько, зримо — потом подумайте: а как он там образовался, такой красивый? Что было до? Что стало после? Глядишь, все и завертится.
Ему: а в чем тут сверхидея?
Он: фу-у-у, слова-то какие. А вы не задумывайтесь об идеях. Тем более о сверхидеях. Это хлеб критиков. Идея одна — интересный сюжет. Был бы сюжет — идей к нему подверстают. Хорошая вещь — которую читаешь в полпятого утра, в семь на работу, но не оторваться — сюжет затягивает. Если с самого начала собрался сеять разумное, доброе, вечное, просвещать и воспитывать — так писать не получится. Поневоле полезут ненужные отступления. Герои начнут нести лишнюю ахинею — разъяснять авторскую позицию. К чертям позицию! Читатель уснет. Труп на ковер, кишки по комнате — и понеслось! В любом сюжете какая-никакая идея зарыта — и не занимайтесь эксгумацией. Умные сами докопаются, а дуракам — к чему?
Ему: но ведь это цинизм?
Не смущается: да, цинизм. Есть что-то против? Читатели любят цинизм. Любителей идиллических соплей в расчет не принимаю. Писать для них все равно не научу — сам не умею. А теперь займемся патологоанатомией. Чья сегодня очередь?
Иришка. Ира Чернова. Невысокая, тоненькая — но с округлостями. Застенчивая. Коса до пояса — никогда не распускает. Девочка. Сзади на шее, у косы — родинка. Не красавица. Милая. Когда что-то спрашивает — ушки наливаются розовым. Потом краснеют. И — как два фонарика. И-е-э-эх! Жаль, что для него время девочек прошло — таких. Вот и сейчас: читает рассказ, как школьница на утреннике, голосок подрагивает. Довольно большой, страниц тридцать — рукописных, ровненьким почерком отличницы. Слушают терпеливо. Сюжет — по автору и не скажешь: мерседес взрывается, выброшенная автоматом последняя гильза звякает в наступившей тишине по бетонному полу, сердце красотки вдребезги разбито о мрачную полуусмешку героя-киллера. Финал немного искупает — неожиданный. Закончила, вернулась на место, ждет.
Он снисходительно-безжалостен. Или безжалостно-снисходителен: неплохой рассказик. Более того, может стать хорошим. Если взять карандаш и вычеркнуть половину. Да не тянись к пеналу — все равно не знаешь, какую. Перекурим и займемся все вместе.
Перекуривали на лестнице. Он тоже — за кампанию, хоть никотином и переполнен… В курилке вопросы задавали смелее. И — ехидней. Курилка уравнивает. Подошел парнишка (все, кто моложе его — парнишки). Протянул прозрачную папочку с листками. Просил оценить. На публике — не хотел. Скромный парнишка, публичности явно не любит. На занятиях сидит за последним столом, один. Вопросов не задает, в дискуссии не вступает, едва виден за прислоненными к стене щитами со старыми афишами. Он даже имени его не вспомнил, но папку взял — прочитаю.
Вернулись, расселись. Занялись вивисекцией. Ушки Ириши, как два стоп-сигнала, но — молодцом. Отбивается. Он молчит, пускай выговорятся. Его слово последнее.
Потом вступает, поглядывая в рукопись: насчет сюжета вы зря. Нормальный сюжет. Продаваемый. Если упаковать соответственно. А упаковка хромает. Итак — о форме. О деталях и детальках. Об отделке. “Блохи” — в избытке. На редакторов не надейтесь, хорошие — редкость, ловите сами. Четыре раза “что характерно” — перебор. Меньше читай Бушкова на ночь, его словечко. “Весело удивился” — тоже чужое, к тому же не к месту. Не с чего ему там удивляться. И веселиться тоже. А от “мочить в сортире” у всех уже уши завяли. Дома займись словами “был”, “была”, “было”, “этот”, “эта”, “эти”. Вычеркивай, заменяй синонимами, перекраивай фразу — не оставляй им места. Кстати, о фразах. Сложносочиненными конструкциями владеешь, молодец. Но в напряженных местах — ни к чему. Там — проще фразы, минимум прилагательных и причастий. Причастные обороты — вычеркнуть до единого. Он пришел — она стояла — он стрельнул — она упала. Так примерно. Убирай подлежащие из предложений — на слух ускоряет темп действия. Главная часть речи — глагол. Потому что универсальная. Глагол можно образовать из всего: из существительного, прилагательного, наречия. Из местоимения и междометия. Ну так образовывай. Запятыми злоупотребляешь, тире слишком мало. Фразы обрывай, мысли недосказывай — и многоточие, пусть додумывают. Теперь об оружии. Не спрашиваю, держала ли ты в руках АКМ — из текста ясно — не держала. Значит так: во вторник на следующей неделе практическое занятие. В тире на Крестовском. Что? — нет, служившие не освобождаются. Обойдется это вам…
Пересчитал по головам — тринадцать, нехорошее число. Ну да ладно, с ним — четырнадцать. Сложил, разделил:… в семьдесят восемь рублей с носа. А то у вас будут стрелять, как у иных маститых, Макаровы 39 года выпуска и трехстволки марки “Бюксфлинт”. Кстати, никогда не пиши про оружие “ухоженное”, в зубах навязло. Оно по определению регулярно чистится и смазывается, без ухода просто откажет, не выстрелит.
Про оружие знал все. Хотя не служил, не воевал. Самоучка.
Иришка молчит обиженно. Мордочка как у белки, долго разгрызавшей орех — а он гнилой.
Подбодрил: но это все техника. На час-другой наведения глянца. А по сути — лучшее, что я тут слышал за три последних месяца.
Лукавил. Не хотел, чтоб бросала, разочаровавшись. А может — и не прошло еще время для девочек? Таких?
Отстрелялись, задержавшись на полчаса лишних. Поехал домой. На метро. И им советовал: только на метро. Пока для личного шофера не разбогатеете. Туда — обратно и готов сюжет для рассказа. А перекрестки-знаки-светофоры-гаишники-штрафы — все мысли из головы, как пылесосом.
На самом деле просто все никак не мог сдать на права, жалел время. Машина в гараже уныло ржавела.
Приехал заряженный и взведенный, готовый писать до утра. Он так и писал, ложась засветло. Днем отсыпался. Две ночи — авторский лист. И лишь незначительная правка потом. И никаких вам негров! Одиноко поужинал, компьютер манил, как вампира — беззащитное горло.
Включил, загрузил. Полез в сумку за блокнотом — в транспорте записывал мелькнувшие мысли. Прозрачная папка с листками. Совсем забыл. Ладно, потрачу минут сорок, раз уж обещал.
Немного — тринадцать страниц довольно крупным шрифтом. Принтер матричный, картридж явно в агонии — последние фразы едва проступают. Было дело — сам начинал на таком. Сейчас на антресолях пылится.