— До утра твоя забота подождет? — князь взмахом руки остановил начавшего было ворчать Юргена.
Перед внутренним взором Ансельма встало медленно багровеющее от ярости лицо Хаймэ, не обнаружившего древнюю реликвию. И еще одна картинка — пучок свежих березовых розог в углу каморки. Губы сами прошептали:
— Н-нет…
— Да уж, тяжко пришлось этому орбису. — Князь задумчиво провел пальцем по выщербленному ободку. — И не только сегодня. Вся позолота стерлась, эмаль выцвела… Такие вещи, друг мой, надо хранить под стеклом. А не выставлять на потеху деревенщинам. Хватило же у тебя тупости…
«Это не я так решил», — хотел оправдаться Ансельм. — «Это все Хаймэ». Но солнечные глаза укоризненно глянули с осколка — и слова замерли на губах.
— Склеить-то можно, — Райнхольд откинулся в кресле. — Но выглядеть это будет ужасно, друг мой. Да и потом, ночь ведь на дворе. Я в религии не искушен, но что-то меня берут сомнения.
Ансельм угрюмо кивнул, съежившись на краю огромного кресла для посетителей. Прав князь. Не чинят при свете огня святые вещи. Но ведь утром — Хаймэ…
— А впрочем, не отчаивайся, — Владетель пристально посмотрел на служку. — Подожди здесь. Я сейчас кое-что принесу.
Ансельм, оставшись один, наконец позволил себе осмотреться. Какая же красота вокруг! В стрельчатых окнах — витражи, как в столичной церкви. На полу — ковер с замысловатым рисунком. Стены скрываются под златоткаными гобеленами, изображающими сцены из жития Солнцеокого. Эх, вот бы эти картины в церковь! Закрыть аляповатые фрески, намалеванные каким-то благочестивым, но бездарным художником больше века назад…
— Нравится?
Ансельм обернулся на голос.
На пороге комнаты стояла девушка, одетая в кружевную ночную сорочку. По плечам змеились темные блестящие локоны, светлые глаза — в темноте цвета было не разобрать, но Ансельм отчего-то сразу понял, что они зеленые — с насмешливым интересом изучали оторопевшего мальчишку.
— Так что, нравятся картины?
— Да, конечно, — прошептал он, отводя глаза.
— Отец их долго собирал, — девушка медленно прошлась вдоль стены, проведя рукой по вышитой глади гобелена. — Мне вот этот больше всех нравится. А тебе?
Солнцеокий стоял посередине поля, усыпанного крохотными фигурками поверженных врагов. В воздетых к небу руках играли сиреневые молнии, а на лице Его застыло выражение мрачного торжества.
— Да…редкий сюжет, — Ансельм нервно передернул плечами. — Солнцеокий до Прозрения…
Древняя сила, оставленная Первозданными в недавно рожденном мире, долго искала свой приют. И нашла его в душе прекрасного и смелого сына одного из царей земных. Светлы были его намерения — хотел он изгнать из границ царства всех врагов отца своего, чтобы счастливо и мирно зажили его подданные. Светла была сила, которую даровал ему мир. Но свет обернулся мороком. Сровнялись с землей города врагов, реки повернули вспять — и стоя на краю испепеленного мира, Солнцеокий заглянул внутрь своей души. И ужаснулся, увидев чудовище. Темным клубком свернулось оно вокруг сердца и глядело на гибнущий мир огненными глазами.
И Солнцеокий отрекся от силы. Отринул ее вместе с отчаянием, страхом, гневом и ненавистью — вечными спутниками могущества. И вернулся в мир людей простым смертным — чтобы преподать вечный урок смирения…
По правде сказать, этого момента, про смирение, Ансельм не понимал — хотя слышал легенду тысячи раз. Конечно, когда враги твоей страны повержены, отчего бы не смириться. Но каким был бы мир, не познай Солнцеокий силу?
— Литания, ты зачем досаждаешь нашему гостю? — спросил вернувшийся князь. Вроде бы и строго, но в серых глазах плясали озорные огни.
— Я картины показываю, — девушка приложила руку к сердцу. — Он же Служитель, ему такое интересно.
— Она не… вы не…досаждаете, — стушевался Ансельм. — Я просто подумал… А сколько это стоит? Ну, то есть, не именно эти картины, а, может, чуть поплоше… В храм чтобы…
— Не так уж и много, — улыбнулся Райнхольд, кладя на стол какой-то запыленный бумажный сверток. — Если «чуть поплоше». Только навряд ли Светлый Хаймэ станет тратить пожертвования на такое.
Это точно. Сколько Ансельм упрашивал Наставника заказать новую чашу для омовения рук вместо старой — облезлой, в сколах и трещинах… Поди ж ты. Нет, сирот в приютах облагодетельствовать — дело светлое и важное, но и храм в конюшню превращать тоже не след…
— Ладно. — Князь разрезал тесьму, охватывавшую сверток. — Как ты смотришь на то, чтобы не гневить Солнцеокого неуклюжей починкой старого, а восславить его новой реликвией?
Не веря своим глазам, Ансельм уставился на золотой орбис, лежащий на столе. Красота какая… По краю — тонкие золотые нити, сплетенные в нарядный узор. А в центре — лик Солнцеокого. Словно светится изнутри!
— Ну что, нравится? — Райнхольд с улыбкой наблюдал за Ансельмом. — Не такой древний, как тот, что ты разбил. Но тоже из Святой Земли. Я сам его привез из похода, когда был чуть старше тебя.
Золотые края орбиса отражали пламя свечи.
— Да не бойся, забирай, — рассмеялся князь, видя замешательство мальчишки.
— Но вам же самому надо, — растерянно проговорил тот, осторожно касаясь орбиса. — Это же реликвия из самой Алхондры…
— У меня этого добра хватает.
Видел бы Хаймэ! Наставник отзывался о Владетеле, как о лютом звере, называл безбожником. А тут — такая жертвенность и доброта. Удивительно, как слепы бывают люди!
— Спасибо вам, Владетель. Спасибо. Вы — самый добрый. Самый лучший. Я буду за вас молиться. И за вас, госпожа Литания, — бормотал Ансельм, неуклюже пятясь к дверям и прижимая к груди бесценный дар.
— Наверное, я сам виноват, — сказал Хаймэ после мучительно долгого молчания. — Не стоило так уж бранить тебя. В тебе больше страха, чем веры.
— Но ведь это подлинная реликвия! — Ансельм обиженно заморгал. — Князь ее привез из самой Алхондры!
— Не нравится мне твой князь. Не вчера ведь он ее привез? Раз ему не надо — так и отдал бы сразу храму. А то припрятал святой лик, как сухарь в кладовке, на черный день. Сам-то он, Райно этот, часто богу молится?
Ансельм склонил голову, чтобы скрыть улыбку, и принялся усиленно протирать и без того сияющий орбис. Конечно, на наставнике почиет благодать…но все же Хаймэ, как бы сказать, не от мира сего. Ну откуда у Владетеля время на многочасовые проповеди? Шутка ли — весь округ в железной руке держать. Времена нынче известно какие, чудо еще, что князь согласился его, недостойного, выслушать. А уж то, что у Райнхольда оказался орбис из святой земли — тут уж, не иначе, сам Солнцеокий постарался!
Беда пришла сырым и тоскливым ноябрьским вечером.
Младший Служитель Ансельм в одиночку провел вечернюю службу. Прихожан было много, несмотря на слякоть и бездорожье. Не то что четыре года назад, когда в храме и посмотреть было не на что… А теперь — спасибо князю Райнхольду — церковь засияла, как и полагается земному дому Солнцеокого. Из соседних сел и даже городов приходили люди — послушать проповеди Хаймэ (а с недавних пор и Ансельма) и заодно полюбоваться на золотые орбисы и изящные гобелены — ничуть не хуже, чем в замке князя.
Реликвии по совету Райнхольда он убрал в стеклянные витрины. Хаймэ сначала был против, но когда скорбные умом прихожане повадились украдкой выколупывать из орбисов драгоценные камни, крыть Наставнику стало нечем.
Вообще Хаймэ ощутимо сдал за эти годы. Все чаще службы проводил Младший Служитель, а старик дни напролет просиживал в скриптории или в старой пристройке к храму, куда Ансельм отнес старые святыни, не подходящие под новый облик дома Солнцеокого. Альма заботилась о старом Служителе, как могла — часами читала ему книги, готовила пищу, чинила одежду — принимать новую из рук Райнхольда чудной старикан упорно отказывался.
Альма этой весной уже вошла в брачный возраст. Но Ансельм не торопился. Солнцеокий благословляет союзы на веки вечные, страшно вот так, в девятнадцать лет — взять и решиться. Да и жить им негде. Не приводить же молодую жену в келейку при скриптории? Да, и так живут служители. Но что ж тут хорошего — в храме служба идет, а за стеной дети пищат да ужин варится.
А еще… Нет-нет, да и появлялась в снах Ансельма госпожа Литания. Улыбалась, чуть склонив голову набок — как в тот единственный раз, когда они свиделись лицом к лицу — и повторяла нараспев его имя. Не иначе, Огнеглазый посылал эти видения — но Ансельм не спешил возносить молитву о ниспослании покоя.
…Они не уходили. Трое незнакомых прихожан, посещавших службы вот уже три дня кряду.
— Закрыт храм, друзья мои, — Ансельм подошел к двери.
— Разве Солнцеокий закрывает врата перед страждущими? — осведомился чернявый парень, младший из троицы.
— Солнцеокий — нет. А я закрываю.
— Так значит, ты тут заправляешь, а не Пресветлый? — спросил рослый рыжеволосый бородач, угрожающе нависая над Ансельмом. Служитель отступил вглубь храма — и услышал мерзкий металлический лязг. Третий негодяй уже ковырялся отмычкой в замке витрины. Ансельм бросился на него, сжимая в кулаке ключи от храма…
Потом было больно. А потом — темно.
Сквозь мутную пелену, застившую взор, можно было разглядеть заплаканное лицо Альмы. На щеке девушки темнела струйка запекшейся крови.
— Они и тебя?.. — Ансельм попытался приподняться на локте — и не смог. Плечо пронзила острая боль.
— Нет, — всхлипнула девушка. — Им только деньги были нужны.
— Только деньги?
Ансельм обвел церковь гаснущим взглядом, и из его груди вырвался яростный вой. Гады вынесли все, все! Златокованые орбисы князя Райнхольда, шитые золотом гобелены, чашу для омовения рук… нетронутыми остались только несколько старых образов, сиротливо приютившихся на верхних полках.
— Только деньги? — повторил он изменившимся голосом.