Ансельм скривился.
— А чем они хуже? — спросил солдат. Без вызова, без укора — просто спросил. — Я ведь, свет-Ансельм, в деревушке близ Штейнхольма родился. В долину и не переехал бы — да жена просила, чтоб поближе к ее родне…
— Враги они! — заорал Ансельм. Стайка ворон с криком сорвалась с земли и закружилась в сизой вышине. — Враги! Иди и дерись, Огнеглазый тебя забери!
Неуклюжий, словно разучившийся ходить, солдат покорно побрел по мертвому полю. Без оружия — но оно было и не нужно…
Владыка проводил его взглядом. Вытер проступившую на лбу испарину… Это был уже девятый.
Они возвращались к жизни по-разному. Кто-то плакал, кто-то молился, кто-то, напротив, богохульствовал…
Но никто из них не благодарил чудотворца. Ни один.
Когда защитники Штейнхольма увидели, что люди Райнхольда возвращаются в строй с того света, все было кончено. Как ни свирепел Людвиг, как ни старались кондотьеры остановить бегущих в панике солдат — сражаться с мертвыми не хотел никто. Ту силу, которая остановила битву, летописцы много позднее назвали благоговением. А правильнее было бы — страхом.
Знакомо заскрипели под ногами рассохшиеся доски порога. Как давно он здесь не был? С прошлой весны?
Ничего. Теперь все изменится — ведь войны больше нет.
Ансельм решил не быть слишком строгим к Альме за те слова. Понятно же, что смрадный ужас полевого лазарета любого с ума сведет — а тем более слабую женщину. А может, оно и к лучшему, что она тогда наговорила ему этих мерзостей. Виноватая жена ласковей и угодливей безгрешной…
Альма складывала вещи в распростертую на полу холщовую сумку.
— Куда собралась? — улыбнулся ей Ансельм.
— К Хаймэ, — Альма уставилась на Ансельма долгим и серьезным взглядом, будто не замечая свадебного букета в его руках. — Тяжело ему одному будет. Я сомневалась сначала, что мне такое под силу. Но теперь чувствую, что готова.
Опять блажь. Да как ей не надоест?
Улыбка сошла с лица Ансельма.
— Слушай. — Он наклонился и положил букет на порог. — Я был невнимателен к тебе. Но теперь многое иначе. Райнхольд зовет меня в Штейнхольм. И я подумал, может…вместе…
— Удачи, — голос Альмы был ровным.
— А ты? Поедешь со мной?
— Нет.
— Ах, ну…чудесно, — Ансельм растерянно усмехнулся. — Я, в общем, ожидал… Только не пойму — что я такого сделал, что ты нос воротишь? Людей от смерти спас? Остановил войну?
— Которую сам и развязал… — тихо отозвалась Альма.
— Отто был обречен. Я просто сделал тайное явным!
— А помнишь тех грабителей? Они тоже были обречены? Кем?
— Их князь казнил, не я. Но…ладно, согласен. Я хотел их смерти. И знаешь, почему? Пять лет прошло — а ни один храм в княжестве не обокрали. Ни один! Понимаешь, Альма? Оно стоило того.
В ее взгляде не было гнева, как раньше, но не было и согласия. Лишь какая-то усталая жалость.
— Я ведь не делал зла, — прошептал он, опустив глаза. — Не предавал, не лгал, не…
Альма осторожно дотронулась пальцем до его губ. Наклонилась и подняла с пола букет.
— Розы… — улыбнулась она.
— Из Райнхольдовой оранжереи. Я хотел тебе их подарить, а потом, пока шел, вспомнил, что ты гвоздики любишь. Нарвал еще и их. У храма.
Она улыбнулась.
— Эти цветы вместе не живут, Ансельм. Понимаешь?
— Ну, мне-то откуда знать, — буркнул он.
— Сами по себе они прекрасны, — Альма вздохнула. — Но поставь их в одну вазу — и от силы и красоты ничего не останется. Только иссохшие стебли и мутная гниль на дне.
— Это, надо полагать, какая-то аллегория. Про нас с тобой. Да?
— Не про нас, Ансельм. Прощай.
Литания не удивилась — как будто наверняка знала, что Ансельм придет к ней. Не говоря ни слова, закрыла дверь на замок. Обвила шею тонкими, но неожиданно сильными руками. Тесно прижалась к нему, заставляя забыть обо всем…
— Райнхольд, ну прислал бы гонца, — всплеснул руками Ансельм. — Самому-то зачем ехать в такую погоду?
На отворотах дорожного плаща Райнхольда маслянисто блестели крупные капли дождя, сапоги были по колено в грязи. Владетель досадливо махнул рукой.
— Да ну его, гонца. Тут такое дело…в общем, Литания в тягости.
— Я женюсь. Женюсь, правда, — пробормотал Ансельм. — Просто…не знал…
— А чего ты так испугался? — князь похлопал Владыку по плечу. — Я не против. Даже хорошо, что так получилось. Я, признаться, хотел ее выдать за кого-нибудь из северных князьков — но что они нам с тобой теперь? Сам видишь, союз Церкви и Власти очень даже результативен. Наглеть не будем, конечно — потихоньку присоединим сначала Алварские топи, потом поднимем вопрос о наследовании Моркаара.
Ансельм кивнул.
— Да, друг мой…есть одна проблема, — голос Райнхольда почти не изменился. — И неплохо было бы разрешить ее до свадьбы. То есть — как можно скорее. Помнишь старого Служителя, как его, Хэймэ?
— Хаймэ. А что с ним?
— Пока — ничего. Кроме того, что он совсем ума лишился, — владетель нахмурился. — Он у себя в горах устроил, вишь ты, приют для кающихся грешников. Мол, власти вас на виселицу отправят, а мы не такие, мы праведные и милосердные, накормим-пожалеем во имя Солнцеокого… Тьфу. Это как вообще, с религиозной точки зрения?
— Это…правильно, — тихо сказал Ансельм.
— Жаль, жаль, — Райнхольд болезненно скривился. — Тут ведь в чем дело? Пока к ним сбегались воры и старые блудницы, я на это сквозь пальцы смотрел. Но третьего дня им вздумалось приютить беглого герцога Равельского. Лита тебе не рассказывала? Он устроил заговор против короля. Что-то там не сложилось…и вот он здесь. Ищет, видите ли, приюта на земле вассала. На моей земле, Огнеглазый его дери! И король требует выдать его. Так-то.
— А герцог и вправду согрешил против власти и веры? — нахмурился Владыка.
— Нет. Не думаю. — Сказал Райнхольд наконец. — Более того, он — мой родственник и сюзерен, и я ему когда-то в верности клялся. Но что тут поделаешь? Я ведь в первую очередь за простых людей переживаю. И полгода не прошло, как война закончилась — а мне их опять от семей отрывать и в бой бросать? Бунты начнутся, волнения… А мне ведь теперь и о внуках думать надо, — жалко усмехнулся он. — Если сейчас не докажу королю свою преданность — шиш с маслом они получат, эти внуки. Будут держать трактир в какой-нибудь горной деревеньке, да проклинать нашу с тобой принципиальность…
Ансельм молчал.
— Хорошо. Огнеглазый с ними, с детьми. Но подумай: что станется с ним? — князь указал рукой на вершину холма.
Там, в туманной дымке измороси, гулко стучали молотки каменотесов. Несмотря на непогоду, строители работали не покладая рук. Собор. Светлый храм во славу Его. Храм, которому не будет равных в этой части света. Храм, который уже сейчас называют Собором Святого Ансельма…
— То есть я должен отправить на костер невинных людей, — спокойно уточнил Ансельм. — Они чтут Солнцеокого и живут по законам чести. И все равно я…
— Да.
— Согласен. Собирайся, Райнхольд. Едем.
— Как скажете, Владыка.
— И ты здесь, Райно, — криво усмехнулся герцог — седой как лунь старик со свежим шрамом на загорелом лице. — Еще и мальчика этого привел…
— Я в последний раз предлагаю вам предать преступного герцога в руки правосудия, — скучным голосом повторил Ансельм. — Тот, кто укрывает грешника, да уподобится ему перед лицом Солнцеокого.
Молчание.
— Вы Владыку Ансельма слышали? Вас проклятие ожидает, малоумные! — прикрикнул Райнхольд.
— Его проклятие — все равно что благословение Солнцеокого, — раздался знакомый негромкий голос. — Этого не бойтесь. Но не надо больше зла, дети. Бегите.
— А вы-то, отец Хаймэ? — спросила какая-то невысокая женщина, зло глядя на Ансельма из-под гривы спутанных волос. — Вы ведь не уйдете!
— Не уйду, — спокойно подтвердил он. — Солнцеокий велел быть с гонимыми, а не с гонителями…
Альма стояла чуть поодаль от остальных. Ансельм подошел к ней, ощущая на себе пристальный взгляд Райнхольда.
— Уходи, — прошептал он. — И Хаймэ уводи, и весь этот сброд. Нам нужен только герцог, слышишь? Расходитесь по домам.
— А что, у твоих друзей не найдется лишней стрелы для меня?
— Зачем ты так? Мы не хотим зла. Но видит Солнцеокий, если придется выбирать между несколькими дюжинами и несколькими тысячами…
— Тысячами?
— Если герцог не сдастся, начнется война. Король приведет сюда свои войска, и…
— Не будет никакой войны, — Альма не то всхлипнула, не то усмехнулась. — Это наш любимый Райно хочет выслужиться перед новым сюзереном.
— Свет-Ансельм, — окликнул его Владетель. — Что происходит?
— Да что же мне делать? — выдохнул он. — Ты пойми, если я не… Литания… и собор, и… Я обещал. Слово Владыки, понимаешь?
— Уже ничего делать не надо, — мягко сказала Альма. — Поздно. Хотя знаешь что?
— Что?
— Отойди. И закрой глаза.
— Мальчик, ваша Светлость. Живой. И здоровенький.
Голос повитухи вырвал Ансельма из сонного оцепенения. В последнее время краски жизни для Владыки как-то странно поблекли. Больные и немощные забывали о своих скорбях по мановению его руки. Тянулись к небу белоснежные стены собора — он обещал быть самым прекрасным строением во славу Солнцеокого, наконец-то штейнхольмское золото нашло достойное применение. Литания все так же услаждала взор и сердце. Не хватало лишь смысла. Ансельма не покидало смутное ощущение, что самое главное в его жизни уже свершилось — и теперь оставалось только пожинать плоды былых свершений. Но что же было этим «главным»? Победа над Людвигом? Казнь тех безумцев? Как же это…мелко.
Зять стоял у окна — как обычно, отрешенный, погруженный в мысли о небесном. Кто бы мог подумать, что бывшему сельскому служке так пристанет сан Владыки!
Молодая мать и повитуха о чем-то спорили.