— Хоть кто-то из них выжил?
— Говорят, да, — медленно кивнула Яра. — Лет сто назад в сети засветился отчёт об успешно проведённой эктомии ассертора. Вроде как настоящий. То есть в принципе это возможно. Раздобыть бы протоколы той операции…
— А зачем оно тебе?
— Спокойнее, если знаешь, что такая штука есть. Что мы тоже можем кое-что противопоставить благостной, мать её, вечной жизни. Новяки ведь, считай, объявили обратный отсчёт, — Яра поднялась по раскрошившимся ступенькам, склонилась над ржавым кодовым замком. — Утверждают, что последний человек без ассертора умрёт через сто семьдесят лет. И вымирание homo sapiens ознаменует, ура, товарищи, рассвет неозойской эры и царствие homo assertorius. Вот мне интересно: а если мы не уложимся в их прогноз, тогда что? Приедут и добьют, чтоб статистику не портили?
— У нас же бункер есть, — мрачно усмехнулся Женька. — Зря, что ли, отец гробился над ним полжизни? Там, наверное, и ядерную зиму можно пересидеть.
— Бункер — это хорошо. Нам оружие нужно. И люди. Много людей.
Дверь медленно отъехала в сторону. Из темноты потянуло плесенью и сыростью.
— Даже сигнализации нет, — Яра тихонько выругалась. — Ну что за идиоты!
— А ты уверена, что нет? — Женька шагнул за порог — и яркий, неживой свет залил коридор. — Может, они уже отряд выслали. Поймают нас, впаяют пожизненное.
— Если нас посадят в одну камеру, то я не против… — она рассмеялась, увидев его лицо. — Да ты не бойся. Шучу. Склад в подвале. Поможешь дотащить туда мой волшебный чемоданчик, а дальше я сама. И, — её голос потеплел, — спасибо, что согласился помочь. Я же знаю, ты не веришь во всё это.
Он и впрямь не верил, что удастся обернуть эволюцию вспять. Что человечество, попробовавшее на вкус бессмертие, захочет от него отказаться. Не помогали уверовать и агитационные ролики традиционалистов — пламенные, эффектные и невероятно скучные. Но в главном товарищи Яры были правы: с уходом смерти и жизнь стала какой-то ненастоящей. Пресной. Ведь деструктивные эмоции ассертор тоже блокирует — гасит злость адреноблокаторами, грусть — ударной дозой серотонина. Ладно ещё те люди, которые прошли вакцинацию в сознательном возрасте: у них сохраняется какая-никакая способность грустить и беспокоиться — призраки, фантомные боли чувств. А новяки, выращенные в пробирке — они же совсем деревянные. Как можно понять, что ты счастлив, если тебе не с чем и сравнивать состояние вечной радости? Та ещё свобода.
Да и со смыслом бытия выходила какая-то ерунда. Раньше люди ещё в юности выбирали себе дело всей жизни. И осознание того, что существование конечно, заставляло их самозабвенно, отчаянно трудиться, чтобы успеть оставить хотя бы что-то после себя. А у новяков всё по верхам, понарошку, ведь спешить некуда.
— Я просто не понимаю, чем плохо, что каждый может выбирать, — сказал он осторожно. — Хочешь — становись новяком, хочешь — умирай как человек.
— А у новяков из пробирки есть выбор? Им же поголовно вводят LET-вакцину.
Тут Женьке возразить было нечего.
Яра, то и дело поглядывая на распечатанную инструкцию, возилась с содержимым кофра: зачищала ножом провода, раскладывала по углам шашки взрывчатки.
— Страшно? — обернулась она, почувствовав на себе его взгляд. — Ну и правильно. Мне тоже страшно. Я в первый раз сама всю эту хрень собираю.
Женька улыбнулся ей — и рассеянно подумал, что, наверное, было бы естественно трястись от ужаса, когда в нескольких метрах от тебя человек первый раз в жизни сооружает взрывное устройство. Но это ведь Яра. Умная как чёрт Яра, которой присылали приглашение из самого настоящего университета в городской общине. А она отказалась ехать. Говорила, из-за матери.
Планшет снова жизнерадостно пискнул. Надо было звук отключить.
— Жень, кто это?
— Не знаю. Бот, наверное.
С каждым годом оставалось всё меньше настоящих пользователей — новяки, да и многие люди, предпочитали Нейтронет, которому не нужны были ни тонны медного провода, ни километры оптоволокна, а на радиацию — побочный эффект приёмо-передатчиков нейтринной сети — новякам было наплевать. И всё же в Интернете бурлила жизнь — странная и чужая, но жизнь. На форумах самозабвенно общались чат-боты, на почту сыпались диковинные письма от генераторов спама. Люди ушли из старой Сети, а призраки остались.
— Небось переписываешься со своей новячкой, — проворчала Яра. — Что там у неё сегодня? Сфотографировала десяток славненьких котиков? Искупалась в радиоактивной водице для остроты ощущений? Нет, честно, ума не приложу — о чём вы вообще беседуете?
Женька переключил планшет с голографического режима на планиметрический. Пробежала по экрану белая полоса, нетерпеливо замигала иконка клавиатуры — видеограмма перекодировалась в текстовый файл.
«Я песню нашла. Тебе понравится. Там про мертвецов». И смайлик.
Он достал из кармана бусинку наушника, покосился на Яру — та всё ещё возилась с клубком проводов. Закрыл глаза, вслушиваясь.
Я хотел быть как солнце, стал как тень на стене. И неотпетый мертвец сел на плечи ко мне.
Снаружи шумел дождь. И невозможно было представить, что сейчас надо будет подниматься, выходить в промозглую темень и опять ломиться через болотистый лес к трассе, а потом ехать мимо мёртвых оставленных деревень…
И с тех пор я стал видеть, что мы все как в цепях, И души мертвых солдат на еловых ветвяхМолча смотрят, как все мы кружим вальс при свечах, Каждый с пеплом в руке и с мертвецом на плечах.
Ну да, как-то так и есть. И самое странное, что без мертвецов на плечах, без памяти и боли мы, в общем-то, и не совсем люди.
— Жень!
Он вздрогнул и поднял взгляд. Яра держала в пальцах шприц.
— Это оно?
— Ага. LET-вакцина. Там, в холодильниках, их чёртова прорва, — она села рядом, вытянув длинные ноги. — Вот думаю, может, и мне вколоть?
— Ты что? — опешил он.
— Ну, тебе же новячки нравятся, — она криво усмехнулась. — Может, так мне удастся тебе угодить? Я ж как отшельник из этой сказки про Руслана и Людмилу. Из кожи вон лезу, а тебе наплевать. «Герой, я не люблю тебя»… Это всё так мило!
Она отшвырнула шприц в тёмный угол. И расплакалась.
И конечно, он поцеловал её.
Потом они стояли во дворе, и Яра, не отрывая взгляд от циферблата, отсчитывала секунды до взрыва, и да, рвануло ровно в полночь, и рвануло здорово, как в старых фильмах — так, что оба еле удержались на ногах. И Яра смотрела на огонь, а он — на неё, такую настоящую — со ссадиной на щеке, с отблеском пламени в глазах, с поседевшими от пыли волосами.
И смерти не было. Вот здесь и сейчас — просто не было, и всё.
Пришла зима — лютая, злая. В четырёх теплицах приказали долго жить отопительные контуры. Впрочем, никто особо по этому поводу не убивался — и так понятно было, что еды на обитателей посёлка хватит с лихвой.
Жизнь в общине медленно угасала. Молодёжь разбегалась по свету: кто-то перебирался в городские поселения, где было всё-таки повеселее, но обычно из родительского дома уходили в центры LET-вакцинации. Старики ворчали, молились и готовились к неизбежному. А ровесники Евгения — наверное, последнее в истории потерянное поколение — метались в мучительных поисках Смысла.
Евгений встал из-за стола. Медленно пошёл к выходу, стараясь не наступать на скрипучие половицы — отец только недавно уснул, пускай поспит хотя бы пару часов до очередного приступа.
Старик не вставал с постели уже несколько месяцев, и, в общем-то, смирился с тем, что весну ему уже не увидеть. Огорчали его две вещи — недостроенный бункер и глупость сына с невесткой.
— Чего вы ждёте? — ворчал он. — Молодые ещё, здоровые. Юре вон уже пятый год пошёл. Я от вас внучку дождусь, или как? Ты всё равно дурью маешься целыми днями, сидишь над своей книжкой, так хоть бы детей растил.
Евгений был не против. Но решать ведь Яре? А они за прошлый год и виделись-то четыре раза. Какие там дети.
На Яру наконец-то обратили внимание лидеры движения традиционалистов. Работы был непочатый край — ездить по отдалённым общинам с группой вербовщиков, устраивать акции протеста, координировать какие-то дико важные и невероятно секретные проекты. Первое время Яра пыталась совмещать роли матери и активистки, но всем от этого было только хуже — и Юрке, который каждый вечер со слезами отказывался засыпать, потому что боялся, что наутро мама уйдёт, и Великой Святой Революции.
И Евгений её отпустил. Иногда становилось стыдно, что он сидит здесь, в глуши, и не помогает Яре — она ведь на него рассчитывала. Но Юрка, отец — их же не бросишь в пустом посёлке? А ещё Книга…
Он набросил на плечи отцовскую куртку и вышел во двор. Глаза заслезились от нестерпимой белизны снега.
Юрка возился в ледяной крепости. Как всегда, один: ровесников у него не было, а ребята постарше проводили дни и ночи в передвижном лагере традиционалистов — там можно было и пострелять, и собрать взаправдашнюю бомбу, и напиться совсем как взрослые. И, как обычно, Евгения накрыло чувство вины. Надо было тогда переезжать в городскую общину. Не слушать жалобы отца, а сделать так, как просила Яра. Может, там и был ад на земле — но в этом аду хотя бы водились дети.
— Что делаешь? — спросил Евгений.
— Строю бункер, — отозвался Юра. — Как дедушка. Вот, смотри. Тут комната для нас с тобой, эта — для Эль, это — дедушкина мастерская.
— А для мамы?
— Забыл, — еле слышно проговорил он.
— Ну, ничего страшного. Давай вместе построим, а?
Юрка помотал головой. Обернулся. Взгляд его глаз — карих, как у Яры, — был не по-детски серьёзным.
— Пап, мама ведь спасает людей, так?
— Да, конечно. Она у нас молодец.
— А если со мной что-то случится, она придёт меня спасать?
— Ты что? — испугался Евгений. — Не надо, чтобы что-то случалось!
Он подхватил его на руки — такого родного, замёрзшего и несчастного. Понёс в дом.