Слушатели кивали, соглашаясь с Фицпатриком. И хоть его речь предназначалась скорее для Дороти, она поняла, что Фицпатрик повторял эту речь не единожды и что она выражает общее мнение всех узников.
– К сожалению, – продолжал Фицпатрик, – вы, Дороти, тоже плохой свидетель. И конечно же, Регина вас боится. Она понимает, что ваш рассказ о жизни в бирманской семье – неправда. Потому что вы согласились с ее лживыми утверждениями о буре в море и гибели всех остальных пассажиров шлюпки. Она лжет, а вы соглашаетесь с ложью! Зачем? Вы для нее смертельно опасны. И я почти уверен, хотя, может быть, вам горько это сознавать, что именно миссис Уиттли стоит за вашим арестом и решением полковника вас казнить. Теперь даже Пимпкин вряд ли вас спасет – налицо таинственный выстрел вашего сообщника…
– Сколько времени? – спросила Дороти, сделав вид, что не расслышала последнего слова капитана.
– Одиннадцатый час.
– Они хотят казнить нас перед обедом, чтобы потом с чистым сердцем усесться за стол.
– Два часа? Осталось два часа? – вдруг испугался артиллерийский офицер. Конечно же, его зовут Генри. Генри-артиллерист.
Капитан Фицпатрик опустился за стол. Он склонил поседевшую за последние недели голову и глядел на крышку стола, словно ждал от нее ответа…
– Нет, – сказал артиллерист, – что-то должно произойти…
Дороти взяла Алекса за руку. Рука его была прохладной и сухой. Это хорошо. Это так приятно… Его пальцы сжались, обнимая пальцы девушки. Дороти легонько потянула Алекса в сторону. К счастью, камера была низкой, но обширной. Видно, ее не всегда использовали как тюрьму, порой – как склад для ценных товаров.
Дороти отвела Алекса в угол, где было свалено слежавшееся сено.
– Вы здесь спите? – спросила она.
– Вы угадали.
Дороти села на сено.
Страх, недавно охвативший ее при виде смертельно испуганного артиллериста, куда-то исчез. Спрятался. Он, конечно, вылезет, когда за ними придут, но давайте сейчас вообразим, что нас всего-навсего посадили в тюрьму.
– Давай просто думать, – прошептала она Алексу, – что нас посадили в тюрьму и забыли о нас. И нам даже повезло, что мы оказались в одной камере. Так что, если все отвернутся, ты можешь меня поцеловать.
– Что ты говоришь…
– Тебе не нравятся мои слова?
– Подумай, Дороти, зачем мы будем притворяться… Мне уже не так страшно умереть самому, но мысль о том, что и ты попала в эту ловушку, совершенно невыносима!
– Алекс, – сказала тогда Дороти, – я давно собиралась тебя спросить: как ты ко мне относишься?
– Я люблю тебя, – сразу ответил Алекс. – Я любил тебя все эти недели, пока не знал, что с тобой, где ты, жива ли ты! Я молил Господа, чтобы он забрал мою жизнь и оставил тебя на земле. И знаешь, когда меня приговорили к смерти, я счел это ответом судьбы на мои молитвы. Да, значит, Небо согласилось оставить тебя в живых…
– Милый! – Дороти погладила его руку. – Какой ты наивный! Неужели ты не знаешь, что Небо не вступает в договоры с людьми? Это – дело дьявола.
Алекс улыбнулся.
Дороти прижалась к нему, подняла голову и поцеловала его в щеку.
И поняла, что щека молодого штурмана горячая и соленая.
– Неужели все мужчины в Польше такие странные? Зачем же плакать, если мы вместе?
– Черт побери! – взревел Фицпатрик. – Я слышал ваши слова, дети мои! Я не могу этого выносить. Слушайте меня, офицеры! Нас пятеро. Пока среди нас не было этой невинной девушки, которая имела неосторожность полюбить нашего Алекса, я готов был пойти на смерть, потому что на самом деле чувствовал вину за то, что «Глория» попала в руки к врагу. Но сейчас я изменил свое решение.
– Говорите, капитан. – Помощник Фицпатрика поднялся с кучи соломы у двери. – Я чувствую, что вы что-то придумали.
– Говорите, капитан! – воскликнул артиллерист, который был готов к любому решению, только чтобы не идти на казнь, как баран.
– Я понял, что раз мы стали жертвой заговора, то наш долг, как офицеров Его Величества, сражаться до последней возможности против врагов трона.
– И что делать? Вы только прикажите, капитан! – потребовал артиллерист.
– Мы должны попытаться дорого отдать нашу жизнь, – сказал капитан. – Когда нас будут выводить, изображайте полное равнодушие и покорность. Я полагаю, что, если нам повезет, они не будут сразу связывать нам руки, как простым преступникам. Тогда у нас будет маленькая надежда разоружить солдат, которые придут за нами, и затем тех, кто стоит у входа. Может быть, если позволит Господь, мы сможем пробиться из фактории… Как только мы вырвемся наружу, у нас появятся шансы…
– Вы предлагаете поднять бунт против Ост-Индской компании и короля Британии? – спросил помощник капитана.
– Нет, мы поднимаем восстание против мерзавцев, которые прикрывают свои грязные делишки именем короля. Среди нас есть мисс Дороти Форест, которая, я надеюсь, тоже сможет выступить королевским свидетелем…
– Я постараюсь…
– Нам нужно будет добраться до Калькутты, а еще лучше – до Лондона, чтобы мы могли дать показания на настоящем, справедливом суде. Я думаю, что мы добьемся справедливости, друзья!
Как много может сделать слово, сказанное в самый безнадежный, черный момент жизни! Только что в каземате находились несколько человек, главным занятием которых было сведение счетов с собственной жизнью, как у обитателей чумного барака.
И тут – перемена! Пятеро офицеров, готовых сражаться, как спартанцы при Фермопилах, стояли в темном каземате, и рядом с ними была отважная юная амазонка, также не страшившаяся вражеских стрел и копий.
– Моряк, – произнес капитан Фицпатрик, уже помолодевший лет на двадцать, – должен всегда размышлять. Каждый бой для моряка – это задача со многими неизвестными. Сухопутный офицер может положиться на устав, нам же устав противопоказан. Мы потерпели с вами поражение, сражаясь с корсаром, как с французским регулярным кораблем. Мы должны победить сегодня, потому что от нас не ждут бунта и нас недооценивают, так же как мы недооценивали Сюркуфа. Поэтому внезапность на нашей стороне. А значит, нас не пятеро…
– Не шестеро! – воскликнула Дороти.
– Не шестеро, а шестьдесят. К тому же нам будет противостоять не воинская часть и не моряки, а толпа зевак, пришедшая полюбоваться, как мы наложим в штаны в последнюю минуту нашей жизни. А это значит, что нас не шестьдесят, а шестьсот.
– Слушайте, слушайте! – воскликнул артиллерист.
– А теперь за дело, господа офицеры!
– За какое дело? – спросила Дороти.
– Мы должны придумать, как мы вооружимся. Затем мы должны разработать всю операцию до секунды и дюйма. Кто где стоит, когда за нами входят, кто что делает. Если они будут настолько глупы, что заявятся к нам во главе с фактором, то у нас появится шанс захватить заложников.
– Слушайте!
– Пока из оружия у нас только кувшин, – продолжал Фицпатрик. – Это немного. Думайте, думайте, что еще можно использовать как оружие…
– Там в углу валялась палка под соломой, – сказал артиллерист.
– Так чего же вы молчите! Тащите ее сюда, Генри!
И смерть отступила…
Глава 10ВОЗВРАЩЕНИЕ СОКРОВИЩ
В приключенческом романе существует закон: спасение должно прийти к героям ровно за секунду до того, как палач опустит топор или выбьет ящик из-под ног жертвы.
Однако наш роман никак нельзя назвать приключенческим, ибо цель его – неспешное изучение быта и нравов наших далеких предков, а также будней некоторых организаций конца XXI века.
Именно поэтому стремление к жизненной и исторической правде оказывается куда более важным, чем внешняя завлекательность. И приходится констатировать, что, несмотря на соблазн отправиться по проторенным путям, в нашем романе события разворачивались вовсе не так драматично, как нам того хотелось.
Более того, приходится признать, что Дороти так и не пришлось подниматься на эшафот и подставлять под грубые садовые ножницы палача свои длинные черные волосы, чтобы они не помешали удушить невинную девушку.
До начала казни оставалось еще более часа, и палач из числа сержантов местного гарнизона как бы переставлял посуду на праздничном столе, передвигая куверты из-за того, что ждали дополнительного гостя. А попросту говоря, он менял расположение петель, чтобы уместить на виселице шестую петлю для Дороти.
Несколько зевак еще остались на плацу, глядя на старания палача, но большинство разошлись, потому что к одиннадцати часам солнце поднимается так высоко, что оставаться на открытом месте становится пыткой. Под навесами еще слышны были удары молотков и лязг пил – там изготавливали лафеты и колеса для пушек, а над кузницей чернел столб дыма – там выковывали железные части лафетов. Но работа шла далеко не так весело, как с утра, потому что жара доняла рабочих.
День был тяжелым. Солнце светило сквозь мглу, воздух был напоен влагой, и парило так, словно находишься под крышкой кипящего чайника.
Ворота фактории были приоткрыты, потому что недавно катер с «Дредноута» привез еще три пушки из числа шестидесяти, которые планировал использовать в походе мистер Джулиан Уиттли, а вернее, мистер Пимпкин, который намеревался возглавить поход, в подготовке которого не принимал участия, и украсить себя лаврами завоевателя Пегу. О чем он и совещался сейчас с коммодором Стоуном на борту «Дредноута». Сам мистер Уиттли сидел у себя в кабинете и писал обстоятельный донос на мистера Пимпкина, а также подробное оправдание собственных действий в ходе суда и казни офицеров «Глории». Он намеревался отправить это письмо своей почтой – через обязанных ему многим армянских купцов, которым, как христианам, он обещал особые блага после присоединения ближней Авы к Британской Ост-Индии.
Птица Регина мучилась от жары, щеки ее стали малиновыми, тело было покрыто потом, следовало бы облиться прохладной водой, но эта подлая Дороти умудрилась подстрелить полковника и угодить в тюрьму, поэтому оставила хозяйку без хорошей горничной, что по меньшей мере подло…