сомые вещи, то пиццу, то пару бургеров, так что, часть дня Вяземский страдал от больничной еды, а вечером, получив гуманитарную помощь, устраивал себе праздник живота.
Выписали его к обеду в понедельник, полковник даже смотался на служебную квартиру и привез новую чистую одежду. На выходе ему вернули сигареты, зажигалку, кукри, складень и, конечно, телефоны.
На память о ведьме у него остался тонкий шрам от осколка зеркала чуть выше лопатки. Вообще с ним Радиму сильно повезло, рана оказалась глубокой, и если бы осколок вошел на пару сантиметров левее, то оказался бы задет позвоночник, тогда бы тварь его и прикончила. Место, куда угодила пятерня зеркальной ведьмы, благодаря Льву Ароновичу быстро затянулась, да так быстро, что врач, который навидался тут всякого, только глаза округлил, но молча принял это, как факт, и выписал пациента. Так что, теперь у Радима над грудью в районе ключицы имелся шрам с памятную медаль. И это при старании старого еврея, без него все было бы, куда как хуже.
В отделе, куда он явился сразу из закрытой больнички, его встретили аплодисментами. Каждый сотрудник подошел и, пожав руку, сказал несколько теплых слов. Это было очень приятно, Радим вообще чувствовал себя среди зеркальщиков своим. И если бы не некоторые вопросы службы, он бы, не думая, остался в отделе.
Последними к нему подошли Жданов и Ломов.
— Поздравляем с выздоровлением, — выдал дежурную фразу полковник, после чего вытащил из кармана деревянный футляр, на котором выжжен клеймом символ отдела — нарцисс.
Да, вот так просто, обычный цветок. Когда Радим его в первый раз увидел на шевроне одного из силовиков, он с минуту недоуменно таращился, пытаясь понять, как это связано с отделом зеркальщиков. Но все оказалось проще — легенда о Нарциссе, который был заклят богиней Афродитой в наказание, что отверг любовь прекрасной нимфы. Под чарами он увидел в ручье свое отражение и влюбился в самого себя. Он был неспособен оторваться от своего облика, и в итоге умер, а на месте его гибели вырос цветок, который назвали в его честь.
— Наставник, все равно не понимаю, — произнес он, гладя на подполковника Пряхина, который все ему это рассказывал, — причем тут нарцисс и отдел?
— Иногда ты схватываешь суть на лету, а иногда тормозишь, — с улыбкой ответил подполковник. — Это напоминание всем нам, насколько может быть опасно зеркало и то, что мы в нем видим.
Радим тогда потер подбородок и признал, что в таком ключе все выглядит очень логичным.
— Открывай, — подмигнув, произнес Михаил, — это тот самый сюрприз, про который тебе Альберт Романович говорил.
Но Вяземский уже знал, что внутри. Судя по тяжести и размерам, ничем иным, как складнем, это быть не могло. Он откинул крышку и увидел на бархатной подушке складной нож, почти точную копию, что был у него на кармане, разве что клинок и рукоять чуть длиннее.
— Цени, — улыбнулся Жданов. — Гефест не пожалел рунного металла на этот клинок. Руны, как и на кукри, пробития, кровотечения, сокрытия, поиска гостей. Ну, да что я тебе рассказываю? Ты сам все видишь.
Радим вытащил нож из коробки и одним движением разложил его, тихонько щелкнул механизм, запирая клинок.
— Спасибо, — складывая нож и убирая обратно в футляр, поблагодарил Вяземский. — Спасибо, мужики, прям угадали, ведь хотел к концу практики к Гефесту на поклон идти, чтобы сделал мне складень.
— Всегда приятно, когда дар приходится по сердцу, — улыбнулся Ломов. — А теперь двигай к Старостину, он тебя уже ждет. Завтра окончание твоей практики.
Убрав футляр в карман, Радим пожал Альберту и Михаилу руки и направился к кабинету главы отдела.
— Здравия желаю, товщ полковник, — гаркнул Дикий, входя строевым (ну, как он это представлял) шагом в кабинет Старостина, — лейтенант Вяземский по вашему приказанию прибыл.
— Прекрати паясничать, Радим, — попросил его начальник одиннадцатого отдела. Он поднялся навстречу и крепко пожал ему руку. — Рад видеть тебя живым и здоровым. Не многим бывалым зеркальщикам удалось выжить после столкновения с ведьмой в боевой трансформации. И я знаю, что это в основном именно твоя заслуга. А еще ты мне Ломова с Ждановым сохранил, за это отдельное спасибо, не окажись там тебя, и мы бы потеряли двух хороших сотрудников. Так что, завтра вечером быть тут, в парадной форме, планируется небольшой фуршет, награждение, ну и проводы, если ты, конечно, не передумал и не останешься с нами. Условия, которые я предлагаю, ты знаешь — хороший оклад, квартира, через год получишь новое звание. Короче, не обидим.
— Нет, товарищ полковник, не останусь, — покачал головой Радим. — Прикипел я к вам и отделу, это правда, но не мой это город, плохо мне тут, не выдержу.
— Понимаю, — согласился Старостин, — Москва не для всех. Ладно, теперь давай о делах. Я знаю, Альберт довел до тебя, что требуется сделать, чтобы окончательно закрыть твою практику досрочно.
— Так точно, — кивнул Радим, враз став серьезным, — я готов.
— Вот и проверим, на моей памяти было несколько человек, кто не смог этого сделать. Но ты — парень крепкий, уже хлебнул с нами лиха, не помню ни одной такой практики, как твоя. Ладно, Радим, готовься, ночь у тебя будет трудная. Пойдешь отсюда из отдела, через зеркало палача, это своего рода традиция.
— Я буду в отделе, мою каморку еще не отдали никому?
— Нет, — улыбнулся полковник. — До завтрашней ночи она в твоем полном распоряжении.
В кабинете без окон, где ютился Вяземский на время обучения и стажировки, было пусто, стол, стул, зеркало, шкаф, и больше ничего. Радим запер дверь на ключ и, включив мощную вытяжку, прикурил, глядя на свое отражение. То, что он собирался сделать, полностью обрушит доверие к нему сотрудников отдела, если, конечно, они узнают о том, что он сотворил, но, если честно, не должны. Вяземский не считал, что поступает не правильно, он собирался взять то, что его по праву, и так отдел наложил лапы на наследие князя, и дневник у него на руках был единственной вещью, которая ему осталась, а ведь после того, как он покинет отдел, ему уже не удастся раскрыть эту тайну, а она его мучила. И сейчас фактически последний шанс сделать так, чтобы его осталось при нем. Достав из стола дневник князя, он убрал его во внутренний карман, пора заняться делом.
Подойдя к зеркалу, Радим начертил руну поиска. Запитав ее, он прикоснулся к ней пальцами, представляя зеркало в своей спальне. С минуту зеркало было мутным, но потом там медленно проступила единственная комната в служебной квартире. Радим вздохнул и принялся чертить руну пути. Запитка ее отняла куда больше сил, чем предыдущая, но не прошло и пары минут, как символ полыхнул золотом, и зеркало пошло рябью. Короткий шаг, и вот он уже вышел с другой стороны, два шага — к прикроватной тумбочке, открыть ее, кинуть туда оригинал, забрать подделку, точную копию, абсолютно пустую, и именно ее завтра он сдаст в хранилище. На все про все ушла минута, и он снова стоит в своей каморке. Стереть руны, все — дело сделано.
Оставшуюся часть дня Радим посвятил приведению складня от Гефеста в рабочее состояние, запитать руны — дело непростое, но он справился, и даже осталась половина резерва, как раз хватит на сегодняшнюю ночь.
К вечеру отдел опустел. На первом этаже скучал дежурный, на втором в кабинете гоняли чаи ночной следак и один из штурмовиков, на третьем над бутылкой коньяка коротали время два полковника.
Зазвонил рабочий телефон, на котором высветился номер Жданова.
— Пора, — произнес Лихач, и тут же повесил трубку.
Радим раздавил в бездымной пепельнице окурок и поднялся, ему предстояло пройти последнюю дорогу, сыскарем был, охотником был, остался путь палача.
Каменный мешок в подвале, толстая цементная шуба на стенах, тусклая лампа под потолком. Света от нее так мало, что небольшое помещение потонуло в сумерках. В коробке всего несколько предметов — стол, на нем пепельница, три стула, два из которых сейчас заняты Старостиным и Ждановым, и последней самой главной вещью в этом каменном мешке, было большое старинное мутное зеркало у дальней стены.
— Готов? — спросил Альберт, поднимаясь ему навстречу.
— Пока готов, — ответил Радим. — Ничего не ощущаю, ни страха, ни робости, ни подъема, ничего, пусто в груди, только желание покончить с этим побыстрее.
— Это хорошо, — кивнул Старостин. — А то видал я таких, которых трясло от возбуждения, они возвращались опьяненные силой. Одного такого я убил лично, шесть лет тому назад, в истории страны он остался, как призрачный убийца.
— Неужели, — опешил Вяземский, — сотрудник отдела — убийца двадцати трех женщин?
— Да, бывает такое, — подтвердил Сергей Витальевич. — Мы — тоже люди, и люди не идеальные, и нам дается сила, некоторых она развращает, превращая в чудовищ. Не становись чудовищем, Дикий, иначе я или кто-то из зеркальщиков придет за тобой. Но хватит о прошлом, пора о будущем, надо закончить начатое тобой. — Он кивнул в сторону зеркала палача. — Протокол ты знаешь, действуй.
Радим кивнул и принялся рисовать руну поиска. Зеркала помнят все, это огромная сеть, которая способна найти кого угодно, если, конечно, он не укрыт руной. Вот и сейчас Радим, активировав символ, приложил к нему фотографию Матильды Генриховны Шмидт, при этом он в голове держал дом, в котором она проживала, чтобы сократить время и район. Минут пять ничего не происходило, и зеркало показывало только бетонную коробку под отделом и трех человек — двое сидели за столом и Радим прямо перед зеркалом.
Изображение дрогнуло, исчез подвал с бетонной шубой на стенах, и вместо мрачной камеры в стекле теперь отражалась большая роскошная кичевая спальня с люстрой, лепниной, барельефом над большой, двуспальной, кроватью, хотя там можно спокойно еще пару человек разметить. Зеркало было вделано в гигантский угловой шкаф, так Радим смотрел на спящую Матильду Генриховну Шмидт, вдову владельца завода по изготовлению всякой нужной пластиковой фигни, чуть под углом. Женщина спала не одна, рядом с ней лежал смуглый брюнет с идеальным телом младше ее минимум вдвое. Но Радима он не волновал, руны решат эту проблему.