Вяземский прихватил с собой заключение тройки и принялся рисовать руну пути, вторую за день, но резерв позволял, так что, он не беспокоился застрять с той стороны, да и не займет это много времени, так пара минут. Вспышка золотом, подтверждающая активацию символа перехода и подернувшее рябью стекло, и Радим, применив руну сокрытия, решительно шагнул на ту сторону. Никто не проснулся при его появлении, жеребчик спал, очень мило и трогательно, сунув себе ладошку под щеку. Радим создал руну покоя и накинул на него, теперь до утра будет сопеть в две дырки, и близкий ядерный взрыв не разбудит. Далее он обошел комнату и начертил символ тишины, теперь никто ничего не услышит. Сокрытие он снимать не стал, это одна из частей протокола. Просто один раз сотрудник налетел, оказалось, что в спальне стояла шпионская камера, и потребовалось много сил, чтобы замять случившееся. Да и пугались приговоренные голоса из пустоты куда сильнее, чем появившегося в спальне мужика.
Радим подошел к спящей женщине и, склонившись к самому уху, скомандовал:
— Проснись!
Женщина резко открыла глаза и уставилась в темноту.
— Кто здесь? — сев, поинтересовалась мать Роберта, потом толкнула в плечо любовника. — Давидик, ты что ли шутишь?
— Не он, — отозвалась пустота.
Глаза Матильды расширились от ужаса.
— Ааааа, — заорала она во всю глотку. — Не надо, не трогай, я все отдам. Давидик, здесь кто-то есть, просыпайся. — Она начала пихать спящего, но с таким успехом можно толкать локомотив, обессмысленное занятие.
— Бесполезно, — ответила пустота, — он будет спать крепко до самого утра. А теперь замолчи и слушай.
Женщина захлопнула рот и уставилась в пустоту, видимо, пришла к выводу, что, если с ней пока ничего плохого не делают, то можно и послушать странного невидимку.
— Матильда Генриховна Шмидт, вы виновны в убийстве своего мужа, Эдуарда Карловича Шмидта, и его любовницы, Мирошиной Ольги Андреевны. Вы виновны в покушении на убийство своей невестки, Натальи Александровны Шмидт. Вы вступили в сговор с зеркальной ведьмой Анеей, заплатив ей деньги за смерть вышеуказанных людей. Тройкой особого отдела вы проговаривайтесь к смерти. Вам есть, что сказать в свою защиту?
— Я делала то, что должно! — неожиданно твердо и зло процедила сквозь зубы Матильда. — Эта дрянь погубит Роберта, а муж мой едва не пустил нас по миру из-за блядины. Так что, да, я их убила. Да, я платила ведьме, зеркальной, иль еще какой, без понятия, но я сделала, что должно.
Радим на этот монолог ничего не ответил, он молча сотворил руну боли, прямо на лбу Матильды, и в считанные секунды напитал ее. Спазм, и женщина замертво падает на подушки. Завтра врач разведет руками, скажет аневризма, и дело закроют. Вяземский, на всякий случай, проверил пульс и, развернувшись, ушел в зеркало, чтобы через минуту выйти в бетонном подвале, расположенном под зданием особого отдела.
— Почему ты не стал читать протокол? — поинтересовался Старостин, разливая по рюмкам коньяк. — Ты все верно сказал, но отошел от протокола.
— Он очень сухой, — ответил Радим, — а вы знаете, я очень не люблю всю эту официальщину. Поэтому, несмотря на отличный коллектив, не пойду работать в отдел. Я не хочу носить целый день пингвиний костюм, не хочу вставать по часам на работу, да много чего не хочу.
— За вольного ходока Радима Мироновича Вяземского, — поднимаясь и воздев над столом стопку, провозгласил полковник Старостин. — Твое обучение официально закончено.
Радим и полковник Жданов тоже поднялись, и три рюмки столкнулись в воздухе.
— Поздравляю, лейтенант, ты больше не стажер, — произнес Альберт, пожимая Радиму руку. — Мне очень понравилось с тобой работать. Надеюсь, я выполнил свой долг учителя и наставника.
— Полностью, — беря бутылку и наполняя стопки заново, ответил Радим. — За вас, Альберт Романович, пусть ваши зеркала ведут только в чистые комнаты.
— Спасибо, ученик, — растрогался полковник и опрокинул стопку. — И откуда ты только это напутствие выкопал? Сто лет не слышал.
— Так, в столетнем дневнике ходока Мирона Золотарева и вычитал. Жил он до революции, служил в надзоре и сожительствовал с зеркальной ведьмой, даже ребеночка с ней прижил.
— А, помню, — кивнул Лихач, — читал его.
Старостин снова наполнил рюмки и молча поднялся. Радим последовал его примеру, как и Жданов. Ровно минуту постояли в мертвой тишине, выпили, помянув разом всех зеркальщиков, вольных или на государевой службе, что сложили головы за века существования отдела.
— Как ты себя чувствуешь? — после того, как бутылка опустела, спросил Старостин, внимательно глядя в глаза Радиму, и взгляд его был абсолютно трезвым.
— Все хорошо, Сергей Витальевич, — слегка дернув щекой, ответил Вяземский. — Я сделал то, что должно, и нет у меня желания ходить по ночам, убивать людей, не чувствую я вкуса к этому. Но если придется, казню снова, таков мой путь. Как сказала покойная зеркальная ведьма, я — страж, сыскарь, охотник и палач.
— Да, она была права, — согласился Жданов. — Таков наш путь, и другого нет, особенно у ходоков.
— Докуривайте, и по домам, — убирая пустую бутылку и рюмки в пакет, произнес начальник одиннадцатого отдела, — дело сделано. Радим, ты сработал на отлично, хоть и нес отсебятину. Завтра на службу не приходи, для тебя она закончилась, вечером ждем ровно в семь, в парадной форме, не опаздывай. Ни о чем беспокоиться не нужно, организацию банкета отдел берет на себя.
— Вот и замечательно, — зевнул Вяземский и первым направился к двери из камеры, оставляя за спиной старое мутное зеркало, через которое вот уже несколько веков казнят тех, кто замарался. Ведь нет в России такого суда, который принял бы доказательства по делу Матильды Шмидт.
Радим проснулся поздно, делать ему было абсолютно нечего. Посмотрел на часы, которые показывали половину первого, разве что сходить куда-нибудь, пообедать. И тут он вспомнил про Владу. Взяв телефон, он кликнул на значок месенжера и отбил ей сообщение: «Я вернулся в Москву, скоро домой, жив, здоров. Целую и жду встречи, если, конечно, еще тебе нужен. p.s. Прости, что так вышло, служба». Ответ пришел, когда он брился, и он оказался очень теплым и довольно откровенным: «Испугалась, когда вместо тебя пришел уставший полковник. Никогда так не боялась, и, думаю, он мне врал про твое секретное задание. Да плевать, ты жив, а это главное. Люблю, жду, очень нужен, скучаю и хочу тебя, места себе не нахожу».
— Я тоже тебя хочу, — ответил Вяземский и из хулиганства сделал фотку в зеркале с намыленной половиной лица.
Ответ не заставил себя ждать. Надо сказать, хулиганила Влада куда как откровенней, ему прислали грудь в очень красивом кружевном лифчике, причем сфоткалась она прямо в офисе.
Радим в ответ послал смайлик, и все же, закончив бритье, отправился искать, где поесть. Поскольку жил он в центре, то никаких проблем с этим не возникло, томатный суп, паста карбонара, бокал пива с сырными палочками. Неужели сегодня последний день его московских гастролей? И завтра утром можно будет с чистой совестью прыгнуть за руль Ленд Ровера, и уже к вечеру быть в Энске? Если это так, то налегать на спиртное не стоит.
Радим несколько секунд смотрел на тумбочку, где лежал дневник князя Вяземского, и решил, что не стоит ему валяться тут так просто. На то, чтобы открыть проход через зеркало в собственную квартиру, ушло пять минут, еще три на то, чтобы быстро упрятать его в тайник. «Черт, — подумал Дикий, — надо было все же ехать тогда с Платовым на гелике, сейчас бы взял чемодан и прошел домой через зеркало». Но не бросать же машину в Москве. Эх, знать бы тогда, ну да чего уж теперь.
Вернувшись в квартиру, Радим быстро выгладил парадную форму, и тут его взгляд упал на квитанцию из химчистки. Блин, он совершенно забыл забрать вещи, которые приводили в порядок после его похода в зазеркалье за дочкой директора. Не желая откладывать это дело на завтра, чтобы сэкономить время, он оделся и выскочил за дверь. Обернулся быстро, и даже успел собрать чемодан, чтобы утром не возиться.
Когда он вошел в небольшой актовый зал, да и зачем отделу большой, их всего восемнадцать человек, все уже собрались. Дежурный на телефоне не в счет, он один из немногих, кто пришел со стороны, не левый, конечно, конторский, но все же не из одиннадцатого.
— Слава! Слава! Слава! — дружно гаркнули почти двадцать человек, стоя в две шеренги с бокалами шампанского в руках.
В конце этого коридора стоял полковник Старостин с подносом, на котором стоял одинокий фужер. Радим прошел к нему и, взяв бокал, высоко поднял, отсалютовал собравшимся и громко произнес:
— Служу России.
После чего залпом выпил отличное сухое шампанское и с силой швырнул бокал на пол. И все отдельские, как один, повторили его ритуал. Звон бьющегося стекла заставил Радима вздрогнуть, именно с этим звуком лопнул щит, и потом в него вонзились когти Анеи.
— Рассаживайтесь, — скомандовал Старостин и указал Радиму на крайнее место в первом ряду. — Тебе сюда, — добавил он, если Дикий вдруг не понял, а сам прошел к небольшой тумбе.
Дождавшись, когда народ успокоится, обвел взглядом зал.
— Соратники, — громко произнес он, — сегодня нас стало больше. Да, пусть Радим Вяземский выбрал путь вольного зеркальщика, но он будет хранить наш мир так же, как и мы, и, думаю, мы не раз еще пересечемся с ним. Когда я встретился с ним впервые, я сильно расстроился, я увидел очередного индивидуалиста.
Радим при этих словах улыбнулся уголком губ. Что сказать? Прав был полковник, он индивидуалист, но в хорошем смысле этого слова, и для него оно ничуть не обидное.
— Но я ошибся, Радим делом доказал преданность товарищам. Пожалуй, он — самый сильный курсант за последние лет двадцать, во всяком случае, за то время, что я в отделе и занимаю кресло его начальника. Сегодня мы чествуем его, нашего выпускника. Но есть еще один повод, касающийся Радима, и я не помню на своем веку, чтобы кто-то из наших курсантов заработал высокую награду, такую, как орден мужества, проходя практику.