И ошиблась. Назавтра, уже через какой-то час езды, девушке хотелось одного: лечь и сдохнуть. Мало того, что снова всю ночь снились невнятные, но жуткие сны; мало, что после такой-то ночи нещадно слипаются глаза и так и тянет рухнуть лицом в Пенкину гриву, словно в подушку; мало, что крючит боль, а вокруг – глухой лес; так еще и Пенка нервничает, так и норовит взбрыкнуть, поди удержи!
Мариану все больше разбирала злая обида – на себя, Барти, себастийских рыцарей, дурную кобылу и весь мир в придачу. Слезы застилали глаза, мешая следить за дорогой. Барти недолго делал вид, что ничего не замечает. Догнал Пенку, схватил под уздцы.
– Мариана, Нечистый тебя раздери, у меня полно всяких снадобий! Только скажи…
– Отстань! Ничего мне не надо!
– Да что ж ты дурью маешься, дурная ты девчонка, у нас разве есть время болеть?!
Глаза у Барти припухли после бессонной ночи, и рыцарь показался Мариане похожим на большого сердитого кролика. Девушка хмыкнула: ну и сравнила! А как еще, подумала, если он даже когда сердится, все равно безнадежно добрый? Если хочется пригладить ему растрепанные волосы, поправить смятый воротник рубахи?
– Само пройдет, – покраснев, выдавила Мариана. – У тебя все равно нет…
– На! – Барти порылся в сумке, достал флакон, зубами выдернул тугую пробку. – Один глоток, Мариана.
– Это что?
– Да ничего такого, – пожал плечами Барти. – Просто боль уймет.
Мариана колебалась всего несколько мгновений. Глотнула, скривилась. Барти взял из дрожащих рук флакон, закупорил, кинул в сумку. Попросил:
– Слезь-ка.
– Зачем?
– Свет Господень, можешь ты один раз просто меня послушать?!
– Ну… ладно.
Рыцарь не стал ждать, пока спутница сползет на землю. Едва выдернула ноги из стремян, подхватил под мышки и перетащил к себе на седло – боком, по-дамски. Мариана ойкнула.
– Сиди, – буркнул рыцарь. – Держись крепче. Поедем.
Снадобье оказалось сильным: боль уже отступала, сменяясь тихим звоном не то в ушах, не то в затылке. Мариана закрыла глаза. Храп шел плавно, девушку покачивало мягко и ласково, сама собою подступила дрема.
День прошел словно в тумане. Мариана то просыпалась, обнаруживая себя в кольце рук рыцаря, прильнувшей к его груди, то снова засыпала. Ей снились фырканье лошадей и звон амулетов на уздечках, и шум ветра в листве грабов.
Очередное пробуждение застало девушку лежащей на земле, укутанной в одеяло, с мягкой сумкой под головой. Густые вечерние сумерки разбавлял костер. Пахло грибной похлебкой – да не пустой, а щедро приправленной луковицами кудрявчика и листьями медвежьей лапы. Это ж надо: рыцарь! Не хуже доброй хозяйки… да ведь и не лень было собирать!
Мариана села, огляделась. Возле костра стоит прикрытый лопухом котелок, Барти чистит Храпа. Стреноженная Пенка щиплет высокую траву на краю поляны. Благодать! Если не считать того, что еще почти светло, а остановились, верно, не меньше двух часов назад. Стоило ли время терять? Девушка недовольно поморщилась, нашла в горке поклажи свою сумку и побрела в кусты.
– Ешь, – предложил Барти, когда она вернулась. – Я подогрел.
– Спасибо, – буркнула девушка. Ей было отчаянно неловко.
– Брось, – отмахнулся Барти, словно прочитав ее мысли. – Доедай и ложись, завтра рано разбужу.
Мариана жадно проглотила похлебку – надо признать, кухарить ее спутник умел, и весьма неплохо! – укуталась в плащ и, едва закрыв глаза, провалилась в сон.
Что же касается сэра Бартоломью, его ждала третья бессонная ночь, и сейчас он ругательски себя ругал за блажь не спать в предыдущие две. Хотя кто ж мог знать, что они пройдут спокойно… А теперь, когда гости пожалуют к их костру почти наверняка, у единственного годного к драке бойца дрожат руки и слипаются глаза. Нехорошо.
Глотнуть бодрящего зелья? Нет, пожалуй, не стоит: одну ночь он еще продержится и так, нечего транжирить запас. Штука ладно бы дорогая, то полбеды, но не всякому заклинателю она удается, и в незнакомом месте покупать рискованно. Барти достал из сумки «глаз совы» и связку наговоренных болтов, отошел на дальний от костра край поляны, сел, прислонясь спиной к дереву, положил рядом самострел. Путников ждала ночь на самом опасном участке горной тропы, и загодя наведенная защита оградит от волков и прочих неразумных хищников, но не спасет от мрачников.
Горные оборотни не ходят стаями, как степные, и не так умны. Но это совсем не значило, что они менее опасны или с ними легче справиться. Мрачники не нападают на поселения и многолюдные караваны, только и всего; но горе одинокому путнику, если он позабудет об осторожности вечером или ночью в горах.
Барти слушал ночь. Стрекот цикад, тонкий писк летучих мышей, далекое тявканье лисицы. Шорох листвы. «Глаз совы» позволял видеть каждый листик, каждую травинку, но ночь все равно казалась рыцарю темной. Может, оттого, что звезды здесь куда ярче, чем на равнине?
Затрещало полено в костре, рассыпалось искрами. Всхрапнул гнедой, тревожно фыркнула Пенка. Сгустилась за костром тень: вроде те же деревья, но размытые, словно черным облаком окутаны. Рыцарь неслышно взвел самострел. Вспомнилось вдруг: и в горах на севере, и на границе Таргалы и Двенадцати Земель горных оборотней называют кошмарниками. А мрачниками – только здесь, на южном побережье. Из-за этого он как-то по молодости не понял предостережения местных и едва не погиб. Спас лесовавший неподалеку бортник…
Мариана застонала во сне, забормотала что-то. Сейчас, понял Барти. Встал.
И выстрелил точно в середину огибающей костер неразличимо-темной фигуры, смутно напоминающей человека на полусогнутых ногах с растопыренными руками.
Наваждение рассеялось. Оборотень стал виден во всей красе: бурая с проседью шерсть, сутулая спина, длинные передние лапы с отливающими сталью когтями и короткие, кривые задние… ничего человеческого! Зверь взрыкнул, развернулся и пошел на рыцаря.
Второй болт Барти всадил точно между глаз, в середину белой проточины на морде. Мрачник взревел, упал на четвереньки – и пошел еще быстрее, слегка раскачиваясь и косолапя, вырывая когтями клочья травы.
– Живучая тварь, – пробормотал Барти. Руки привычно заряжали самострел, а взгляд не мог оторваться от ниточки слюны, стекающей из уголка пасти хищника.
Еще два выстрела – в горящие желтым глаза. Чудовище захрипело. Барти отскочил в сторону; огромная лохматая туша, пробежав еще несколько шагов, рухнула туда, где он только что стоял. Загнутые когти пробороздили землю, выдирая траву и мелкие камушки.
Барти достал длинный нож, примерился – и вспорол оборотню яремную вену. Отпрыгнул, несколько раз воткнул клинок в землю, очищая. Обтер травой, тут же кинув ее в костер. Не приведи Господь, попадет на кожу кровь: не помогут никакие амулеты. Восточным соседям с тамошними вильчаками проще: степные оборотни с людьми хоть в дальнем, да родстве, даже если покусают, это чревато всего лишь лихорадкой. Неприятно, но излечимо. А горные…
Тягучий, жалобно-вопросительный вой отвлек рыцаря от некстати одолевших раздумий.
– Это еще кто? – пробормотал Барти. Мрачники охотятся поодиночке и не допускают сородичей на свою территорию. Разве только…
Барти снова зарядил самострел. Руки позорно подрагивали; зато сна ни в одном глазу, благородный сэр, прозвучал в мыслях ехидный голос Марианы. Рыцарь криво усмехнулся и пошел вокруг поляны, вглядываясь в просветы между деревьями. Он искал еще одно пятно тьмы, непроглядной даже с «глазом совы» – а нашел…
Нашел звереныша. Недавнего сосунка, даже не сбросившего сероватый детский мех. Такие не умеют еще становиться тьмой в ночи, насылая на спящего кошмары, а на караульщика – темный ужас. Но и такие уже опасны.
Рыцарь поднял самострел. Звереныш посмотрел доверчиво, заскулил. Проковылял несколько шагов навстречу. На задних, в полный рост, он еще держался неуверенно. Но когти на передних уже отливали безжалостной сталью.
Барти выстрелил в сердце. Малыш-оборотень совсем по-человечьи всхлипнул и опустился на четвереньки. Барти выстрелил снова – в глаз. На мгновение испугался: показалось, рука дрогнула, и болт уйдет вскользь. Но нет, попал. Звереныш ткнулся мордой в траву и затих.
Рыцарь обошел поляну еще раз, вглядываясь в ночь. Нужно было убедиться, что за деревьями не прячется третий гость. Кони прядали ушами, тревожно фыркали, чуя запах мертвых тварей. Вздохнув, Барти пошел искать сухостой: брать топливо от костра не хотелось, да и не хватило бы его, а ждать до утра показалось не слишком разумным решением.
Мариана открыла глаза с противным ощущением измучившего кошмара. Вместо привычной утренней свежести на нее накатывал жар. Воняло паленой шерстью и горелым мясом. Девушка села, огляделась. На поляне полыхали два огромных костра: один поодаль, другой – в каких-то десяти шагах от нее.
– Свет Господень… – Мариана закашлялась, с трудом подавила рвотный позыв. – Что это такое?!
– Мрачники, – ответил Барти. – Плохо горят, заразы. Замучился уже ветки подкидывать.
– Двое? – удивилась Мариана. – И ты один… двоих?! – Тут девушка проснулась окончательно. Вскочила, шагнула к рыцарю. – Цел?
– Цел, не бойся. Похоже, мамаша учила детеныша охотиться. Болты, жаль, пропали.
– Жизнь дороже. – Мариана перевела дух. – Спасибо, сэр Барти. Этой ночью вы меня спасли. И… мне, право, стыдно…
– Брось, – отмахнулся рыцарь. – В таком пути, как наш, глупо считать, кто кого сколько раз спасал. У тебя еще будет случай ответить тем же.
Мариана покачала головой. Полезла в сумку, достала флакон из белой глины – пузатый, с притертой крышкой.
– Возьми, Барти. Здесь гномий огонь, с десяток зерен должно, наверное, быть.
– Ого, – Барти удивленно присвистнул. – Такое сокровище, и тратить на этих тварей.
– А что делать? Так они весь день гореть будут. И смердеть. – Мариана сглотнула и, обежав костер по широкой дуге, со всех ног понеслась к ручью. От вони девушку выворачивало наизнанку.
Умывалась неторопливо: возвращаться на поляну не хотелось. Вертелась в голове последняя фраза Барти, его удивленный голос. «Сокровище»… Истинная ценность гномьего огня никогда Мариану не интересовала. Но она помнила те слова, что сказал отец, вложив ей в руку этот самый флакон. «Помни, Мари, никто не должен знать. Эти зернышки дороже серебра и опасней стали, и многие, кому ты веришь, как себе, захотели бы отнять их у тебя вместе с жизнью. Одно такое зерно, дочка, может решить судьбу королевства. Храни их в тайне, как хранил я, до крайнего случая».