— А может, он с парашютом прыгнул, дружище? С самолета? Об этом ты не думал?
— И я, и сестра тоже. Только, по ее словам, если он с самолета прыгал, то потом, вадимо, съел парашют. Сью по всему его пути прошла — это несколько сот ярдов — и там по дороге не было никакого местечка, чтобы он мог парашют запрятать или закопать.
— И они так сразу и поженились? — снова спросил шериф.
— Через два дня. На машине я уехал, поэтому сестра запрягла лошадей, и они отправились в город — парень-то править лошадьми совсем не умел… В городе и юбвенчались.
— А брачное свидетельство ты видел, парень? Уверен ты, что они действительно…
Губы у Лью Алленби сжались так, что побелели, и он наградил шерифа таким взглядом, что тот сразу же пошел на попятный:
— Вот и хорошо, дружище, и прекрасно, я ведь ничего такого в виду не имел… Не волнуйся ты так, парень!
Сьюзен послала брату подробную телеграмму, однако тот успел сменить отель, так что не получил известия и о замужестве сестры узнал только по возвращении на ферму — неделю спустя. Разумеется, он был весьма удивлен. Впрочем, Джон О'Брайен (Сьюзен несколько переиначила имя и фамилию мужа) оказался человеком приятным в общении, хоть и не без странностей.
Однако он был добр, умен и красив, и они со Сьюзен были без ума друг от друга Само собой, денег у Джейна — или Джона — в помине не было, в его эпоху они были не в ходу, о чем он сам сообщил новым родственникам. Но зато работником он оказался отменным, и руки у него росли откуда надо.
На семейном совете было решено, что Сьюзен с Джоном останутся на ферме до тех пор, пока О'Брайен не сориентируется в новой для него обстановке достаточно, чтобы начать зарабатывать самостоятельно. Надо сказать, свои способности на сей счет он оценивал весьма высоко. А подзаработав, намеревался постранствовать со Сьюзен по свету; таким образом он хотел приступить к изучению жизни XX века.
Важнее всего было подготовить послание для доктора Мэйтса и президента Института — ведь от его получения зависела судьба дальнейших исследований.
Джейн рассказал Сьюзен и Лью, что прибыл сюда с билетом в один конец: аппарат доктора Мэйтса обеспечивал возможность перемещаться исключительно в прошлое. Обрин поведал им, что участвовать в эксперименте вызвался добровольно, сознательно смирившись с перспективой провести всю оставшуюся жизнь в далеком прошлом. Проведя здесь достаточно долгое время и написав на основании личных наблюдений обстоятельный доклад, который запакует в специальный контейнер, способный не разрушиться за сорок столетий, и поместит в такое место, где его в грядущем смогут найти — место это уже намечено и согласовано там, в Историческом институте. Он даже назвал им точные координаты этого места.
Услышав о том, что обитатели XX века сами заложили уже не одну капсулу времени, Джейн пришел в невероятное возбуждение: он точно знал, что в будущем ни одна из них не была обнаружена и тут же решил разузнать все подробности, чтобы включить в свой доклад — пусть старания предков не останутся неоцененными потомками.
Вечера все трое проводили в долгих разговорах.
Джейн рассказывал — и о своем времени, и о тех десятках столетий, что пролегли между его веком и этим; о триумфах человеческой мысли, достижениях в медицине, в психологии, социологии… А Сьюзен и Лью говорили о себе, о своем времени, описывали человеческие институты XX века; Обрину была интересна любая мелочь, всякая деталь здешнего быта.
Постепенно некоторое — невольное и тщательно скрываемое — недовольство Лью скоропалительным замужеством сестры сменилось искренней симпатией к новоявленному родственнику. И тут…
— И он так-таки и не признался тебе, кто он такой до самого сегодняшнего вечера? — переспросил шериф.
— Точно.
— И сестра твоя сама слышала, как он об этом сказал?
— Да… похоже, да. Сейчас-то ее и спрашивать об этом не стоит — я уже говорил, настоящая истерика… Грозит, что бросит и меня, и ферму… Но слышать-то она это слышала, шериф. Похоже, он здорово умел влиять на нее иначе бы она теперь так себя не вела.
— Не хочу сказать, будто сомневаюсь в твоих словах, парень, да только для всех было бы лучше, если бы твоя сестра эти слова слышала. С чего это все началось?
— Да я все время расспрашивал его — о том, о сем, что там у них и как. Вот и поинтересовался: как, мол, там, в будущем, с расовыми проблемами. Поначалу у него вид стал какой-то смущенный или, может, озадаченный, а потом он заявил, что помнит-де кое-что о расах, по истории изучал, но в его время, мол, никаких рас в помине нет, все, мол, слились в одну. Тут уж я на него глаза вылупил. "Что же, — говорю, — и в тебе негритянская кровь есть?" А он подумал-подумал и преспокойно так говорит, словно безделицу какую: "Что-то около четверти".
— Коли так, парень, то ты правильно поступил, — серьезно проговорил шериф. — Это уж точно.
— Понимаете, я просто взбесился! Он же на моей сестре женился, спал с ней! У меня все перед глазами так и поплыло от ярости, сам не помню, как за ружье схватился…
— Спокойно, спокойно, дружище, не волнуйся. Ты все правильно сделал.
— Но ведь это же так… неприятно! Он-то ничего не понимал…
— А какое это имеет значение, дружище? Сдается мне, ты переел той чепухи, которую этот твой тип нес. Из будущего он явился, видите ли! Эти ниггеры готовы на все, что угодно, лишь бы сойти за белых. Будущее — оно будущее и есть, никто оттуда не приходит и туда не уходит. А всю эту историю, не беспокойся, мы замнем — вовек никто не узнает…
Мак РейнольдсПроценты с капитала
Незнакомец сказал на скверном итальянском:
— Я бы хотел видеть сьора Марино Гольдини — по делу.
Привратник глядел на него с сомнением. Сквозь дверное окошечко он окинул взглядом одежду пришельца.
— По делу, сьор? — он колебался. — Возможно, сьор, вы изложите мне суть вашего дела, чтобы я мог доложить Вико Летта, секретарю эччеленца…
Он вопросительно глядел на незнакомца.
Тот немного поразмыслил.
— Это, — ответил он, — имеет отношение к золоту.
Он извлек руку из кармана и открыл ладонь, на которой лежало с полдюжины желтых монет.
— Один момент, люстриссимо, — быстро проговорил слуга. — Прошу извинить меня. Ваш костюм, люс-триссимо…
Он не окончил фразу и исчез.
Через несколько мгновений он появился снова и широко распахнул дверь.
— Добро пожаловать, люстриссимо, эччеленца ждет вас.
Он провел незнакомца через сводчатый зал во внутренний двор. Они миновали фонтан и направились к тяжелой внешней лестнице, поддерживаемой готическими арками и огражденной резным парапетом, поднялись наверх, свернули к темному дверному проему и вошли в слабо освещенный коридор. Слуга остановился и осторожно постучал в толстую деревянную дверь. Изнутри послышался голос, слуга открыл дверь и придержал ее, пропуская визитера. Потом, закрыв за собою дверь, удалился.
За грубо отесанным дубовым столом сидели двое. Старший был коренаст и крепок, с лицом холодным и непроницаемым, второй, наоборот, был худ, высок и держался непринужденно. Он учтиво поклонился, сделал жест рукой и сказал:
— Эччеленца сьор Марино Гольдини.
Пришелец в ответ неуклюже поклонился и в явном замешательстве пробормотал:
— Меня зовут… мистер Смит.
После короткой паузы заговорил Гольдини:
— А это мой секретарь Вико Летта. Слуга сказал нам, что речь идет о золоте и о каком-то деле, сьор.
Странник извлек из кармана десяток монет и положил их на стол. Вико Летта взял одну и с интересом осмотрел.
— Мне не знакома эта чеканка, — сказал он.
Лицо Гольдини искривило некое подобие усмешки.
— Я поражен этим, мой добрый Вико.
Он повернулся к гостю.
— И каковы будут ваши пожелания относительно этих монет, сьор Мистер Смит? Я, признаться, в замешательстве.
— Я хочу, — сказал мистер Смит, — чтобы вы поместили эту сумму в своем банке.
Вико Летта лениво взвесил монетки, пользуясь при этом самыми маленькими гирьками. На какое-то мгновение он поднял глаза к небу, подсчитывая полученный результат.
— Все десять стоят примерно сорок девять цеххини, эччеленца, — пробормотал он.
Марино Гольдини сказал нетерпеливо:
— Сьор, вряд ли стоит такому заведению, как мое, беспокоиться из-за такой суммы. Одно только ведение книг…
Чужестранец прервал его:
— Вы не поняли. Я понимаю, что сумма мала. Однако я хотел бы запросить с вас десять процентов в год и обязуюсь не изымать свой вклад в течение… ста лет.
Оба венецианца удивленно подняли брови.
— Сто лет, сьор? Возможно, недостаточное знакомство с нашим языком… — сказал Гольдини вежливо.
— Сто лет, — ответил незнакомец.
— Но ведь, — запротестовал глава дома Гольдини, — через сто лет никого из нас троих не будет в живых.
Все в руках господних — возможно, и от дома Гольдини останутся одни воспоминания.
Вико Летта, явно заинтригованный, произвел быстрые подсчеты.
— Через сто лет, учитывая десятипроцентный ежегодный прирост, на вашем счету будут значиться около семисот тысяч цеххини.
— Даже чуть больше, — уверенно сказал чужак.
— Приличная сумма, — кивнул Гольдини, который начал заражаться от секретаря заинтересованностью. — И весь этот период все решения, касающиеся этой суммы, будут приниматься моим Домом?
— Совершенно верно, — чужестранец достал из кармана листок бумаги, разорвал его на две части и вручил одну половинку венецианцу. — Когда вашим наследникам будет предъявлена моя половинка этого документа, то ее предъявитель и будет владельцем всей этой суммы.
— Идет, сьор мистер Смит! — сказал Гольдини. — Странная сделка, но я ее заключаю. Десять процентов в наши дни — это немного.
— Этого достаточно. А теперь могу я дать вам несколько советов? Вы знакомы с семейством Поло?
Гольдини сказал осторожно:
— Я знаю сьора Маффео Поло.
— А его племянника Марко?