«Игрок» – это текст, появившийся после того, как я посмотрел одноимённый спектакль в БДТ. Вообще принято считать, что БДТ – это оплот классики. Но в 2014–15 годах там начали экспериментировать, и вот «Игрок» – это что-то вроде оперетты. Там есть один фантастический момент, когда актёры встают в круг и изображают голосами и щелчками пальцев рулетку, то, как по ней шарик бежит и потихоньку замедляется…
Я впечатлился настолько, что подумал: «Вот же моя жизнь!» Мы же рискуем постоянно, мы же не знаем, какой отклик вызовет та или иная песня. Да и вообще жизнь музыканта – это один сплошной риск. Придёт ли народ на концерт, если ты не суперзвезда? Достаточно ли хитовый получился альбом? Мы же не планировали ничего вообще, мы не думали о хитах, мы просто писали песни, которые нам нравятся. А попадёт ли то, что нам нравится, в тех, кто нас слушает? И с этим постоянным ощущением риска фактически ты – игрок. И я «Став-лю на зе-ро», когда занимаюсь Zero People.
«Танец под дождём». Обычно, когда люди спрашивают, что мы играем, а мы отвечаем: «Ну, у нас фортепиано плюс вокал», – они сразу представляют себе романс в духе «Утро туманное, утро седое…». И как-то раз я говорю: «Зараныч, есть у меня заготовка цыганская, давай запишем романс». Ну и всё – получился «Танец под дождём». Тут снова «психофашизм» в текстах. Я просто хотел, чтобы у нас была песня-романс. Которую мы в итоге на концертах не играем – записали, и всё. Она не передаёт совершенно ничего в Zero People, потому что суть у нас как раз рокерская, а в этой песне рока нет.
«Письмо из прошлого» – редчайший случай, когда я чужой текст пою. Это стихотворение Марины Кацубы, которое она посвятила мне. У нас с ней был микророман стремительный, из двух встреч состоявший, после которого остались прекрасные отношения. Были даже совместные концерты. Происходило это так: выходил поэт, читал свои стихи под музыку Зараныча, который наигрывал какие-то импровизации, а потом выходил я и уже начинался Zero People.
И вот она написала стихотворение, посвящённое мне, а я подумал: «Блин, нифига себе! Я должен переложить его на музыку». И переложил. У неё стихотворение называлось «Снег», а у нас песня – «Письмо из прошлого». Потому что к тому моменту это всё давно прошло, но я хотел запечатлеть момент, получив одобрение от автора.
Эта песня идёт-идёт-идёт, заканчивается текст, заканчивается моё пение, и начинается совершенно фантастический проигрыш. Это лучшая мелодия из тех, что Заранкин написал за всю свою жизнь. Она уровня какого-нибудь гениального советского композитора типа Артемьева. И из этой мелодии мы выходим в последнюю песню альбома…
«Прекрасная жизнь» является редчайшим приятным пророчеством. Я её написал, когда у меня в личной жизни ещё ничего хорошего не было. Обычно я сочиняю очень грустные песни, которые потом сбываются со мной. А тут я внезапно напророчил себе, что у меня всё будет круто, что на кухне будет готовить чай та, которую на счастье повстречал. И это действительно случилось. Так и происходит сейчас. На данный момент, по крайней мере, когда мы пишем эту книжку. Побольше бы мне таких песен. Музыка обладает достаточной силой для того, чтобы потом сбываться в жизни. Особенно у того, кто её написал.
Красота
Обложка альбома «Красота» – это офигенная штука. Я к тому времени уже вовсю занимался популяризацией граффити, у меня был для этого отдельный Инстаграм[4], я гордился своим цифровым «собирательством» и показыванием миру того, что я нахожу. Я уже был знаком заочно с Сашей Блотом – пензенским стрит-артистом, который переехал в Питер. И тут вдруг на стадии подготовки альбома, рыская в поисках граффити, я увидел одну из его работ: красное лицо женщины, очень круто нарисованное на стене заброшенного дома. Я подумал: «А что если сделать обложку из работы стрит-артиста?» Наверняка такое было у кого-то из музыкантов, но я не встречал – в России уж точно.
В итоге я связался с Сашей, спросил, можно ли взять его граффити для обложки. Он удивился, предложил переснять, но я попросил просто прислать исходник. После чего мы с Санчесом дописали на этой фотографии слово «Красота» в фотошопе.
Эта красота в страшном обрамлении заброшенных стен относительна – какая-нибудь старушка ужаснётся, глядя на такую кроваво-красную картину. Песня «Красота» тоже не красивая на самом деле ни разу, она страшная местами даже. И именно такого контрапункта я и хотел от обложки: вроде как красота, но слегка пугающая.
Этот альбом мы уже записывали одним дублем на репетиционной точке. Мы просто пришли, порепетировав, естественно, до этого, с первой до последней песни его сыграли и потом уже не переигрывали. Другое дело, что мы подходов пять совершили, после чего уже выбрали какой-то лучший из них целиком. В один день – с одним настроением, в другой – с другим… Но мы не нарезали треки из разных записей, не говоря уж о том, что внутри песен вообще ничего не менялось.
«Зверь». Сначала я хотел сыграть эту песню в Animal ДжаZ, потому что она содержит в себе звуковой вал. А потом представил, что там один «бах», а потом «провис», – и что у меня будет делать Кивин (барабанщик Animal ДжаZ. – Прим. авт.)? Понял, что не слышу там барабанов, а слышу медленного Мусоргского, – значит, она идёт в Zero People.
У песни было рабочее название «Бронсон». Я принёс на репетицию заготовку, сыгранную на всё той же шестой струне гитары, на которой у меня все песни придумываются. А дальше был такой диалог:
– Зараныч, представь себе классический вестерн: Чарльз Бронсон главный герой, метёт по песку такой ветерок, всё жаркое, все потные стоят друг напротив друга. У одного кольт, у второго кольт…
– Не-а. Я ни одного вестерна не смотрел. Кто такой Чарльз Бронсон – я не знаю. Но Дикий Запад я себе примерно представляю, да, окей.
– Ты точно представляешь? Салуны там эти, болтающиеся двери туда-сюда, пьяная публика внутри…
– Ну, могу на гастролях обратить внимание на какой-нибудь бар.
– Блин!
В этом и круть Заранкина – в некоторых аспектах он совершенно девственен. И это бесконечное поле для эксперимента. А самое главное – моя идея, упавшая в правильную почву, дала бы слишком буквальные всходы, я боюсь. Получилась бы песня, как у Эннио Морриконе в классических саундтреках к этим фильмам, а хотелось-то своего. А как оно может не быть своим, если пропускается через абсолютно непонимающее существо, обладающее гением играть на фортепиано? Поэтому в итоге и получается такой монстр, который ни на что не похож. Это, кстати, и в Animal ДжаZ так, и в Zero People.
В итоге у нас вышел этакий гимн (в котором уже вряд ли можно услышать перекатывающийся на Диком Западе песок), ближе к концу переходящий во что-то русское народное. Это чисто заранкинское добавление. Я предложил как-нибудь развить песню, когда мы доиграли куплет-припев, куплет-припев. И он начал это делать со своим внутренним безумием, стал играть какие-то «Половецкие пляски» – по-своему, как он это себе представляет. И заканчивается всё: «Тэ-дэ-дэ-дэ-бам» – куском из какой-то «Калинки-малинки». Из Дикого Запада мы перетекли в абсолютно дикий Казанский кремль XV века. Как он это делает – я не знаю. Как мы это делаем – тоже не знаю. Но результат меня восхитил. Зараныч – конечно, абсолютный гений.
Эту песню мы редко играем, потому что она не концертная по своей подаче, слишком медленная, раскачивающаяся. Мы с неё начинали программу презентации альбома, а сейчас уже вряд ли к ней вернёмся. При этом как произведение искусства «Зверь» – один из шедевров Zero People, особенно вот эта его концовка.
«Токсичное чувство» – песня, состоящая из двух кусков.
В первом я пою про моё поколение. Я обнаружил и продолжаю обнаруживать такую вещь, что среди моих одногодок (тех, кто родились с 1971-го по 1973-й), практически нет никого из известных личностей. В разных областях, включая учёных, не говоря уж о музыкантах. Они все либо старше, либо младше. Очень мало кто из моих одногодок сделал хоть что-то заметное. Потому что наши выпускные пришлись на самое трагичное время в истории Советского Союза. Мы буквально вышли из школы в одной стране, а пришли в институт – в другой. В 1990–91 годах – на моменте слома. И, может быть, из-за этого совсем уж не нашли себя в жизни. Я тоже не оставил большого следа в истории, не являюсь каким-то великим музыкантом, на которого равняются…
Моё поколение – абсолютно потерянное. Тем, кто не были детьми богатых комсомольских работников, пришлось самые яркие годы своей юности потратить на то, чтобы выжить. В начале девяностых, когда всё рухнуло, когда инфляция была по 1000 % в неделю или в день, когда утром подсолнечное масло стоило 10 рублей, а вечером – 20… Это всё прошло через нас, и мы тупо выживали. Делали это, конечно, с весельем и не особо-то страдали, живя в своём общежитии, тем не менее это было достаточно напряжно. У нас тогда просто не было времени как-то постигать жизнь. Надо было найти где-то бабок, найти где-то жратву… Я помню, как мы сидели на одном геркулесе неделями. Разбавляли пачку водой и просто ели его с утра до вечера, потому что больше нечего было.
Я же при этом ещё активно учился, грыз гранит науки, ходил на все лекции. А многие пропадали где-то на рынках, подрабатывали, пытались как-то крутиться. В итоге практически никто ничего значимого не добился – для себя, для страны, для всего… И во что это вылилось?
Во второй части я пою уже о токсичном чувстве. Мне кажется, токсичный человек – это тот, кто плохо воздействует на других, отравляет существование рядом живущих и тех, кто от него зависит. Но это просто человек, который себя не нашёл, – вот в чём суть. Он никто – не пришей кобыле хвост. И чтобы быть хоть кем-то, этот человек начинает мочить всех вокруг, самоутверждаться за счёт окружающих. Быть может, я неправ в определении с точки зрения психологии, но я так это себе представляю. Моё поколение могло дать максимальное количество таких людей. Потому что многие ничего не добивались в жизни. Ну и я, естественно, являюсь частью этого поколения и довольно часто высказываюсь самокритично.