ворим.
«Смерть». Это мой своеобразный манифест жизни. Я себя представляю как воду. У меня с ней вообще сложные отношения, с детства начиная, я об этом уже говорил. Сейчас же у меня есть понимание себя как субстанции. Я – вода. Когда я начинаю с кем-то жить вместе, я воспринимаю свою женщину как сосуд, в который наливаюсь и в котором пребываю. Если меня не передавливать, то я довольно устойчиво существую в разной формы сосудах: с разным характером, с разными перипетиями – я подстраиваюсь, в том числе и в быту. Научиться не разбрасывать что-либо по комнате, если это бесит человека, – для меня не проблема. Я могу начать ставить зубную щётку в стакан, а не кидать её где угодно. Знаю, что для огромного количества людей именно такие мелочи становятся камнем преткновения.
В песне я декларирую, кто я такой. Но есть ещё и второй момент, касающийся смерти. То, чем мы занимаемся на сцене, – на самом деле очень неестественное состояние. Особенно для интроверта типа меня. Это как если ты, не имея акваланга, лезешь под воду, потому что там клёво, потому что там страшно, потому что там какой-то смысл жизни чувствуешь. Ты можешь задохнуться, но всё равно лезешь. Вот сцена примерно такое же ощущение у меня вызывает. Это место, в котором мало воздуха на самом-то деле. Я там не свободен, хотя и кажусь себе свободным, есть ощущение полёта после концертов… Но, по сути, я не могу стоять и петь без микрофона, я к нему привязан. Это куча каких-то физических ограничений. Нужно себя как-то вести, нужно петь песни правильно, нужно в ноты попадать – это тоже несвобода определённая. Есть какие-то штуки, которые всё равно сковывают. Нужно петь именно одну строчку за другой, как ты когда-то сочинил, хотя твоё состояние могло измениться и ты вообще уже так не думаешь. И вроде ты мог бы поменять текст, но не делаешь так, потому что люди ждут тот, который они уже знают… Ты, конечно, так или иначе что-то меняешь, но это всё происходит в каких-то рамках. И получается, что ты каждый раз лезешь туда, куда не надо лезть, туда, где тебя в итоге ждёт смерть. А ты всё равно стоишь на своём, как эти безумные альпинисты, которые лезут в настоящие горы, страшно рискуя.
Это болезнь – взять и залезть.
Туда, где нет воздуха, там, где есть смерть.
Это действительно болезнь – так скажет любой, кто стоял на сцене и играл успешные концерты. Ты без этого уже не можешь, это как наркотик.
И вот «Смерть» – это песня-манифест о том, что я одновременно ненавижу несвободу, но могу находиться в таком состоянии что в личных отношениях, что на сцене. Меня не пугает, даже если это приводит к смерти. Может быть, я, наоборот, к этому стремлюсь, поэтому туда и лезу.
И ещё один важный момент. Там во втором куплете потрясающая строчка есть: «Если я из воды состою, значит, и по мне Бог ходил» – она не моя. На концерте Zero People в Иваново нам в гримёрку передали книжечку от местной поэтессы Елены Романычевой. Такое часто бывает, я всё стараюсь читать, хотя бы просматривать. В 99 % случаев это полная фигня, но тут я понял, что поэтесса просто огонь. И она любит Zero People, ходит на концерты. Я нашёл её во «ВКонтакте» и вот прямо первое стихотворение, которое увидел, зайдя на страницу, было про воду. «Я состою из воды». У неё там был другой размер, но строчка «Если я из воды состою, значит, и по мне Бог ходил» – просто гениальная! И я сразу написал: «Классные стихи. Можно я эту строчку использую у себя? Хочу её в песню вставить». Фактически вокруг этой строчки я и выстроил песню, она придала ей наполненности.
Потом я уже не мог удержаться и почти процитировал Винни-Пуха: «Смерть если есть, то её сразу нет». В тот момент, когда ты умираешь, – всё, сама смерть для тебя отсутствует. Она есть только для тех, кто остаётся после тебя. Люди на концертах очень хорошо воспринимают эту строчку.
«Храм». Мой манифест номер два. Я ставлю диагноз себе, да и вообще всем нам. Я воспринимаю свою личность как каркас из правил, каких-то социальных норм. И вообще каждого человека так воспринимаю. Каркас, который создается и наращивается годами: за счёт наших собственных впечатлений, книжек прочитанных, принципов, усвоенных от родителей и друзей… Короче, всю эту структуру, набор ценностей, на которые мы опираемся, я представляю себе как скелет, внутри которого происходит реальная жизнь. А реальная жизнь, как известно, не вписывается ни в какой каркас.
Когда случается что-то противоречащее моим важнейшим убеждениям, я чувствую, как мой каркас начинает трещать по швам. И это не самое приятное чувство. Но состояние при этом совершенно естественное. Он и должен трещать. Очень плохо, когда у тебя всё идёт по настолько накатанной колее, что вообще ничего не происходит как будто бы. Об этом – уже вторая часть песни. Если ты не пытаешься нарушить тобой же придуманные, освоенные и комфортные для тебя правила, то потом, оглядываясь назад, сам же подумаешь: «Какая же серая жизнь у меня, господи!» Получается, приходится совершать какие-то действия, которые противоречат твоей собственной природе. Ты вроде как живое существо, стремишься к самосохранению – это инстинкт, но одновременно занимаешься саморазрушением, потому что без этого человек не может. Вот в чём двоякость нашей природы. И если не давать волю этому инстинкту саморазрушения (волю, конечно, в определённых рамках, каких – это уже каждый для себя сам решает), то ты как будто не живой…
«Я получил эту роль». Тут всё понятно – это кавер на Шевчука. Я хотел вложить в него то, как услышал эту песню изначально. Я прекрасно понимаю, в какой обстановке она рождалась: 1984 год, гонимый всеми Шевчук. Уфимское КГБ его прижало к ногтю так, что он как раз примерно на этом сломе вынужден был свалить в Питер, просто сбежать, буквально стать бомжом. Он же вместе со своей женой сначала жил чёрт-те где по квартирам, потом какая-то комнатка у него появилась, но это была жесть на самом деле.
У человека внутри огромная душа, талант, но нет будущего… Есть даже друзья, которые считают его гением, поклонники какие-то, но это такая маленькая кучка, настолько это всё сжато… Они сами, конечно, живя в то время, это всё не так воспринимали. Я много интервью смотрел, читал, понимаю, что изнутри всё было иначе. Но снаружи мне, глядящему на это, представляется такой человек на кухоньке, который сидит бухает водку и просто орёт на этот мир: «Да что ж такое?! Почему в этом мире я, нормальный, да более того, офигенный, не могу быть тем, кем я должен быть?!» Это то, что я хотел вложить в эту песню.
У неё есть что-то общее с песней «Красота»: она начинается с тишины и выливается в истерику. Но на самом деле и у Шевчука песня тоже начинается довольно тихо, а потом он начинает просто орать – на рвущемся вокале это всё… Слава богу, мы по-разному её спели. Потому что он непревзойдённо это сделал. Как Шевчук поёт свои песни – это вышак. Он вообще супервокалист.
А потом мы сняли видео на эту песню в только что сгоревшем Владимирском театре драмы…
Говорит Заранкин: Это какой-то уникальный момент, когда в едином месте и пространстве сошлись две штуки… Сначала один человек написал мне о том, что готовится трибьют ДДТ, на котором будут рады видеть Zero People. Михалыч сразу сказал, что всегда хотел спеть песню «Я получил эту роль». А через какой-то короткий промежуток времени мне написал Тимофей, наш друг из группы «Рекорд Оркестр», и рассказал, что у них во Владимире сгорел их главный театр. Прислал оттуда фотографии невероятные: обугленный зал, сиденья, копоть… Могу даже открыть нашу с ним переписку и процитировать дословно, как это было.
– Привет! У нас театр сгорел. Прикинь, какой мощный клип тут можно снять Zero People?
– Идеально! Снимаем! У нас песня «Я получил эту роль» ДДТ. Есть контакты театрального сторожа?
– Нароем. Уболтаем.
– Всё, выезжаем!
– Ты серьёзно?
– Совершенно серьёзно.
– Всё, написал начальнице департамента культуры Владимира.
Ну и дальше он прислал контакт директора театра, я ему отправил сердечко.
Просто так получилось, что именно мы делаем для трибьюта песню «Я получил эту роль», сгорает театр и нам же вдруг пишет человек, что надо снять клип, – как это всё сошлось?
Ну и съездили мы туда волшебно. Это наш такой зеропипловский DIY (do it yourself – сделай сам. – Прим. авт.) в лучшем виде. Потому что там был действительно сгоревший театр, обесточенный по технике пожарной безопасности (непонятно, что там вообще с коммуникациями). Но нам дали одну розетку, в которую мы запитали клавиши и пульт, в который всё это записывали. Поставили микрофон, клавиши и один белый фонарь, чтобы была не полная тьма. И всё. Оператор это снял.
Это была незабываемая поездка. Из Питера во Владимир мы отправились на машине, к вечеру были там. У нас было полчаса на всё, потому что вот этому сторожу театральному уже было нужно уходить. Мы действительно сыграли всё с одного дубля, и именно он звучит на видео. Не знаю, мне кажется, кроме Zero People, никто в мире так не делает. То есть это не студийная версия, это то, что записано там, в театре, без единого поправления вокала и ноты. Мы в этой копоти встали, сыграли один-единственный раз, одним кадром, сняли всё, и это и стало клипом, который на самом деле лайв.
Потом у нас был ещё один день в этом театре, когда мы благодаря директору позвали актёров. Они пришли. И вот актёр стоит на фоне сгоревшего зала своего театра, ты смотришь в объектив на его лицо и понимаешь, что сейчас тоже будешь плакать вместе с ним. И что это всё правда, это не наигранно. Они просто были в той одежде, в которой пришли, с тем настроением, с которым пришли. Это не постановка. Там были только я, наш оператор и сцена. И надо было надевать бахилы, иначе потом можно выбрасывать кроссовки, потому что ноги проваливались в эту труху, в это кострище и пепел…