Также можно сказать: Что тут такого, если некто заявляет, будто «Я обладаю сознанием» является высказыванием, которое не оставляет никаких сомнений? Что я нахожу здесь противоречивого? Предположим, кто-то сообщает мне, что обладает сознанием, – почему бы мне не взять за обыкновение отвечать на эти слова молчанием вместо того, чтобы вступать в спор? Почему бы мне не относиться к ним так, словно он попросту насвистывает или напевает?
402. «Нет ничего более достоверного, чем то, что мне присуще сознание». Почему бы на этом не успокоиться? Эта достоверность, словно великая сила, застывшая в бездействии; то есть не совершающая никакой работы.
403. Вспомни: большинство людей свидетельствуют, что под наркозом ничего не чувствуется. Но некоторые все же утверждают: что-то почувствовать можно, только потом это полностью выветривается из памяти.
Следовательно, если здесь есть и те, кто сомневается, и те, у кого не возникает сомнений, то несомненность все же может быть гораздо более распространена.
404. Или сомнение могло бы принять другую, гораздо менее неопределенную форму, чем в нашем мыслительном мире.
405. Никто кроме философа не стал бы говорить «Я знаю, что у меня две руки»; хотя, пожалуй, можно сказать: «Я не в состоянии сомневаться, что у меня две руки»[65].
406. Однако «знать» обычно употребляется не в этом смысле. «Я знаю, сколько будет 97 × 78». «Я знаю, что 97 × 78 будет 432». В первом случае я уведомляю кого-то, что обладаю знанием; во втором я просто утверждаю, 97 × 78 будет 432. Разве «97 × 78 будет непременно 432» не означает, что я знаю, что это так? Первое предложение не является арифметическим или не может быть заменено арифметическим; вместо второго можно было бы использовать арифметическое предложение.
407. Может ли кто-то верить, что 25 × 25=625? Что означает: верить в это? Как обнаруживается, что он в это верит?
408. Но не существует ли феномена познания, так сказать, совершенно отдельного от смысла слов «Я знаю»? Не странно ли, что человек может знать нечто, словно бы обладая этим фактом в себе самом? – Однако это как раз неверная картина. – Ибо считается, что знанием это будет только в том случае, если все действительно обстоит так, как он говорит. Но этого недостаточно. Не должно быть случайного совпадения. Он должен именно знать, что он знает: знание ‒ это его собственное ментальное состояние; он не может – только если его рассудок не помутнен каким-то особым образом – в этом сомневаться или быть неправым. Итак, если знание, что это так, является знанием лишь тогда, когда это действительно так; и если знание есть в человеке, так что он не может заблуждаться в том, является ли это знанием; тогда он (следовательно) также непогрешим в том, что дела обстоят так, как это знает знание; и следовательно, факт, который ему известен, подобно знанию, должен находиться в нем.
И это, разумеется, указывает на возможный способ применения «Я знаю». «Я знаю, что это так» в таком случае означает: «Это так, либо я сумасшедший».
Значит, когда я, не пытаясь при этом солгать, говорю: «Я знаю, что это так», то могу оказаться неправ только в случае какого-то особого помутнения сознания.
409. Как получается, что сомнение не подчиняется произволу? – И если это так, – не может ли ребенок сомневаться во всем, потому что он удивительно одарен?
410. Можно начать сомневаться, только когда научился несомненному; как и ошибиться в счете можно только тогда, когда научился считать. Тогда это, конечно, непроизвольно.
411. Представь, один ребенок оказался в высшей степени смышлен, столь смышлен, что его сразу можно научить сомнительности существования всех вещей. То есть, с самого начала он учится говорить так: «Это предположительно стул».
Ну, а как он обучится вопросу: «Это действительно стул?» –
412. Не занимаюсь ли я детской психологией? – Я связываю понятие обучения с понятием значения.
413. Один – убежденный реалист, другой – убежденный идеалист. И соответствующим образом они обучают своих детей. Они оба не хотят привить своим детям ложное знание относительно такой важной вещи, как существование или не-существование внешнего мира.
Чему же они станут учить своих детей? Использовать в разговоре фразу «Существуют физические предметы» или прямо противоположному?
Если кто-то не верит в существование фей, то ему не нужно учить своих детей предложению «Феи не существуют», он может просто не учить их слову «фея». В каком случае им придется сказать «Существует…..» или «Не существует…..»? Только если они столкнутся с людьми, которые придерживаются противоположной веры.
414. Но идеалист все же обучит своих детей слову «стул», ведь он стремится научить их делать всякую всячину, к примеру, приносить стул. Так в чем же состоит отличие того, что говорят дети, воспитанные в идеалистической традиции, от того, что говорят дети-реалисты? Не будет ли это отличие лишь разницей между боевыми кличами?
415. Разве не начинается игра «Предположительно это…..» с разочарования? И может ли самая первая установка быть направлена на возможное разочарование?
416. «Получается, что прежде всего ему должны внушить ложную уверенность?»
В их языковой игре об уверенности и неуверенности еще нет речи. Вспомни: ведь они учатся что-то делать.
417. Языковая игра «Что это такое?» – «Стул» – не похожа на такую языковую игру: «Как ты думаешь, что это?» – «Это могло бы быть стулом».
418. Нет никакого смысла начинать обучение кого-то с того, что «Это кажется красным». Это он должен произнести сам, спонтанно, если ранее он узнал значение слова «красный», то есть технику использования этого слова.
419. Фундаментом всякого объяснения является натаскивание. (Над этим стоило бы задуматься воспитателям.)
420. «Это мне кажется красным». – «А как выглядит красное?» – «Так». При этом нужно указать на верный образец.
421. Если сначала он учит названия цветов, – что ему втолковывают? Ну, например, при взгляде на нечто красное он учится восклицать «Красное». – Но будет ли это правильным описанием, или же то, что он сперва учит названия цветов, должно означать: «Он учится называть ‘красным’ то же, что и мы называем ‘красным’»? – Правильными являются оба описания.
Как от этой языковой игры отличается такая языковая игра: «Каким тебе это видится?»
Но кого-то можно было бы обучить названиям цветов, заставляя его глядеть на белые предметы сквозь цветные очки. То, чему я его учу, должно быть навыком. То есть теперь, реагируя на приказ, он сможет принести нечто красное; или упорядочить предметы по их цвету. Но что же такое «нечто красное»?
422. Почему ребенка не учат сразу же языковой игре «Это кажется мне красным»? Потому ли, что он еще не способен уловить тонкое различие между кажимостью и бытием?
423. Красное зрительное ощущение это новое понятие.
424. Языковая игра, которой мы обучаем ребенка в дальнейшем, такова: «Мне кажется, это…… тебе кажется, это…..» В первой языковой игре человек в качестве воспринимающего субъекта не выходит на первое место.
425. Ты добавляешь к языковой игре новое сочленение. Что, впрочем, не означает, что теперь им всегда будут пользоваться.
426. Внутренний взгляд на ощущение – какую связь он должен устанавливать между словом и ощущением; и чему должна служить эта связь? Обучали ли меня этому, когда я учился употреблять это предложение, продумывать эту мысль? (Ведь продумывать эту мысль – вот чему я должен был научиться.)
Разумеется, мы учимся и тому, чтобы направлять свое внимание и на вещи, и на ощущения. Мы учимся наблюдать и описывать наблюдение. Но как меня обучают этому; как в этом случае контролируется моя ‘внутренняя деятельность’? На основании чего будут судить, куда в действительности я направлял внимание?
427. «Стул остается тем же, смотрю я на него или нет» – это может и не быть истинным. Люди часто смущаются, когда их разглядывают. «Стул продолжает существовать, разглядываю я его или нет». Это может быть эмпирическим предложением, либо его можно рассматривать грамматически. Но, когда его произносят, просто-напросто можно думать о понятийном различии объекта и чувственного впечатления.
428. Но не существенно ли для игры согласие людей? Не должен ли тот, кто обучается ей, прежде узнать значение слов «таким же образом», и не предполагает ли это согласия? и т. д.
429. Ты говоришь «Это красное», но как решить, прав ли ты? Не решается ли это согласием людей? – Но разве я ссылаюсь на это согласие в своих суждениях о цвете? Разве так это происходит: я прошу некоторое количество людей разглядывать некий предмет; при этом каждому из них приходит в голову определенная группа слов (так называемые «названия цветов»); если большинству наблюдателей придет, например, на ум слово «красный», то предмету подобает предикат «красный». Такая техника может иметь свою значимость.
430. Названию цвета обучают так: например, «Это красное». – Наша языковая игра осуществляется, конечно, только если господствует определенное согласие, но понятие согласия не входит в языковую игру. Если бы согласие было всеобщим, его понятие было бы совершенно неизвестным.
431. Решается ли согласием людей, что такое красное? Решается ли это голосованием большинства? Учат ли нас так определять цвета?
432. Языковую игру «Принеси что-то красное» я могу описывать только тому, кто и сам умеет в нее играть. Других я могу лишь обучать этой игре. (Относительность.)
433. «Сейчас я воспринимаю ЭТО —». Ну, потом следует некая форма ОПИСАНИЯ. Слово «это» можно было бы объяснить так: Представим себе непосредственную передачу опыта! Но каков наш критерий того, действительно ли опыт был передан? «Ну, он просто имеет тот же опыт, что и я». – Но как он ‘имеет’