603. Непредсказуемость человеческого поведения. Если бы ее не было, – продолжали бы тогда говорить, что никогда не известно, что происходит в другом человеке?
604. А как бы это выглядело, если бы человеческое поведение перестало быть непредсказуемым? Что бы это могло собой представлять? (То есть: как это изобразить, какие допустить связи?)
605. Как ни странно, одна из опаснейших философских идей состоит в том, что мы думаем головой или «в голове».
606. Идея о мышлении как о процессе в голове, в совершенно замкнутом пространстве, придает мышлению нечто оккультное.
607. Является ли мышление, скажем так, специфически органическим процессом души – как бы пережевыванием и перевариванием в душе пищи? Можно ли тогда заменить его неорганическим процессом, которой выполнял бы ту же цель, пользуясь, так сказать, протезом мышления? Как следовало бы представлять себе протез мышления?
608. Мне кажется в высшей степени правдоподобным предположение, что развитию ассоциаций или мышлению никакой процесс в мозге не соответствует; так что невозможно вывести мыслительные процессы из нервных процессов в головном мозге. Когда я говорю или пишу, то, предположим, из моего мозга исходит система импульсов, скоррелированная с моими высказанными или записанными мыслями. Но с какой стати эта система должна продолжать развиваться централизованно? Почему бы этому порядку не развиваться, так сказать, из хаоса? Это напоминало бы размножение с помощью семян некоторых видов растений, у которых размножение происходит, например, так, что семя всегда порождает растение того вида, которым оно само порождено, – но ничто в семени не соответствует растению, которое из него произрастает; так что на основании свойств или структуры семени невозможно что-либо заключить о структуре растения, которое из него получится, – это можно сделать, только изучив историю семени. Так что организм может появиться из чего-то совершенно аморфного, так сказать, без всякой на то причины; и нет никаких оснований, почему бы так на самом деле не обстояло дело и с нашими мыслями, а следовательно, и с нашей речью или письмом и т. д.
609. Вполне вероятно, что некоторые психологические феномены не могут быть исследованы физиологически, поскольку ничто физиологическое им не соответствует.
610. Я видел этого человека много лет назад; теперь я снова вижу его, узнаю, вспоминаю его имя. А почему в моей нервной системе должна существовать причина для этих воспоминаний? Почему там должно что-то такое храниться – всегда, в какой-нибудь форме? Почему он должен был оставить след? Почему не могут существовать какие-нибудь психологические закономерности, которым не соответствуют никакие физиологические закономерности? Если это опрокидывает наши понятия о причинности, то самое время их опрокинуть.
611. Предрассудок психофизического параллелизма является плодом примитивного понимания наших понятий. Ибо когда мы допускаем причинную связь между психологическими явлениями, не опосредованными физиологически, мы признаем тем самым, кроме тела, еще и существование души как некоей туманной сущности.
612. Представь себе такое явление: если я хочу, чтобы кто-то взял на заметку тот текст, который я ему надиктую, чтобы потом иметь возможность повторить его мне, я должен дать ему бумагу и карандаш; и пока я говорю, он делает пометки и рисует значки; когда приходит время воспроизвести текст, он следует взглядом за своими пометками и пересказывает текст. Но я полагаю, что его наброски не являются письмом, они не связаны со словами этого текста никакими правилами; и тем не менее без этих записей он не в состоянии воспроизвести текст; и если что-то в них изменить или часть их уничтожить, то при ‘чтении’ он начнет запинаться, или пересказывать текст неуверенно, или вообще не найдет нужных слов. – Такое же можно представить себе! – То, что я называю ‘записями’, в этом случае не является воспроизведением текста, не является переводом текста, так сказать, в иную символическую систему. Текст не будет изложен в этих записях. Так почему он должен быть каким-либо образом зафиксирован в нашей нервной системе?
613. Почему начальное и конечное состояния системы не могут быть связаны естественным законом, который, однако, не охватывает промежуточных состояний? (Только не думай о воздействии!)
614. «Как получается, что я продолжаю видеть дерево стоящим вертикально, даже если наклоняю голову набок, а значит, на сетчатке отображается образ наклонившегося дерева?» То есть как получается, что даже в этих обстоятельствах я говорю, что дерево стоит вертикально? – «Ну, я осознаю наклон своей головы, так что вношу необходимую коррекцию в восприятие своего зрительного впечатления». – Но не означает ли это путаницу между тем, что первично и что вторично? Представь, что мы абсолютно ничего не знаем о внутреннем устройстве глаза, – всплывет ли вообще эта проблема? В действительности мы не вносим здесь никакой коррекции, это просто пустое объяснение.
Хорошо, – но теперь, когда структура глаза известна, – как получается, что мы так действуем, так реагируем? А обязательно здесь давать физиологическое объяснение? Что если мы просто оставим это занятие? – Но ты никогда так не скажешь, если речь зайдет о контроле над поведением машины! – Ну, а кто говорит, что в этом смысле живое существо, тело животного, является машиной? –
615. (Мне еще никогда не доводилось читать о том, что если «смотреть только одним глазом», то мрак (черноту) не видно закрытым глазом.)
616. Безграничность поля зрения наиболее заметна, когда мы ничего не видим в полнейшей темноте.
617. А как с этим дело обстоит у слепца; можно ли ему не объяснять часть языка? Или, скорее, не описывать ее?
618. Слепой может говорить, что он слеп, а люди вокруг него зрячие. «Да, но не подразумевает ли он под словами ‘слепой’ и ‘зрячий’ нечто иное, чем тот, кто видит?» На чем основывается подобное высказывание? Ну, даже не зная, как выглядит леопард, кто-то мог бы, тем не менее, сказать и понять, что «Это место очень опасно, здесь водятся леопарды». Вероятно, возразили бы, что он не знает, что такое леопард, следовательно, не знает или лишь в общих чертах знает, что означает слово «леопард», пока ему однажды не покажут этого зверя. Нам кажется, это в точности напоминает случай слепца. Он, так сказать, не знает, на что похоже «смотреть». – А сходно ли выражение ‘не знать страха’ с выражением ‘никогда не видеть леопарда’? Естественно, я буду это отрицать.
619. Разве я не мог бы предположить, например, что слепой видит нечто красное, когда я бью его по голове? Конечно, это могло бы соответствовать опыту зрячего.
Даже если предположить, что это так, то для практической жизни он остается слепым. То есть он реагирует не как нормальный человек. Если же некто, будучи слепым, напротив, ведет себя так, что мы вынуждены признать, что он видит ладонями (такое поведение можно легко представить), то мы стали бы считать его зрячим, а также посчитали, что в этом случае можно объяснить ему слово ‘красный’ с помощью табличек с образцами цвета.
620. Ты посылаешь кому-то сигнал, когда нечто себе представляешь; ты используешь различные сигналы для различных представлений. – Как вы договариваетесь, что должен означать каждый сигнал?
621. А как звуковые и визуальные представления, чем они отличаются от ощущений? Уж точно не «живостью».
Представления не говорят нам ничего о внешнем мире, ни верного, ни ложного. (Представления не являются ни галлюцинациями, ни фантазиями.)
Когда я смотрю на предмет, я не могу его себе представлять.
Различие языковых игр: «Взгляни на фигуру!» и «Представь себе фигуру!»
Представление подчиняется воле.
Представление – это не картина. Я не сужу о предмете, который представляю, по сходству между ним и представлением.
На вопрос «Что именно ты себе представляешь?» можно ответить при помощи картины.
622. Кто-то сказал бы: Представленный звук располагается в другом пространстве, чем звук услышанный. (Вопрос: Почему?) Видимое – в другом пространстве, чем представляемое.
Чтобы услышать – прислушиваются; когда представляют себе звук – нет.
Поэтому-то слышимый звук и существует в другом пространстве, чем представляемый.
623. Я читаю рассказ и в процессе чтения воображаю себе, внимательно вглядываясь и ясно различая, все возможные образы.
624. Могли бы существовать люди, которые никогда не употребляют выражения «видеть нечто внутренним взором» или чего-то подобного; и тем не менее они могли бы рисовать и лепить ‘из головы’ или по памяти, подражать другим и т. д. Кто-то из них мог бы, прежде чем нарисует нечто по памяти, закрыть глаза или, как слепой, смотреть перед собой отсутствующим взглядом. И все же он будет отрицать, что при этом видел перед собой то, что позже нарисовал. Но чего стоит это высказывание? Следует ли мне судить на основании этого, что он обладал визуальным представлением? (И не только на основании этого. Подумай о таком выражении: «Сейчас я вижу это перед собой – а вот уже не вижу». Здесь имеет место чистая длительность.)
625. Раньше я мог бы также сказать: Существует тесная взаимосвязь между представлением и видением; но сходства между ними нет.
Языковые игры, которые пользуются этими понятиями, в корне различны, – но взаимосвязаны.
626. Различие между ‘стремиться нечто разглядеть’ и ‘стремиться нечто представить себе’. В первом случае говорят что-то вроде «Смотри внимательнее!», во втором «Закрой глаза!»
627. Именно поскольку представление ‒ это произвольное действие, оно ничего не сообщает нам о внешнем мире.
628. Представленное не располагается в том же пространстве, что и увиденное. Вио́дение связано с процессом созерцания.
629. «Видеть и представлять ‒ это различные феномены». – Слова «видеть» и «представлять» имеют разные значения! Их значения касаются массы важных способов и типов человеческого поведения, феноменов человеческой жизни.