630. Когда кто-нибудь настаивает, что он называет «визуальным представлением» нечто подобное визуальному впечатлению, – повтори себе еще раз, что он, вероятнее всего, заблуждается! Или: А что если он заблуждается? То есть: Что тебе известно о сходстве его визуального впечатления и его визуального представления? (Я говорю о другом человеке, поскольку то, что относится к нему, относится и ко мне.)
Итак, что тебе известно об этом сходстве? Оно проявляется лишь в высказываниях, которые он склонен употреблять; а не в том, что он этими высказываниями говорит.
631. «Нет сомнения: визуальное представление и визуальное впечатление – одного рода!» Это ты можешь узнать из своего собственного опыта; а значит, это может быть верным для тебя, но пустым звуком для других. (И конечно, раз я это говорю, это также относится и ко мне.)
632. Когда мы представляем нечто, мы не наблюдаем. Приходящие и уходящие образы не есть что-то, что происходит с нами. Мы не удивляемся этим образам и не восклицаем «Смотри-ка!..» (В противоположность остаточному образу на сетчатке глаза.)
633. Мы не ‘прогоняем’ визуальные впечатления, как прогоняем представления. И о впечатлениях мы не говорим также, что не могли бы их прогнать.
634. Если кто-то всерьез утверждает «Я не знаю, вижу ли я сейчас дерево или представляю его себе», то прежде всего я сочту, что он имеет в виду: «…или лишь воображаю себе, что там стоит дерево». Если бы он имел в виду не это, то я вообще не смог бы его понять – но если бы кто-то решил растолковать мне этот случай и сказал: «Он обладает столь живыми представлениями, что может принять их за чувственные впечатления» – понял бы я его тогда?
635. Однако не следует ли здесь различать: (а) мне представляется, например, лицо одного друга, но не в пространстве, которое меня окружает, – (b) мне представляется, что вот тут, на этой стене, висит картина?
По требованию «Представь себе вот там круглое пятно» можно было бы вообразить себе, что в самом деле видишь там пятно.
636. ‘Представление-картина’ вступает в языковую игру не там, где предполагаешь.
637. Я обучаюсь понятию ‘видеть’ вместе с описанием того, что я вижу. Я учусь наблюдать и описывать наблюдаемое. Я обучаюсь понятию ‘представлять’ в несколько иных сочетаниях. Разумеется, описания увиденного и представленного – одного и того же рода, и одно описание может служить и для того, и для другого; но в остальном это совершенно различные понятия. Понятие представления скорее является понятием деяния, чем восприятия. Представление можно было бы назвать творческим актом. (Так его и называют.)
638. «Да, но само представление, так же как и визуальное впечатление, является внутренним образом, и ты лишь говоришь о различиях в порождении, формировании, обработке образа. Ни ‘представление’, ни ‘впечатление’ не являются понятиями образа, хотя в обоих случаях имеет место связь с образом, и оба раза – разная.
639. Что ты называешь «содержанием переживания» вио́дения и что ‒ «содержанием переживания» представления?
640. «А мог бы я представить себе содержание переживания того же рода, что и визуальное представление, но не подчиненное при этом воле и потому подобное в этом отношении визуальному впечатлению?»
641. (Ясно, что волевой акт формирования представления нельзя сравнивать с движением тела; ведь о последнем всегда кто-то в состоянии судить, имело оно место или нет; в то время как при движении моих представлений всё зависит только от того, что, по моим утверждениям, вижу я, – независимо от того, что видит кто-то другой. Следовательно, реальные движущиеся предметы можно исключить из рассмотрения, так как от них ничего не зависит.)
642. Итак, если скажут: «Представления являются внутренними образами, напоминающими или в точности похожими на визуальные впечатления, только подчиненные моей воле», – то пока еще это не имеет никакого смысла.
Ибо если некто учится рассказывать о том, что он там видит, или о том, что ему кажется, будто он там нечто видит, то все же ему не совсем ясно, что будет означать, если ему прикажут там видеть это или прикажут, чтобы ему казалось, что теперь он видит там это.
643. «Приводить в движение усилием воли», что это значит? Ну, что образы представления всегда в точности следуют моей воле, в то время как моя рисующая рука, мой карандаш этого не делают? На худой конец, всегда можно сказать: «Обычно я представляю себе в точности, что я хочу; сегодня вышло по-другому». Разве бывает ‘неудавшееся представление’?
644. Одна языковая игра охватывает использование нескольких слов.
645. Нет большей ошибки, чем сказать, что вио́дение и представление являются различными видами деятельности. Это как сказать, что играть в шахматы и проигрывать в шахматы – это различные виды деятельности.
646. Когда в детстве мы учимся употреблять слова «видеть», «смотреть», «представлять», то в этом обучении играют роль волевые действия и приказы. Но для каждого из трех слов – своя роль. Языковая игра «Посмотри!» и языковая игра «Представь себе…..!» – как мне их сравнить? – Если мы хотим научить кого-то реагировать на приказ «Посмотри…..!» и понимать приказ «Представь себе…..!», мы должны учить его совершенно по-разному. Реакции, которые свойственны одной языковой игре, не свойственны другой. Да, тесная взаимосвязь между ними безусловно имеется, но подобие? – Фрагмент одной языковой игры похож на фрагмент другой, но эти похожие фрагменты не однородны.
647. Я могу придумать себе нечто похожее для реальных игр.
648. Одна языковая игра аналогична части другой. Одно пространство проецируется на ограниченный фрагмент другого. ‘Дырявое’ пространство. (К проблеме «внутреннего и внешнего».)
649. Подумаем о таком варианте игры в теннис: правилами предписывается, что игрок при определенных игровых действиях должен то-то и то-то представлять себе! (Цель этого правила – усложнить игру.) Первое возражение: в такой игре слишком легко сжульничать. Но ему противостоит предположение, что в эту игру играют только честные и внушающие доверие люди. Итак, здесь мы имеем игру с внутренними игровыми действиями. –
Какого же рода это внутреннее игровое действие, в чем оно состоит? В том, что игрок – в соответствии с правилом – представляет себе нечто. – Однако нельзя ли также сказать: «Мы не знаем, какого рода то внутреннее игровое действие, которое он выполняет, руководствуясь правилом; нам известно только его проявление»? Внутреннее игровое действие является неким X, чья природа нам неизвестна. Или: «Здесь также существуют только внешние игровые действия; извещение [другого игрока] о правилах и то, что называется ‘проявлением внутренних процессов’». – Ну, а нельзя ли описать эту игру всеми тремя способами? С этим ‘неизвестным’ X – тоже вполне допустимый способ описания. Один говорит: так называемое ‘внутреннее’ игровое действие нельзя сравнивать с игровым действием в обычном смысле, – второй говорит: они сравнимы, – третий: ‘внутреннее’ игровое действие может быть сравнимо только с таким действием, которое совершается украдкой, и которое в качестве произведенного действия никому не известно, кроме игрока.
Для нас важно, что мы видим опасности выражения «внутреннее игровое действие». Оно опасно, поскольку приводит к путанице.
650. Воспоминание: «Я все еще вижу нас сидящими за тем столом». – Но действительно ли у меня перед глазами такой зрительный образ – или один из тех, которые были у меня тогда? Определенно ли я вижу стол и моего друга с той же точки, что и тогда, а самого себя не наблюдаю? – Мой образ-воспоминание не является свидетельством прошлой ситуации, подобным фотографии, которая была сделана тогда и убеждает меня теперь, как тогда обстояли дела. Картина в памяти и высказывание о воспоминании стоят на одном уровне.
651. Пожатие плечами, качание головой, кивок и т. д. мы называем знаками прежде всего потому, что они включены в употребление нашего словесного языка.
652. Если считают само собой разумеющимся, что человек наслаждается в своих фантазиях, то следует помнить, что фантазия соответствует не нарисованному изображению, скульптуре или кинофильму, но образу, составленному из гетерогенных частей – знаков и картин.
653. Некоторые люди вспоминают музыкальную тему таким образом, что перед ними всплывает образ партитуры, и они его читают.
Можно представить, что «воспоминание» некоего человека состоит в том, что он будто бы обращается к книге в своей душе и что вычитанное там и есть воспоминание. (Как я реагирую на воспоминание?)
654. Можно ли описать переживание воспоминания? – Конечно. – Но можно ли описать компонент собственно воспоминания в этом переживании? – Что это означает? ((Неописуемый аромат.))
655. «Картина (представление-картина, воспоминание-картина) тоски». Думают, что отсылкой к ‘картине’ уже все сказано; ибо тоска и есть содержание сознания, и картина этого содержания есть нечто (весьма) похожее на него, пусть даже менее четкое, чем оригинал.
Пожалуй, можно было бы о ком-то, кто изображает тоску на сцене, сказать, что он переживает (или имеет) картину тоски: а именно не чтобы объяснить его поведение, а чтобы его описать.
656. Стыдиться мысли. Стыдимся ли мы, когда мысленно произносим такую-то фразу?
У языка корень разветвленный; у него корни, а не один корень. [Заметка на полях: ((Вспоминать мысль, намерение.)) Семя.]
657. «На вкус это точно как сахар». Как получается, что я могу быть настолько уверенным в этом? То есть что если потом выяснится, что это неправда. – А что меня в этом удивляет? То, что я устанавливаю столь жесткую связь между понятием сахара и вкусовым ощущением. То, что мне кажется, что я способен распознавать субстанцию сахара непосредственно на вкус.
Но ведь вместо выражения «На вкус это точно…..» я мог бы просто воскликнуть «Сахар!» Разве можно сказать, что при этом звуке ‘передо мной явилась субстанция сахара’? И как же она это сделала?