658. Могу ли я сказать, что именно этот вкус настоятельно обязывает называть себя «сахаром»; или же образ кусочка сахара? Скорее, ни то и ни другое. Да, конечно, существует настоятельная потребность в понятии ‘сахара’, такая же, как в понятии ‘красный’, когда мы используем его для описания того, что видим.
659. Я вспоминаю, что сахар обладает именно таким вкусом. Так в сознание возвращается переживание. Однако: откуда я знаю, что это переживание, имевшее место ранее? Память мне здесь более не помощница. Нет, эти слова – «переживание возвращается…..» – лишь иносказание, а не описание воспоминания.
Но когда я говорю «На вкус это точно как сахар», здесь не происходит, в некотором важном смысле, никакого воспоминания. Следовательно, свое суждение или свое восклицание я никак не обосновываю. Тому, кто меня спросит «Что ты подразумеваешь под ‘сахаром’?», – я, разумеется, постараюсь продемонстрировать кусочек сахара. А тому, кто спросит «Откуда ты знаешь, что сахар такой на вкус?», я, конечно, отвечу «Я уже тысячу раз ел сахар» – но это не то объяснение, которое я даю самому себе.
660. «На вкус как сахар». Отчетливо и уверенно вспоминается, каков сахар на вкус. Я не говорю «Я полагаю, сахар на вкус таков». Какой удивительный феномен! Это просто феномен памяти. – Но правильно ли называть его удивительным?
В нем нет ничего удивительного. Эта уверенность ни в коем случае (ни на йоту) не более удивительна, чем неуверенность. Что же тут удивительного? То, что я с уверенностью говорю «Это на вкус как сахар»? Или то, что это потом действительно оказывается сахаром? Или то, что другие считают так же?
Если уверенное распознавание сахара является удивительным, то его нераспознавание было бы менее удивительным.
661. «Какой необычный и угрожающий звук. Я никогда его не забуду». А почему нельзя сказать то же самое («Какой необычный….. опыт….. о воспоминании о том, когда в первый раз что-то увидел? –
662. Воспоминание: всматривание в прошлое. Так можно было бы сказать о грезах, когда они возвращают нас к прошедшему. Но не о воспоминании; ибо даже если оно демонстрирует нам событие с галлюцинаторной ясностью, то показывает оно нам только то, что это событие происходило в прошлом.
663. Но если память показывает нам прошлое, как она показывает нам, что это прошлое?
Она как раз не показывает нам прошлое. Так же, как наши чувства не показывают настоящее.
664. Также нельзя сказать, что она сообщает нам о прошлом. Ибо даже если память была бы голосом, который мы могли бы слышать и который разговаривал бы с нами, – как мы могли бы его понять? Если он скажет нам, например, «Вчера была прекрасная погода», как я узнаю, что означает «вчера»?
665. Я демонстрирую себе нечто только так же, как я демонстрирую это другим.
666. Я могу продемонстрировать свою хорошую память не только другому, но и себе самому. Я могу расспросить самого себя. (Иностранные слова, даты.)
667. Но как я демонстрирую себе воспоминание? Ну, я спрашиваю себя «Как я провел сегодняшнее утро?» и отвечаю себе. – Но что же именно я себе продемонстрировал? Было ли это воспоминанием? Как это, вспоминать о чем-то? – Разве этим я продемонстрировал бы другому человеку мое воспоминание?
668. Забыть значение слова – а потом снова его вспомнить. Что за процесс тут происходит? Что именно вспоминают, что приходит на ум, когда, например, вновь вспоминают, что означает английское слово “perhaps”[78].
669. Когда меня спрашивают: «Ты знаешь алфавит?», и я отвечаю «да», не стану же я одновременно утверждать, что в этот момент мысленно прохожусь по всему алфавиту или испытываю особое душевное переживание, которое каким-то образом эквивалентно произнесению алфавита наизусть[79].
670. Можно владеть зеркалом; владеешь ли тогда и отражением в нем?
671. Говорить – это деятельность. Хотеть что-то сказать – это состояние. «Но почему есть это состояние?» – Потрудись дать себе отчет в том, как употребляется это выражение!
672. «Пока температура железного прута не опустится ниже…… его можно ковать». Значит, имеет смысл сказать: «Я могу ковать его с пяти до шести часов». Или: «Я могу играть в шахматы с пяти до шести часов», то есть с пяти до шести у меня есть свободное время. – «Пока мой пульс не упадет ниже…… я могу решать арифметическую задачу». Эта задача требует полутора минут; но сколько времени требуется для того, чтобы быть способным ее решить? И если ты можешь решать ее целый час, значит ли это, что ты снова и снова начинаешь все с начала?
673. Кто-то мог бы сказать: внимание динамично, а не статично. Сперва я сравню внимание с пристальным взглядом: но это не то, что я называю вниманием; а теперь я хочу сказать, что невозможно поддерживать внимание статично.
674. В определенном случае я говорю: внимание состоит в готовности отследить малейшее движение, которое может произойти, – и ты уже видишь, что внимание является не пристальным вглядыванием, а понятием иного рода.
675. Состояния: ‘Быть в состоянии взойти на гору’ можно назвать состоянием моего тела. Я говорю: «Я могу подняться на гору – я имею в виду: я достаточно силен для этого». Сравни с этим такое состояние возможности: «Да, я могу туда пойти – я имею в виду: у меня есть на это время».
676. Какую роль играют ложные предложения в языковой игре? Я полагаю, есть разные случаи.
(1) Некто должен наблюдать за светофором на перекрестке и докладывать другому человеку, какой свет загорается. Он оговорился и назвал неверный цвет.
(2) Производятся метеорологические наблюдения и по определенным правилам, исходя из них, предсказывается погода на следующий день. Прогноз сбывается или не сбывается.
В первом случае можно сказать, что человек сыграл неверно; во втором так сказать нельзя – так одно время я полагал.
(То есть) здесь мучаются вопросом, который, допустим, звучит так: «Является ли верификация также частью языковой игры?»
677. Я утверждаю: «Если сбудется это, то обязательно произойдет то. Если я окажусь прав, ты заплатишь мне шиллинг, если не прав, то я тебе, если будет ничья, то никто никому не должен». Это можно было бы выразить так: Случай, в котором предположение не сбывается, нас не интересует, мы о нем не говорим. Или же: мы не считаем естественным использовать слова «да» и «нет» так же, как в случае (а такое бывает), когда нас интересует материальная импликация. Словом «нет» мы хотим здесь сказать «p и не-q», словом «да» – только «p и q». Не существует правила для исключенного третьего, которое звучало бы так: «Ты либо выиграл пари, либо проиграл – третьего не дано».
678. При игре в кости у кого-то выпало сначала 5, потом 4, и он говорит: «Если бы у меня вместо 5 выпало 4, то я выиграл бы!» Такая обусловленность победы – факт не физический, но исключительно математический, ибо можно было бы возразить: «Если бы сначала выпало 4, – кто знает, что выпало бы потом!»
679. Если же ты скажешь «Использование сослагательного наклонения покоится на вере в законы природы», – то могут возразить: «Оно не покоится на вере; использование сослагательного наклонения и сама эта вера стоят на одной и той же ступени». (Я услышал в кино, как отец говорит дочери, что он должен был жениться на другой женщине: «Она должна была быть твоей матерью!» Почему это неверно?)
680. Судьба противостоит законам природы. Мы стремимся изучить и поставить себе на службу эти законы, с судьбой такое невозможно.
681. «Если сбывается p, то сбудется и q» можно было бы назвать условным прогнозом. То есть: я не делаю никакого прогноза для случая не-p. Но поэтому то, что я говорю, остается не верифицированным посредством «не-p и не-q».
Или же так: существуют условные прогнозы, но «если р, то q» не является одним из них.
682. Предложение «Если р, то q», я обозначу как «S». – «S или не-S» является тавтологией: но не это ли (также) закон об исключенном третьем? – Или же так: Если я скажу, что прогноз «S» может быть истинным, ложным или неопределенным, то может ли это быть выражено предложением «не (S или не-S)»?
683. Будет ли отрицание предложения равнозначно дизъюнкции случаев, которые оно не исключает? Иногда это так. (Например, здесь: «Перестановка элементов ABC, которые он написал на доске, была не ACB».)
684. Понять важнейший смысл фрегевского знака утверждения лучше всего, вероятно, посредством того, что мы говорим: он четко обозначает начало предложения. – Это важно: ибо наши философские затруднения, касающиеся сущности ‘отрицания’ и ‘мышления’, связаны с тем, что предложение «|-не-p», или «|-я полагаю, что p», хотя и содержит предложение «p», но не содержит «|-p». (Ибо если я слышу, как кто-то говорит: «идет дождь», я не буду знать, что он сказал, если не знаю, было ли это началом предложения.)
685. Противоречие мешает мне начать действовать в языковой игре.
686. Предположим, однако, что языковая игра состояла бы именно в том, чтобы беспрестанно швырять меня от одного решения к противоположному!
687. Противоречие можно понимать не как катастрофу, но как каменную стену, которая указывает нам, что мы не можем двигаться дальше.
688. Я бы хотел спросить не столько «Что мы могли бы сделать, чтобы избежать противоречия?», сколько «Что мы должны делать, когда достигли противоречия?»
689. Почему противоречия следует бояться сильнее, чем тавтологии?
690. Нашим девизом могло бы быть: «Не дадим себя одурманить!»
691. «Критский лжец». Вместо того, чтобы говорить «я лгу», он мог бы написать «это предложение ложно». Ответом на это было бы: «Пожалуй, но какое предложение ты имеешь в виду?» – «Ну,