Через приоткрытые жалюзи Степан разглядел мужчину с седыми висками и пробормотал:
– Почти седой, а ему всего тридцать девять.
– Горе никого не красит, – отозвался врач. – Если хотите, то ждите, однако не скажу как долго, может до утра.
– Спасибо!
– Я накажу медсестре, чтобы не чинила препятствий, но это в случае, если больной сможет разговаривать.
Аристархов устроился на кушетке возле двери. Полицейский не засекал время, просто сидел и ждал. Иногда он поднимался и прохаживался, разминая затёкшие ноги. По коридору периодически сновали медсёстры, на него никто не обращал внимания. От монотонности клонило в сон, но он боролся с соблазном расслабиться, вытянуть конечности и провалиться в дрёму хоть на несколько минут. Составить беседу с дагестанцем можно было и завтра, но Степан почему-то боялся оставлять его на растерзание коршунам из свиты председателя законодательного собрания, которые вились в фойе первого этажа. Ведь заклюют, задолбают, пациент выдохнется и не оставит сил на самое важное признание. А в то, что ему есть в чём повиниться, Аристархов не сомневался. Следователь не знал, как поведёт разговор, не планировал расставлять ловушки, в глубине души надеялся на чистосердечные откровения. Интуиция подсказывала, что дагестанец устал носить тяжёлую ношу страшных преступлений, сейчас он беззащитен, слаб и легко облегчит душу признанием. Круглые часы над дверями передвигали стрелки, отбивая секунды. За мелкими скачками стрелок следователь не замечал, сколько прошло времени на самом деле. В палату интенсивной терапии несколько раз заходила медсестра, она проверяла приборы и производила какие-то манипуляции с капельницами и шприцами. В очередной раз она вышла из комнаты, освещённой мягким светом, тихо прикрыла за собой дверь и обратилась к полицейскому:
– Больной пришёл в себя. Вы можете с ним поговорить, но не более десяти минут. Вообще я должна сообщить об этом дежурному врачу, не уверена, что он разрешит.
– Дайте только десять минут! Я попытаюсь уложиться, – Аристархов молитвенно сложил перед собой ладони. – Не представляете, насколько это важно!
– Ну, хорошо. Если пациенту станет хуже, сразу зовите меня, я буду на посту.
Аристархов бесшумно вошёл в палату, так же тихо притворил дверь, нашёл глазами стул, придвинул к высокой кровати и сел на краешек. Степан вынул из кармана диктофон и прокашлялся:
– Привет Джафар. Я следоваетль Степан Аристархов.
Веки мужчины дрогнули, и он открыл глаза. Взгляд ничего не выражал, только равнодушие и усталость от жизни. Аристархов показал диктофон:
– Я запишу наш разговор. Ты не против? И давай на ты, мы с тобой почти ровесники.
Дагестанец моргнул. Следователь расценил это как согласие и нажал на кнопку записи.
– У меня мало времени, перейду сразу к делу. Могу ошибиться в каких-то мелочах, а в остальном, думаю, я на правильном пути. Поправь, если где-то заблудился. Сразу оговорюсь, что сегодняшнее положение не даёт тебе никаких поблажек в дальнейшем, – следователь обвёл рукой палату, а больной снова моргнул, словно соглашаясь со своей участью. – Буду честен, не знаю, как бы поступил я, находясь в таком положении, тоже один воспитываю сына и за него любому глотку перегрызу, но ты перешёл все возможные границы. Итак, начнём сначала. Когда на территорию дачного посёлка вошли новые хозяева с бульдозерами и другими порядками, ты не особенно волновался. Я проверил – участок и дом были оформлены с соблюдением всех прав и гарантий, налоги уплачены, даже получено свидетельство о кадастровой стоимости земли. Однако новые владельцы постепенно оттяпали вокруг все территории, и дача стояла, как бельмо в глазу. Сначала, думаю, это был Бабич – мужик беспринципный и наглый. Он предложил расстаться по-хорошему, вероятно с каждым следующим предложением цена увеличивалась. Вот этот момент мне не понятен, почему ты упирался? Есть причина или горячая натура, упрямый характер? Собственно уже не важно. Важно то, что Бабич, несмотря на поганое нутро, руки криминалом марать бы не стал. Для таких дел он держал возле себя Микаэла Амазгуни. Тот решал вопросы такого характера. Он или они начали тебя прессовать, наверное, пугали, только зря, от беспредела ты становился злее и упрямее. Думаю, сначала вообще не воспринял их угрозы серьёзно. Только Амазгуни должен был отработать те деньги, которые получал от Бабича и от тебя бы он добром не отстал. Тактику армянин выбрал беспроигрышную, тем более что его крышевали солидные люди. Проверка журнала по пожарным вызовам показала, что территория садового участка периодически горела, но одно пожар в заброшенном сарае для лопат, а другое в добротном доме, да ещё и с жертвами, – Степан замолчал, увидев, как Абдулхалиев пошевелил губами. – Хочешь пить? – дагестанец моргнул. – Подожди, спрошу медсестру.
Аристархов отсутствовал не более минуты, за это время больной не пошевелился, его взгляд, упёртый в потолок не выразил ни одной эмоции. После того, как медсестра сделала укол и смочила рот влажной салфеткой, в лицо пациента вернулась краска, и он вздохнул полной грудью.
– Я поставила обезболивающее, – женщина подошла к двери, всё ещё держа в руке пустой шприц, – больной скоро уснёт, поторопитесь.
После того, как медсестра закрыла за собой дверь, Аристархов вернулся на стул возле кровати.
– Я побывал в таксопарке. В «Кабриолете» о тебе отзываются очень хорошо, оказывается стаж работы более пятнадцати лет, нет нареканий, выговоров, неоплаченных штрафов, правонарушений. Ты останавливался на зебре и пропускал прохожих, не превышал скорость и не нарушал правил дорожного движения. Ты город изучил досконально, наверное, поэтому не попадал на камеры видеонаблюдения, когда караулил очередную жертву.
В глаза Абдулхалиева возвращалась жизнь вместе со злостью. Следователь заметил перемену и положил руку на плечо.
– Ты не торопись отвечать, дослушай. Думаю, даже уверен, что ты не стал так жестоко разделываться с армянами, если не отягчающие обстоятельства. Азмагуни и те, кто был с ним, не просто сожгли живого человека, а прежде надругались над девочкой. Ещё раз повторю, не знаю, как поступил бы я, будь на твоём месте!
Голос Арстархова звучал искренне. И всё же полицейский сдерживал личное отношение к трагедии. Ему, как стороннему рассказчику, хотелось зарыдать в разрывающем душу месте, но он умело управился с интонацией, и только неуловимая дрожь в голосе выдала чувство. Степан жалел этого мужика с сильными руками, сединой на висках и в то же время понимал, что расправиться с убийцей дочери в порыве гнева, в аффекте это одно, а медленно и методично душить одного за другим это сознательный выбор. Неожиданно больной закашлялся. Аристархов подскочил, чтобы снова позвать медсестру, но увидел вялый взмах руки.
– Я ни о чём не жалею. Они должны были умереть после того, что сделали с моей девочкой, – голос Джафара звучал тихо, но уверенно. – Вот представляешь, как только выполнил всё, то сам заканчиваю жизнь.
– Последним был следователь Зябликов? Ты его повесил буквально за несколько часов до аварии?
– Зябликова купили за хорошие деньги. После того, как он закрыл дело, сразу приобрёл квартиру и уехал в отпуск. Я ждал его. Следователь был последним в моём списке.
– Ты знаешь, кто давал откупные?
– Нет, но могу предполагать. Их там много, можете посмотреть списки домовладельцев «Облака рай». Они не интересовались такими мелочами, как смерть, поджёг, просто дали указание решить проблемы за любые деньги.
– И ты тоже взял на похороны девочки?
– Они должны были заплатить! На тот момент я взял кредит и приобрёл дом в Дагестане, всё что зарабатывал, отдавал в банк. К весне мы с Беллой собирались переехать. Я хотел обратить дочь в свою религию и выдать замуж за хорошего парня, – Джафар глубоко вздохнул, и слеза скатилась по виску. – У меня не оказалось денег даже на погребальные одежды. Помогли друзья, коллеги, соседи, но этого было не достаточно, а дагестанский дом я не смог продать так скоро. Вот пришлось направиться к Бабичу. Я сказал, что готов отдать погорелый участок за три миллиона. Думал он начнёт кобениться, торговаться, ведь другие земли они получали за копейки, но деньги пришли на карту на следующий день, – голос мужчины слабел. – Хоть похоронил по человечески.
– Как ты выяснил, кто был в ту ночь в вашем доме? – Аристархов понял, что надо убыстрить темп разговора, иначе больной просто уснёт. – Как ты узнал про Амазгуни?
– Он и его дружки несколько раз приходили домой, караулили возле дачи. Все переговоры вёл именно он. Сначала уговаривал, сулил деньги, потом начал пугать, а когда всё произошло, я был уверен, что поджёг его рук дело и его дружков.
– Ладно, с Амазгуни понятно, но почему ты расправился с другими армянами?
– Этот упырь всегда приходил не один, его сопровождала компания, но я запомнил только его. Я вышел на бухгалтера ООО, она и дала информацию об инвесторах, среди них определились заинтересованные лица, которые шастали с убийцей.
– А тебе не приходило в голову, что другие парни здесь не причём?
– Я не садист и не маньяк, я не убивал из желания просто убить, я наказывал зло в лице этих отморозков, – Джафар попытался приподняться на локтях, но скривился от боли и вернулся в прежнее положение. – Ты понимаешь, что я не мог спать, есть, просто жить, когда представлял свою девочку в руках этих безумцев. Первые дни не было времени думать, а после девяти дней ненависть сжигала нутро! А когда в руки попали списки, решил твёрдо, что сам сдохну, но и им жизни не дам! – бескровные губы дагестанца скривились в усмешке. – С наркоманом произошло быстро. Когда он уходил к всевышнему, находился под кайфом. Он даже не понял что случилось. Этот парень сам бы скоро закончил дни от передоза. С другими было уже проще.
– Где ты их убивал?
– Выслеживал, в удобный момент закрывал лицо тряпкой с хлороформом и затаскивал в машину. Душил в гараже, потом ночью привозил кого куда. Я не испытывал сожаления, в те моменты перед глазами стояла дочь Белла. Мне самому умирать не страшно, я сделал своё дело, скоро соединюсь со своими женщинами.