В ходе расследования Джибли и Лавон перекладывали друг на друга ответственность за провал операции. Джибли, фальсифицировав документы, доказывал, что он выполнял приказ министра обороны. Лавон это отрицал, утверждая, что Джибли действовал самостоятельно.
Официальное решение комиссии было расплывчатым. Имея противоречивые свидетельства, она не решилась возложить вину на кого-либо одного, но Шарет, желая сохранить в тайне итог разбирательства, отдал распоряжение прекратить расследование, не сняв обвинений в превышении должностных полномочий ни с одного, ни со второго.
27 января суд в Каире приговорил двух арестованных к смертной казни, шестерых – к длительным срокам тюремного заключения, от семи лет до пожизненного.
Едва стало известно о чудовищном провале военной разведки и безответственности Лавона, создавшего благодатные условия для самодеятельности своих подчинённых, соратники Бен-Гуриона удвоили усилия, уговаривая его вернуться в правительство.
1 февраля делегация высокопоставленных членов Рабочей партии приехала в Сде-Бокер и доложила Бен-Гуриону о приговоре каирского суда и о выводах комиссии. До фиаско в Каире Старик всегда поддерживал своего протеже. Когда партийная комиссия приступила к работе, он изменил своё мнение и высказался, что «не пристало министру обороны действовать в сфере, целиком и полностью относящейся к политике». На этот раз, выслушав гостей, он заявил твёрдо и однозначно: «Лавон должен уйти!»
Для Лавона, когда ему сообщили слова Бен-Гуриона, это стало последним ударом – он надеялся, что при поддержке Старика ему удастся доказать свою невиновность. 16 февраля 1955 года он подал в отставку. Никто из видных деятелей Рабочей партии не желал взвалить на себя ответственность за безопасность страны и занять освободившуюся должность министра обороны. После бесконечных визитов в Сде-Бокер лидеров Рабочей партии, обеспокоенных тем, что правительственный кризис угрожает стабильности в обществе, Бен-Гурион сдался. Уступив уговорам, он безрадостно записал в своём дневнике: «Уход Лавона очевиден, но нет никого, кто занял бы его место. Они уговаривают меня. Я не выдержал и решил, что должен уступить их настояниям и вернуться на пост министра обороны. Оборона и армия превыше всего».
В 68 лет он вновь взвалил на себя груз ответственности. Более полувека Бен-Гурион отдал реализации сионисткой мечты, и в сложившей ситуации превыше всего для него оказались общественный долг и забота о безопасности еврейского государства.
Шарет, обрадованный избавлением от Лавона и завершением правительственного кризиса, написал Бен-Гуриону благодарственное письмо: «Я восхищаюсь вашим решением как примером гражданственности и свидетельством глубокого товарищеского отношения к нам. Пусть восторг армии и нации послужит вам утешением. Буду у вас в воскресенье, после заседания Совета министров. Крепитесь!»
Журналисты оказались прозорливее Шарета. Когда стало известно о возвращении сде-бокерского отшельника, «Гаарец», ежедневная израильская газета, написала: «Уже давно было ясно, что Бен-Гурион вот-вот вернётся на политическую арену… Ясно также и то, что его возвращение в правительство, хоть официально он и не возглавит его, знаменует собой на деле конец правительства Шарета»[95].
Главный редактор газеты «Маарив» 20 февраля, за день до возвращения Бен-Гуриона в Иерусалим, едко прокомментировал сложившуюся ситуацию:
«Пинхас Лавон пал жертвой сговора его самых близких друзей…
«…» Однако при создавшейся ситуации народ всё поймёт. Он всегда с готовностью принимал Бен-Гуриона как руководителя государства. Он с такой же готовностью принимал и его отставку, когда Бен-Гуриону вдруг хотелось предаваться интеллектуальным занятиям или проявлять халуцианскую инициативу. Но в последние месяцы не было ни того, ни другого. Он не жил ни в Сде-Бокере, ни в Иерусалиме, не работал ни за плугом, ни за рулём государства. Официально он был занят своим хозяйством в Негеве, неофициально – управлением государства. «…»
Но нельзя, как отару овец, разгонять руководителей партии и собирать их снова, когда вздумается, чтобы, скажем, внести изменения в избирательную систему. Нельзя быть «простым гражданином» и в то же время проводить совещания, публиковать заявления и выносить решения, обязывающие правительство».
21 февраля 1955 года вместе с Полиной Бен-Гурион вернулся в Иерусалим. В кресле министра обороны Израиля его не было четырнадцать месяцев. Как видно из вышеприведенных выдержек из центральных израильских газет, многие видели его в кресле премьера, в роли спасителя государства. Дни Шарета на посту главы правительства были сочтены.
Бен-Гурион в мундире Жаботинского
Возвращению Бен-Гуриона в кресло министра обороны предшествовала жёсткая переписка с Шаретом, в которой он ультимативно потребовал, прежде чем займёт этот пост, чётко разграничить полномочия министра иностранных дел и министра обороны. Раньше, когда он был премьер-министром, в этом не было необходимости. Теперь же, когда, находясь на посту премьера, Шарет продолжал руководить министерством иностранных дел, дабы предотвратить межминистерский конфликт, который мог бы возникнуть в будущем, он потребовал, чтобы сотрудники МИДа, включая министра иностранных дел, не вмешивались в сферу обороны. Министр обороны подчиняется только премьер-министру.
Действовать Бен-Гурион решил твёрдо, не оставляя без адекватного ответа ни одну террористическую вылазку, повлекшую гибель или ранения израильтян. Шарет, долгие годы бывший его близким другом, на посту премьера его разочаровал. Бен-Гурион говорил, что Шарет находится не на своём месте, и в день возвращения в Иерусалим заявил в частной беседе секретарю правительства: «Шарет порождает поколение трусов. Но я этого не допущу. Враг стоит на тропе войны, и мы снова прячемся от страха. Этого я тоже не допущу».
Суть их разногласий свелась к разным подходам по вопросу безопасности государства. Бен-Гурион считал, что мир сохранит только военная мощь Израиля, способного болезненно ответить ударом на удар – но никак не иллюзорные гарантии Великих держав, а Шарет предпочитал дипломатические маневры, переговоры, лавирование и компромиссы. Он осторожничал и придерживался политики сдержанности, болезненно воспринимал критику ООН в адрес Израиля, опасался отрицательной реакции США на внешнеполитические шаги Израиля, шедшие вразрез с американскими интересами, и, лавируя между Великими державами, допустил стратегическую ошибку, имевшую далеко идущие последствия, отклонив предложение маоистского Китая установить с Израилем дипломатические отношения.
Но это был не единственный случай, когда Шарет оказался близоруким политиком. Он сопротивлялся усилиям Бен-Гуриона сблизиться с западными странами и, не принимая во внимание антисемитские кампании, начавшиеся в СССР с борьбы с «безродными космополитами», всё ещё надеялся вернуть былое расположение Советского Союза. В результате его недальновидной политики Израиль, не получая поддержки от стран восточного блока, был лишён военной, финансовой и экономической помощи Запада. После провозглашения «доктрины Трумэна»[96] и Берлинского кризиса Запад опасался, что еврейское государство, возглавляемое социалистами, является потенциальным союзником СССР – и Шарет не предпринимал усилий, чтобы его в этом переубедить.
Бен-Гуриона в эти годы можно характеризовать как политика с «горячими руками» и «холодной головой». Он считал, что делать надлежит то, что отвечает стратегическим интересам Израиля. На первом месте – оборона страны, все остальные соображения отходят на второй план. Это был уже не тот Бен-Гурион, который в тридцатых годах воевал с Жаботинским и призывал хагану к сдержанности. Когда государство Израиль стало реальностью, с ним произошла эволюция: Бен-Гурион надел военный мундир Жаботинского.
Вскоре ему пришлось делом подтверждать слова, сказанные секретарю правительства, и ответить на вылазку египетской разведывательно-диверсионной группы, в ночь на 23 января проникшей из Газы на территорию Израиля, – причём ответить так, чтобы впредь Насеру стало ясно: даже гибель одного еврея не останется безнаказанной. Совместно с Моше Даяном, начальником Генерального штаба, он убедил Шарета дать согласие атаковать египетскую военную базу, расположенную неподалеку от Газы. Отрядом десантников вновь командовал майор Ариэль Шарон (он, как и Моше Даян, входил в число любимчиков Бен-Гуриона). Планировалось, что число жертв с египетской стороны не превысит двенадцать человек.
Однако ночное сражение оказалось непредсказуемо кровопролитным. Египтяне вызвали подкрепление, и десантникам пришлось «потрудиться»: наутро выяснилось, что на поле боя осталось сорока два трупа. Потери израильтян составили восемь убитых.
Бен-Гурион и Шарет по-разному оценивали итог операции. Министр обороны был воодушевлён. Шарет находился в панике, опасаясь негативной международной реакции. В ответ на его записку Бен-Гуриону, в которой он выразил опасение, что из-за чрезмерного применения силы страна окажется в международной изоляции, Старик огрызнулся резкой отпиской, упрекнув его в политической близорукости и безволии: «Наша изоляция не является следствием боевой операции. Она возникла раньше, когда мы были невинны как голуби».
Тем не менее, затишье не наступило. Египет ответил нападением на жителей деревни Патиш, евреев-эмигрантов из иракского Курдистана, праздновавших многолюдную свадьбу.
Бен-Гурион был настроен воинственно. Не желая новой войны с Египтом, он считал, что только демонстрация силы и неотвратимое возмездие в ответ на каждую враждебную вылазку позволит предотвратить войну. 25 марта он предложил Шарету разработанный Генштабом план крупномасштабной военной операции с целью захвата и взятия под контроль сектора Газы, откуда террористы постоянно атаковали Израиль. Однако Шарет не решился атаковать Газу. Тогда по требованию Бен-Гуриона этот вопрос был вынесен на обсуждение кабинета министров. Оно, к удивлению Бен-Гуриона, завершилось его поражением. «Умеренные» члены правительства, опасавшиеся непредсказуемых военных и политических последствий, оказались в большинстве.