«Меня? Принцессой? Вы бы видели, в какой одёжке и платьях я ходила в школу! В свитерах, которые я сама латала. Мать за всю жизнь не купила мне ни одного нормального платья. Дома не было денег! Я приходила из гимназии и сразу должна была выстирать платье, чтобы оно высохло до следующего утра. Я не бывала на гимназических вечерах и находила всякие поводы для отказа парням, потому что дочери Бен-Гуриона стыдно было говорить, что ей нечего надеть. У матери не было денег, чтобы дать мне на автобус, и от улицы Керен-Каемет до здания гимназии «Герцлия» я шла пешком – час в одну сторону и час в другую. Мать это совсем не волновало, как и то, что мне нечего надеть!»
Интервьюер удивился, но, зная об уравниловке в оплате труда и о законах коммунаров, господствующих в Гистадруте и кибуцах, спросил:
– У вас дома были финансовые проблемы? Отец мало зарабатывал?
Ранана идеализировала отца. В ответ прозвучало:
«Он был наивен. Зарабатывал 13 лир в месяц. Как представитель Гистадрута в Еврейском агентстве, он должен был строго соблюдать закон. Моше Шарет, который был «под ним», получал от Сохнута 40 лир в месяц. Мать всё время жаловалась отцу, все уши ему прожужжала: чем соблюдать принципы, лучше приноси домой нормальную зарплату. Ей ведь тоже нечего было надеть. Из мизерной зарплаты она умудрялась выкраивать деньги на учителя-скрипача для Амоса и на уроки игры на фортепиано для меня».
Таковы воспоминания младшей дочери Бен-Гуриона, дополнившие его портрет.
Отношение к религиозным партиям
Как и все социалисты, Бен-Гурион был светским человеком. Однако в период борьбы за создание еврейского государства он понимал, что без поддержки религиозных партий и религиозных сионистов ему тяжело будет добиться желаемого результата, и в вопросе взаимоотношений государства и религии мыслил так же, как Жаботинский.
2 мая 1935 года Жаботинский писал Бен-Гуриону о религии, социализме и характере будущего еврейского государства: «Я уверен, что есть сионисты, которым безразлична социальная окраска государства; я один из них. Если бы я убедился, что нет иного пути к государству, как социализм, или даже что это ускорит создание государства на одно поколение, я был бы готов. Более того, государство религиозных фанатиков, в котором меня заставят есть фаршированную рыбу с утра до ночи (ну, нет другого пути), – согласен. Ещё хуже: идишистское государство, что для меня означает конец очарования, – ну, нет иного пути – согласен. Я оставлю завещание сыну, чтобы совершили революцию, но на конверте напишу: «Открыть через пять лет после создания еврейского государства».
Этого же мнения придерживался и Бен-Гурион. В сентябре 1947 года в обмен на поддержку он письменно обещал лидерам влиятельной ортодоксально-иудаистской организации Агудат Исраэль соблюсти при создании еврейского государства принципиальные для религиозных евреев условия: провозглашение субботы выходным днём, отказ от института гражданского брака и государственная поддержка системе традиционного религиозного образования.
Разбираться во взаимоотношениях между религией и государством, думал он, будем потом, когда еврейское государство твёрдо будет стоять на ногах. Но так получилось, что социалистом Бен-Гурионом были заложены конфликты, и ныне сотрясающие Израиль (нет ни одного демократического государства, в котором не было бы института гражданского брака).
А отношение Бен-Гуриона к различным ветвям иудаизма (ортодоксальный, реформаторский, консервативный и хасидизм) выражено во фразе: «Я не хожу в синагогу, но синагога, в которую я не хожу, – ортодоксальная синагога».
Послесловие ко второй части
Роль личности в истории велика. Но если бы не было Бен-Гуриона, еврейское государство всё равно было бы создано на его исторических землях. В 1903 году евреи отвергли «план Уганды», а в 1944-м – план заселения Восточной Пруссии. Веками они мечтали о возвращении в Сион, в город, основанный царём Давидом, – и как только появилась такая возможность, в XIII столетии, сразу же после изгнания крестоносцев воссоздали в Иерусалиме еврейский квартал. Он находится там и поныне, в Старом городе…
Бен-Гурион был противоречивой личностью и допускал крупные просчёты, но его оппонентам не повезло, что им противостоял лидер такого масштаба. Заслуга Бен-Гуриона в том, что еврейское государство было создано в 1948 году и сумело победить в войне за Независимость, когда шансы победить были сведены к минимуму, когда почти никто, кроме отчаянной горстки палестинских евреев, не верил, что оно сумеет продержаться под натиском многомиллионного враждебного окружения.
Он был неординарной и сильной личностью, ссорившейся с самыми близкими друзьями, непримиримым и жёстким по отношению к политическим оппонентам, – и в то же время способным к примирению, когда, по его пониманию, того требовали обстоятельства. У него были друзья и враги в обоих лагерях, левом и правом.
Шимон Перес, девятый президент Израиля, знавший Бен-Гуриона и Эшколя с 1947 года, признался однажды, что усвоил два завета от своих учителей. Первый исходил от Бен-Гуриона: «Важно то, что ты делаешь, а не то, что ты говоришь». Второй – от Эшколя: «Необходимо уметь делать различие между отвагой и авантюрой».
Бен-Гурион часто пускался на авантюру (достаточно вспомнить, как в марте 1948-го, оголив фронты и оставив беззащитными поселения, он бросил все силы на прорыв блокады Иерусалима). Но что бы он ни говорил, какие бы деяния ни совершал, все его поступки были направлены на создание и строительство еврейского государства. Он по праву считается одним из его отцов-основателей. Больше, чем кто-либо – 13 лет и 112 дней – он возглавлял правительство государства Израиль. Этот рекорд будет побит не скоро.
Часть III. Писатель и поэт
Два разных человека: Самсон Жаботинский, общественный деятель, – и Владимир Жаботинский, писатель; солдат – и поэт. Они жили в одной комнате, но их рабочие столы были по разные стены. Один напротив другого. У них были разные друзья. Общими были сын и жена.
Литературное наследство Жаботинского огромное: проза, пьесы, стихи, публицистика, переводы – в конце 1950-х годах на иврите вышло 18 томов его сочинений. Хотя большая часть произведений Жаботинского написана на русском языке, стараниями советской цензуры для русскоязычного читателя его творчество долгое время оставалось terra incognita. В советское время ни одна из книг Жаботинского не была опубликована. Русская эмиграция первой и второй волны им мало интересовалась, она имела иных вождей и иные приоритеты и мечтала, как под барабан цветаевского «Лебединого стана» «взойдёт в Столицу – Белый полк» и вобьёт «чёрные гвозди в рёбра Антихристу».
Большинство довоенных читателей Жаботинского – польские и литовские евреи, для которых он был кумиром, сожжены в Майданеке и Освенциме… Его польские бейтаровцы, которые в 1939 году должны были поднять восстание в Палестине, погибли в 1943-м, сражаясь в Варшавском гетто.
Пик литературного творчества Жаботинского пришёлся на период между Первой и Второй мировой войной. Были опубликованы романы «Самсон Назорей» (1926) и «Пятеро» (1936), мемуары «Повесть моих дней» и «Слово о полку» (1928), «Правда об острове Тристан да Рунья» – сборник статей и эссе, написанных до революции (Париж, 1930), и поэтический сборник (Париж, 1931)…
Но всё это было урывками. Зачастую рабочий стол писателя пустовал. Тем, кто призывал его оставить политическую деятельность и вернуться в литературу, он отвечал: «Моё сердце поделено на две части – одна отдана народу, другая – культуре, литературе, перу. Своими собственными руками я запер вторые ворота, дабы не мешали работе во имя моего народа, и бросил ключ в бездну». Другой Жаботинский, солдат, в эти же годы создавал союз сионистов-ревизионистов, Иргун, Бейтар, сражался против «Белой книги»… и эта работа была для него наиглавнейшей.
После развала СССР небольшими тиражами книги Жаботинского стали публиковаться в России, в Украине и в Белоруссии – его запоздалое возвращение к русскоязычному читателю пришлось на девяностые годы. Для многих имя Жаботинского ассоциируется лишь с сионизмом. Но вот что в 1930 году в журнале «Рассвет» писал о Жаботинском-писателе Михаил Осоргин, бывший редактор «Московских ведомостей»: «В русской литературе много талантливых евреев, живущих – и пламенно живущих – только российскими интересами. При моём полном к ним уважении, я всё-таки большой процент пламенных связал бы верёвочкой и отдал Вам в обмен на одного холодно-любезного к нам Жаботинского».
В России имя Михаила Осоргина[107] неизвестно. Его романы, написанные в эмиграции, в России не издавались; для многих его мнение не авторитетно. Иное дело – Корней Чуковский. Он любим всеми, и взрослыми, и детьми. Отрывки из частных писем Чуковского о Жаботинском[108]:
«Он ввёл меня в литературу. Я был в то время очень сумбурным подростком: прочтя Михайловского, Спенсера, Шопенгауэра, Плеханова, Энгельса, Ницше, я создал свою собственную «философскую систему» – совершенно безумную, которую я проповедовал всем, кто хотел меня слушать. Но никто не хотел меня слушать, кроме пьяного дворника Савелия, у которого я жил, и одной девушки, на которой я впоследствии женился. Свою «философию» я излагал на обороте старых афиш, другой бумаги у меня не было. И вдруг я встретил его. Он выслушал мои философские бредни и повёл меня к Израилю Моисеевичу Хейфецу, редактору «Одесских новостей», и убедил его напечатать отрывок из моей нескончаемой рукописи. Хейфец напечатал. Это случилось 6 октября 1901 г. После первой я принес Altalen'е вторую, третью – он пристроил в газете и эти статейки. Получив первый гонорар, я купил себе новые брюки (старые были позорно изодраны) и вообще стал из оборванца – писателем. Это совершенно перевернуло мою жизнь. Главное – я получил возможность часто встречаться с Владимиром Евгеньевичем, бывать у него «…»