евную газету на французском языке «Младотурок» и три еженедельника: на французском языке — «Л'Орор», на испанском — «Эль худео», на иврите — «Гамевассер».
Это видимая часть айсберга. Невидимая часть представлялась достаточно сложной: используя «кулуарную дипломатию», они хотели получить разрешение на свободную алию и признание иврита официальным языком евреев Палестины. Действовали они осторожно, не произнося слово «автономия», которое, несмотря на щедрые посулы, раздаваемые младотурками, являлось в их ушах, как метко заметил Жаботинский, «пределом «трефного» и верхом мерзости».
Пропагандистская деятельность среди евреев была успешной в обеих общинах, ашкеназийской и сефардской, открывшей для Жаботинского новые грани еврейской души. Он влюбился в сефардов, обнаружив, что среди них национальная идея распространена больше, чем среди ашкенази, и «еврейская интеллигенция Салоник, Каира и Александрии» (словосочетание, исчезнувшее после 1948 года и не замененное в международных словарях на «еврейские беженцы», в отличие от другого, вошедшего в словари: «палестинские беженцы») не уступает Варшаве и Риге.
Главная цель, ради которой русские сионисты открыли в Константинополе издательский центр, достигнута не была. Они были разочарованы: от младотурок ничего нельзя было добиться, кроме туманных слов и ничего не значащих обещаний. «Как об стену горохом», — резюмировал ситуацию на расширенном Исполнительном комитете сионистской организации в Вильно один из его видных членов. Жаботинский и сам понял бесполезность пребывания в Константинополе и подал в отставку. Для себя он раз и навсегда уяснил: «с кузеном нашим Измаилом» дороги у нас разные.
Прожитый в Турции год не пропал для Жаботинского даром. Неспроста говорят: «За одного битого двух небитых дают». Полученный опыт оказался полезным при оценке ситуации, сложившейся после вступления Турции в Первую мировую войну. Когда у немецких сионистов, поддерживавших кайзера, появилась надежда, что турки прислушаются к требованиям германского генерального штаба и уступят сионистам в вопросе о Палестине, Жаботинский, основываясь на личном опыте, отвечал прожектерам, призывая поддержать страны Антанты: «Здесь отказ органический, обязательный, общая ассимиляция — условие условий для существования абсурда, величаемого их империей, и нет другой надежды для сионизма, кроме как разбить вдребезги сам абсурд».
Младотурки и Давид Грин
В то время как Жаботинский, разочаровавшись в младотурках, «свернул» проект и уехал в Россию, Давид Грин разглядел в революции шанс сделать политическую карьеру. Младотурки, пытаясь завоевать признание европейцев, демонстрировали желание приблизиться к стандартам европейской демократии и объявили о готовности предоставить национальным меньшинствам квоту на выборах в турецкий парламент.
Давид, не имея достаточного политического опыта, принял пустословие за «чистую монету» и размечтался: «Кто-то же должен представлять ишув в турецком парламенте и законным путем отстаивать его интересы!» В грезах он видел себя в турецком правительстве в кресле министра по делам ишува.
Рассудив, что для занятий законотворческой деятельностью желательно иметь юридическое образование (опыт октябрьской революции в России продемонстрировал, что это условие необязательное), Давид решил поступить на юридический факультет Стамбульского университета. Первое препятствие — вступительные экзамены: абитуриент должен продемонстрировать знание государственных языков, турецкого и арабского. Денег на частные уроки не было. Несмотря на периодические денежные переводы из Плоньска, Давид с трудом выстраивал свой бюджет. Амбициозные планы оставались мечтой.
Неожиданное предложение, сделанное однопартийцами, застало его врасплох. Палестинское отделение «Поалей Цион» (Давид по-прежнему состоял в его руководстве) в середине 1910 года задумало издавать партийную газету — «Ха-ахдут» («Единство»). Редактором назначен был Ицхак Бен-Цви[9]. Подбирая сотрудников, он вспомнил, что Давид Грин прекрасно владеет ивритом — таковых в партии было немного — и предложил ему попробовать себя в новом качестве. Давид удивился и начал отказываться:
— О чем я должен писать? Я не знаю, как писать. Я никогда не писал…
Редакция газеты «Единство».
В первом ряду в центре — Бен-Гурион, справа — Бен-Цви, первый премьер-министр и второй президент Израиля.
Бен-Цви это не смутило: ему требовался единомышленник, умеющий писать на иврите. Он продолжил уговоры, и Давид уступил, переехал в Иерусалим и в бедном районе города снял в полуподвальном помещении комнату, ставшую одновременно рабочим кабинетом, столовой и спальней. Третьим членом редколлегии была молодая девушка, Рашель Янаит, до репатриации — Голда Лишанская, приехавшая из украинского города Малин. В будущем она стала женой Бен-Цви.
Работа в газете свяжет их на всю жизнь. Когда в сороковых годах Полина, жена Давида, небезосновательно заподозрит мужа в измене и будет ездить за помощью к Ицхаку и Рашель, угрожая, что покончит жизнь самоубийством, — те, зная о его самой сильной и длительной влюбленности, длившейся более двадцати лет (к англичанке Дорис Мэй, секретарше Хаима Вейцмана, с которой Давид познакомился в Лондоне в тридцатые годы) — будут объяснять ей, что на первом месте у него общественная работа. Ицхаку, говорила Рашель, понадобилось 10 лет, чтобы в 1918 году, вернувшись в Палестину солдатом Еврейского легиона, сделать ей предложение (они были знакомы еще с момента ее репатриации и в 1909 году основали гимназию в пригороде Иерусалима, в которой оба учительствовали).
Для первого номера (газета была ежемесячной) Давид Грин написал две статьи. Для второго номера, как тогда было принято, он избрал себе псевдоним — «Бен-Гурион», духовно связав себя с Иудой Бен-Гуром, вымышленным литературно-киношным героем еврейского сопротивления против римлян. Роман американского писателя Лью Уоллеса «Бен-Гур: история Христа», экранизированный Голливудом[10], имел неимоверный успех. Бен-Гур в переводе на иврит — Бен-Гурион. Постепенно литературный псевдоним стал для него настоящей фамилией.
Подготовка к поступлению в университет заняла два года и проходила «без отрыва от производства» — Давид продолжал работать в газете. Позже этот период своей жизни он назовет «политической учебой».
В августе 1911-го Бен-Цви и Бен-Гуриона избрали делегатами Палестины на 10-й Сионистский конгресс и на 3-ю Всемирную конференцию «Поалей Цион». К этому времени у них сложилось собственное видение развитие ишува: на конгресс и на конференцию они приехали с убеждением, что ни одна зарубежная сионистская организация не может диктовать палестинским рабочим, как им следует поступать в том или ином случае. Их объявили сепаратистами, но они были непреклонны: диаспора не может командовать палестинскими евреями. Хотите принимать деятельное участие в жизни ишува — репатриируйтесь.
Вернувшись в Палестину, друзья продолжили подготовку к вступительным экзаменам. Наслушавшись обещаний младотурков, они увлеклись идеей оттоманизации и решили отказаться от российского гражданства.
По прошествии ста лет негоже вешать ярлыки, говорить о юношеской недальновидности или временном помутнении разума. То, что сегодня кажется очевидным, столетие назад выглядело иначе. Палестина была частью Османской империи так же, как Польша входила в состав Российской, и для друзей не имело значения, чьими подданными считаться. Но, возможно, демонстрируя лояльность и агитируя за принятие турецкого гражданства, зная о массовых убийствах армян в 1894–1896 годах, будущие юристы пытались защитить ишув от погромов. ВСалониках, в августе 1910-го, Талаат-бей, член кабинета министров, сурово предупредил: «По конституции все турецкие подданные — как мусульмане, так и христиане — равны перед законом. Но вы сами понимаете, что это неосуществимо. Эта идея идет вразрез с шариатом. Ей противится наше прошлое… В Турции может быть речь о равенстве перед законом лишь тогда, когда будет закончена оттоманизация всех элементов населения»[11].
Оттоманизация, по мысли младотурок, означала принятие ислама — только в этом случае они обещали равноправие христианам.
Мысли об оттоманизации возникли у Бен-Гуриона перед Первой мировой войной. У Жаботинского было одно виденье ситуации в регионе, у Бен-Гуриона — иное. Один раз и навсегда уяснил, несмотря на общие корни: «с кузеном нашим Измаилом» у нас нет ничего общего, другой — намеревался принять турецкое гражданство и стать поданным султана. Ведь в речи Талаат-бея четко прослеживается мысль: противящиеся оттоманизации должны быть истреблены.
Подготовка к вступительным экзаменам протекала медленно. Давид с трудом сводил концы с концами и не мог потянуть частные уроки — в отличие от Жаботинского, «кормившегося» литературным трудом, его заработков едва хватало на жизнь. Ему вновь пришлось обратиться к отцу за финансовой помощью.
Авигдор Грин гордился своим сыном. Поскольку одна из его дочерей вышла замуж за богатого купца и снялась с отцовского довольствия, у него появилась возможность ежемесячно высылать гы ну деньги на обучение. Осень 1911 года Давид встретил в Салопиках, в греческом портовом городе, в котором имелась большая еврейская община (жизнь в Салониках была дешевле, чем в Палестине), и приступил к интенсивным частным урокам, включавшим изучение турецкого и арабского языков и Корана. Это продолжалось около года.
Чем же занят был Жаботинский, пока Бен-Гурион, имея, как ему казалось, ясную цель в жизни, готовился к поступлению в университет? Он был на перепутье…
Жаботинский: на перепутье
Зеев Жаботинский,
поэт и журналист, 1910 г.
Словами «на перепутье» озаглавил Жаботинский отрезок своей жизни с лета 1910-го до начала Первой мировой войны, прожитый первые два года в Одессе, а затем в Петербурге.