Сложно сказать, чем руководствовался Эшед, когда писал книгу, — но, ознакомившись с ней, Бен-Гурион вновь ринулся в бой. Ему следовало бы поостыть и в тиши домашнего кабинета осмыслить события последних месяцев, приведших его к фиаско. Ведь масштаб «дела» семилетней давности не соответствовал буре, которая уже семь лет трясла Рабочую партию. Но социалист Бен-Гурион, борец за социальную справедливость, свято веривший в формулу, что «справедливость стоит того, чтобы за нее умереть», продолжил сражение, не нужное никому, кроме него самого. Возраст и непокладистый характер сделали свое дело, и он потребовал от Эшколя возобновить следствие. Тот отказался. Бен-Гуриона это не остановило. В октябре он предоставил министру юстиции собранное им досье и добился его согласия возобновить расследование. Партию вновь заколошматило.
Финальный аккорд внутрипартийной драмы пришелся на середину февраля 1965 года. Бен-Гурион вынес «второе дело Лавона» на съезд Рабочей партии. «Истина — вот за что я воюю, воевал и буду воевать всю жизнь», — с пафосом заявил он на съезде, объясняя мотивы своей неуступчивости и принципиальности.
Бен-Гурион привык к критике слева и справа, но теперь на него обрушились коллеги по партии, которым надоели бесконечные склоки. Неизлечимо больной раком Шарет, прикованный к инвалидной коляске (жить ему оставалось около пяти месяцев, до 7 июля 1965 года), приехал из больницы, чтобы заявить: «По какому моральному праву он перекладывает это дело на партию? Какое он имеет право делать это основной темой съезда, обходя стороной серьезные вопросы, стоящие перед нами?»
Затем на трибуну поднялась Голда Меир — его преданный друг Голда Меир…
Бен-Гурион никогда не отличался сентиментальностью. Вчерашние друзья стали политическими противниками? Ну что ж: тем хуже для них. Он всю жизнь привык яростно драться: с Жаботинским, с Вейцманом, с Бегином, ссорился с друзьями — Шаретом, Эшколем, Лавоном… и не щадил их. Но когда «преданная Голда», которая могла спорить с ним один на один или в узком кругу партийцев, но никогда — громогласно, выступила против него с яростной и язвительной речью, он обомлел, потерял дар речи и способность сопротивляться. Подавленный ее «вероломством», он удивленно слушал, ее, сидя в президиуме на краю стола, а затем, ни слова не говоря, встал и молча вышел из зала, хотя по регламенту следующим было его выступление. Он сдался… Но ненадолго…
…Страсти со временем улеглись. В мае 1965-го Израиль и ФРГ установили полноценные дипломатические отношения, и, хотя девять арабских стран немедленно разорвали с ФРГ дипломатические отношения, это не остановило Людвига Эрхарда, преемника Аденауэра на посту канцлера. 19 августа 1965 года, через двадцать лет после завершения Второй мировой войны, немецкий посол вручил президенту Израиля верительные грамоты. Но Бен-Гуриона в эти дни уже не было в рядах Рабочей партии.
…Срок жизни Кнесета 5-го созыва подходил к концу. Хотя страна готовилась к новым выборам, никто из молодых сторонников Бен-Гуриона, которых Старик собрал у себя на квартире 29 июня 1965 года, не ожидал заявления, что он пригласил их для того, чтобы объявить о создании нового избирательного списка. Через несколько дней Бен-Гурион вышел из МАПАЙ. В новую рабочую партию, созданную им, — РАФИ, «Список рабочих Израиля», перешли почти все его молодые сторонники, в том числе Моше Даян и Шимон Перес, ставший генеральным секретарем.
На выборах в Кнесет новая партия получила 10 депутатских мандатов. МАПАЙ потеряла 8 мест и получила 34 мандата, оставшись самой крупной партией Кнесета. Это позволило Эшколю сформировать коалиционное правительство с религиозными сионистами и мелкими партиями. РАФИ перешла в оппозицию.
Примирение с Бегином
Бен-Гуриону потребовалось несколько часов, чтобы потопить «Альталену», и девятнадцать лет, чтобы примириться с Бегином. Произошло это в канун Шестидневной войны, когда египетский президент с санкции Советского Союза начал переброску войск на Синай, объявил блокаду Тиранского пролива и израильского порта Эйлат, что было первым шагом к началу войны. Насер сколотил и возглавил арабскую военную коалицию. Демонстрируя намерение уничтожить Израиль, арабские страны объявили мобилизацию.
Политика Израиля накануне войны была сдержанной. Леви Эшколь, совмещавший посты премьера и министра обороны, оправдывал многочисленные анекдоты о своей нерешительности[101]. Он был в растерянности и проводил бесчисленные совещания. В ответ на агрессивные действия арабских соседей, открыто грозивших войной, объявил мобилизацию — и этим ограничился. Он не решался нанести превентивный удар и покорно ждал развития событий.
Для Бегина, лидера парламентской оппозиции — блока Гахал, созданного в 1965 году на базе Херута и Либеральной партии и получившего на выборах в Кнесет 26 мандатов, — было ясно: Эш-коль не способен в военное время руководить армией и страной. Он принял смелое решение, удивившее всех, кто был в курсе его давних неприязненных отношений с Бен-Гурионом. Вместе с группой депутатов блока Гахал Бегин встретился с бывшим премьером и предложил ему возглавить правительство национального единства. Бен-Гурион согласился. Вот как описывает Моше Даян, депутат Кнесета от РАФИ, последующие события[102]:
«Получив согласие Бен-Гуриона, Бегин отправился к Эшколю и сказал ему: «Господин премьер-министр, я знаю, что произошло между вами и Бен-Гурионом и насколько отравлены ваши отношения. Но прошу вас вспомнить, что произошло между ним и мною! И все же я готов забыть все что было, только бы наш народ объединился перед лицом врага».
Эшколь отказался уйти в отставку и передать Бен-Гуриону бразды правления. Тогда Бегин апеллировал к Кнесету: «Мы предложили, чтобы самый непреклонный противник нашей партии, Бен-Гурион, был назначен премьер-министром, но блок рабочих партий Маарах отклонил это предложение. Если бы правительство Эшколя вышло в отставку сегодня ночью, я рекомендовал бы президенту поручить формирование нового правительства Бен-Гуриону».
В глазах израильтян, помнивших решительность Бен-Гуриона во время Синайской кампании и желавших видеть его во главе армии и страны, он был символом сопротивления. Но 81-летний Бен-Гурион не чувствовал в себе физических сил вновь возглавить страну. Он предложил назначить премьер-министром и министром обороны Моше Даяна. Себе он отвел роль советника.
Эшколь пошел на компромисс. Он остался на посту премьера, но согласился создать правительство национального единства, в которое вошли три новых министра, два из которых — Менахем Бегин и Иосеф Сапир, от блока Гахал — стали министрами без портфелей. Генерал Моше Даян получил портфель министра обороны. Через четыре дня, 5 июня 1967 года, он отдал приказ израильским ВВС нанести превентивный удар по египетским аэродромам, начавший Шестидневную войну…
А Бен-Гурион, который девятнадцать лет не мог произнести вслух слово «Бегин» и в Кнесете называл его «человек, сидящий рядом с депутатом Бадером», в феврале 1969 года, когда между давними недругами установились теплые отношения, написал Бегину примирительное письмо, в котором, среди прочего, вспоминая Жаботинского, заговорил о своей эволюции:
«<…> Моя Поля всегда была Вашей поклонницей, неизвестно почему. Я же всегда был противником Вашего пути, иногда слишком яростным и жестким противником. Это было как до создания государства, так и после мая 1948 года. В той же мере я противился и всему тому, о чем говорил и писал Жаботинский.
Когда в 1933 годуя был избран в Директорат Еврейского агентства, я пытался найти пути к этому человеку, и мы даже стали друзьями <…> Хотя наше соглашение с ним в 1934 году было отвергнуто моими коллегами по партии <…>
Я же всегда выступал — иногда очень жестко — против выбранного Вами пути. Я не сожалею об этом, потому что считал и считаю, что правда была на моей стороне. (Каждый человек может ошибаться, иногда даже не чувствуя этого.) Но личной неприязни я к Вам никогда не испытывал. В последние же годы, узнав вас ближе, я стал все больше ценить Вас, к радости моей Поли <…>»
Он не лукавил, когда написал «к радости моей Поли». Полина Бен-Гурион никогда не разделяла чувств, которые ее вспыльчивый и упрямый супруг испытывал к Менахему Бегину, и она не раз прерывала его гневные тирады с оскорбительными эпитетами, которыми он награждал недруга, словами: «А все же Бегин — благородный человек».
Последний бой
Накануне Шестидневной войны состоялось примирение Бегина с Бен-Гурионом. В Израиле впервые было создано правительство национального единства, в которое вошли представители правых партий. Так была разрушена «магическая» формула «ревизионизм = фашизм», которой социалисты размахивали с тридцатых годов, и устами Бен-Гуриона сравнивали Жаботинского, а затем и Бегина, с Гитлером.
Моше Даян, любимец Бен-Гуриона, в коалиционном правительстве ставший министром обороны, понимал, что Бен-Гурион уже не тот, каким его привыкла видеть страна. Чтобы не обижать Старика, Даян сказал ему, что будет с ним на связи (Бен-Гурион полагал, что станет его советником), и ежедневно направлял к нему одного из генералов, который кратко информировал его о событиях на фронтах. Но не более того. В его советах Даян не нуждался, понимая, что перед ним — усталый воин, лишенный былой хватки и проницательности. Он грустно говорил о Бен-Гурионе: «Он живет в несуществующем мире, восхищается де Голлем, преувеличивает силу Насера и не способен оценить реальную силу израильской армии».
Бен-Гурион медленно уходил из политики. РАФИ просуществовала недолго и в 1968 году объединилась с МАПАИ в «Израильскую партию труда» (Авода). Бен-Гурион не вернулся. Его характер не изменился. Он зациклился на Лавоне, и даже когда после перенесенного инсульта тот лежал парализованный и полуживой, когда в 1968 году к Бен-Гуриону приехали только что освободившиеся каирские узники, упрямо твердил им: «Одно вы должны знать: вас предали, и Лавон лгал… Вы должны написать книгу. Не допускайте, чтобы все это забылось»