я него само понятие «мать» было свято!
Я должна была быть для всех образцом, и детство у меня было достаточно нелегкое, суровое. К счастью, на моей стороне был отец. Наверное, из-за матери я сама долго не хотела иметь детей (единственного сына Ранана родила в 43 года — Р. Г.). Отец был феминистом тогда, когда никто не имел представления о том, что это такое. Когда он возвращался с заседаний правительства после полудня или в час ночи, он шел к крану и помогал маме мыть посуду, а я, маленькая, стояла рядом и вытирала <…>»
Рони Адар решил копнуть глубже и деликатно поинтересовался: «Былли отец посвящен в ваши сердечные дела?» Она не ушла от вопроса, ее лицо озарила улыбка:
«Когда после обеда или вечерами я уходила с кем-то из молодых людей на прогулку или в кино, отец, закрыв за мной дверь, выглядывал через занавеску окна в библиотеке на втором этаже, с кем его младшая дочь выходит из дома. А я делала вид, что этого не вижу. Он был настоящий «аба полани», «польский папа», очень заботливый. Он любил говорить с моими друзьями, слушать их, быть в курсе событий их жизни. Может, в этом был секрет его силы <…>»
— Вас называли «принцессой Израиля», — отметил журналист, не подозревая, по-видимому, что дочь Сталина зачастую называли «кремлевской принцессой», и это вызывало у нее негодование. Такая же реакция была у дочери Бен-Гуриона. Она возмутилась:
«Меня? Принцессой? Вы бы видели, в какой одежке и платьях я ходила в школу! В свитерах, которые я сама латала. Мать за всю жизнь не купила мне ни одного нормального платья. Дома не было денег! Я приходила из гимназии и сразу должна была выстирать платье, чтобы оно высохло до следующего утра. Я не бывала на гимназических вечерах и находила всякие поводы для отказа парням, потому что дочери Бен-Гуриона стыдно было говорить, что ей нечего надеть. У матери не было денег, чтобы дать мне на автобус, и от улицы Керен-Каемет до здания гимназии «Герцлия» я шла пешком — час в одну сторону и час в другую. Мать это совсем не волновало, как и то, что мне нечего надеть!»
Интервьюер удивился, но, зная об уравниловке в оплате труда и о законах коммунаров, господствующих в Гистадруте и кибуцах, спросил:
— У вас дома были финансовые проблемы? Отец мало зарабатывал?
Ранана идеализировала отца. В ответ прозвучало:
«Он был наивен. Зарабатывал 13 лир в месяц. Как представитель Гистадрута в Еврейском агентстве, он должен был строго соблюдать закон. Моше Шарет, который был «под ним», получал от Сохнута 40 лир в месяц. Мать все время жаловалась отцу, все уши ему прожужжала: чем соблюдать принципы, лучше приноси домой нормальную зарплату. Ей ведь тоже нечего было надеть. Из мизерной зарплаты она умудрялась выкраивать деньги на учителя-скрипача для Амоса и на уроки игры на фортепиано для меня».
Таковы воспоминания младшей дочери Бен-Гуриона, дополнившие его портрет.
Отношение к религиозным партиям
Как и все социалисты, Бен-Гурион был светским человеком. Однако в период борьбы за создание еврейского государства он понимал, что без поддержки религиозных партий и религиозных сионистов ему тяжело будет добиться желаемого результата, и в вопросе взаимоотношений государства и религии мыслил так же, как Жаботинский.
2 мая 1935 года Жаботинский писал Бен-Гуриону о религии, социализме и характере будущего еврейского государства: «Я уверен, что есть сионисты, которым безразлична социальная окраска государства; я один из них. Если бы я убедился, что нет иного пути к государству, как социализм, или даже что это ускорит создание государства на одно поколение, я был бы готов. Более того, государство религиозных фанатиков, в котором меня заставят есть фаршированную рыбу с утра до ночи (ну, нет другого пути), — согласен. Еще хуже: идишистское государство, что для меня означает конец очарования, — ну, нет иного пути — согласен. Я оставлю завещание сыну, чтобы совершили революцию, но на конверте напишу: «Открыть через пять лет после создания еврейского государства».
Этого же мнения придерживался и Бен-Гурион. В сентябре 1947 года в обмен на поддержку он письменно обещал лидерам влиятельной ортодоксально-иудаистской организации Агудат Исраэль соблюсти при создании еврейского государства принципиальные для религиозных евреев условия: провозглашение субботы выходным днем, отказ от института гражданского брака и государственная поддержка системе традиционного религиозного образования.
Разбираться во взаимоотношениях между религией и государством, думал он, будем потом, когда еврейское государство твердо будет стоять на ногах. Но так получилось, что социалистом Бен-Гурионом были заложены конфликты, и ныне сотрясающие Израиль (нет ни одного демократического государства, в котором не было бы института гражданского брака).
А отношение Бен-Гуриона к различным ветвям иудаизма (ортодоксальный, реформаторский, консервативный и хасидизм) выражено во фразе: «Я не хожу в синагогу, но синагога, в которую я не хожу, — ортодоксальная синагога».
Послесловие ко второй части
Роль личности в истории велика. Но если бы не было Бен-Гуриона, еврейское государство все равно было бы создано на его исторических землях. В 1903 году евреи отвергли «план Уганды», а в 1944-м — план заселения Восточной Пруссии. Веками они мечтали о возвращении в Сион, в город, основанный царем Давидом, — и как только появилась такая возможность, в XIII столетии, сразу же после изгнания крестоносцев воссоздали в Иерусалиме еврейский квартал. Он находится там и поныне, в Старом городе…
Бен-Гурион был противоречивой личностью и допускал крупные просчеты, но его оппонентам не повезло, что им противостоял лидер такого масштаба. Заслуга Бен-Гуриона в том, что еврейское государство было создано в 1948 году и сумело победить в войне за Независимость, когда шансы победить были сведены к минимуму, когда почти никто, кроме отчаянной горстки палестинских евреев, не верил, что оно сумеет продержаться под натиском многомиллионного враждебного окружения.
Он был неординарной и сильной личностью, ссорившейся с самыми близкими друзьями, непримиримым и жестким по отношению к политическим оппонентам, — и в то же время способным к примирению, когда, по его пониманию, того требовали обстоятельства. У него были друзья и враги в обоих лагерях, левом и правом.
Шимон Перес, девятый президент Израиля, знавший Бен-Гуриона и Эшколя с 1947 года, признался однажды, что усвоил два завета от своих учителей. Первый исходил от Бен-Гуриона: «Важно то, что ты делаешь, а не то, что ты говоришь». Второй — от Эшколя: «Необходимо уметь делать различие между отвагой и авантюрой».
50-шекелевая купюра с портретом Бен-Гуриона
Бен-Гурион часто пускался на авантюру (достаточно вспомнить, как в марте 1948-го, оголив фронты и оставив беззащитными поселения, он бросил все силы на прорыв блокады Иерусалима). Но что бы он ни говорил, какие бы деяния ни совершал, все его поступки были направлены на создание и строительство еврейского государства. Он по праву считается одним из его отцов-основателей. Больше, чем кто-либо — 13 лет и 112 дней — он возглавлял правительство государства Израиль. Этот рекорд будет побит не скоро.
Часть III
ПИСАТЕЛЬ И ПОЭТ
Два разных человека: Самсон Жаботинский, общественный деятель, — и Владимир Жаботинский, писатель; солдат — и поэт. Они жили в одной комнате, но их рабочие столы были по разные стены. Один напротив другого. У них были разные друзья. Общими были сын и жена.
Литературное наследство Жаботинского огромное: проза, пьесы, стихи, публицистика, переводы — в конце 1950-х годах на иврите вышло 18 томов его сочинений. Хотя большая часть произведений Жаботинского написана на русском языке, стараниями советской цензуры для русскоязычного читателя его творчество долгое время оставалось terra incognita. В советское время ни одна из книг Жаботинского не была опубликована. Русская эмиграция первой и второй волны им мало интересовалась, она имела иных вождей и иные приоритеты и мечтала, как под барабан цветаевского «Лебединого стана» «взойдет в Столицу — Белый полк» и вобьет «черные гвозди в ребра Антихристу».
Большинство довоенных читателей Жаботинского — польские и литовские евреи, для которых он был кумиром, сожжены в Майданеке и Освенциме… Его польские бейтаровцы, которые в 1939 году должны были поднять восстание в Палестине, погибли в 1943-м, сражаясь в Варшавском гетто.
Пик литературного творчества Жаботинского пришелся на период между Первой и Второй мировой войной. Были опубликованы романы «Самсон Назорей» (1926) и «Пятеро» (1936), мемуары «Повесть моих дней» и «Слово о полку» (1928), «Правда об острове Тристан да Рунья» — сборник статей и эссе, написанных до революции (Париж, 1930), и поэтический сборник (Париж, 1931)…
Но все это было урывками. Зачастую рабочий стол писателя пустовал. Тем, кто призывал его оставить политическую деятельность и вернуться в литературу, он отвечал: «Мое сердце поделено на две части — одна отдана народу, другая — культуре, литературе, перу. Своими собственными руками я запер вторые ворота, дабы не мешали работе во имя моего народа, и бросил ключ в бездну». Другой Жаботинский, солдат, в эти же годы создавал союз сионистов-ревизионистов, Иргун, Бейтар, сражался против «Белой книги»… и эта работа была для него наиглавнейшей.
После развала СССР небольшими тиражами книги Жаботинского стали публиковаться в России, в Украине и в Белоруссии — его запоздалое возвращение к русскоязычному читателю пришлось на девяностые годы. Для многих имя Жаботинского ассоциируется лишь с сионизмом. Но вот что в 1930 году в журнале «Рассвет» писал о Жаботинском-писателе Михаил Осоргин, бывший редактор «Московских ведомостей»: «В русской литературе много талантливых евреев, живущих — и пламенно живущих — только российскими интересами. При моем полном к ним уважении, я все-таки большой процент п