– Больше это не повторится. Я рассказала ему про нас с тобой. Пришлось.
– Значит, я уже не подозреваемый?
Мне показалось, что Ириша напряглась, обдумывая ответ. Если бы не хмель, бродивший в моей голове, я скорее всего постарался бы выяснить, чем это вызвано, а так просто удовлетворился услышанным.
– Отец не задаст тебе ни одного вопроса на эту тему, – пообещала Ириша. – Я ведь была последней, кто видел Марка… живым. – Ей пришлось проглотить ком в горле, чтобы выговорить последнее слово, а потом ее речь полилась свободнее: – Я заглянула к нему, прежде чем прийти к тебе. А потом не отлучалась ни на минуту, все время была с тобой рядом. То, что утром я поднялась к себе, ничего не значит. Марка нашли уже… – она опять запнулась, – …холодным. Отец сказал, что он умер еще до рассвета.
– Да, его опыту можно доверять, – согласился я. – Трупов он на своем веку повидал немало.
– Не тебе судить! – резко заявила Ириша.
– Это почему же?
– Сам знаешь, – коротко бросила она, включив зажигание. – Тоже мне, ангел выискался!
Ириша больше не стала спрашивать, собираюсь ли я возвращаться в штаб-квартиру ее отца, просто тронула машину с места, и все. А я не кинулся доказывать ей, что существует разница между убийством врагов и невинных жертв. Уже вовсю светило солнце, коньяк все сильнее растворялся в моей крови, и затрагивать всякие загробные темы мне абсолютно не хотелось.
К тому же, какое мне было дело до того, как относится ко мне любимая дочь Дубова и что она обо мне думает? Я не намеревался проводить в ее обществе ни одного лишнего дня. Забрать кассету и исчезнуть с ней навсегда – вот и все планы на будущее, которые у меня имелись. Не такие интересные, как, скажем, выбор места семейного отдыха, но зато и несравненно более важные.
Тревога помаленьку рассеивалась в моей душе, как тучи в небе. Мир сверкал и переливался мириадами жемчужных капель, омытая дождем зелень напоминала райские кущи, по парящим лужам хотелось пробежаться босиком.
Все позади! – ликовал я.
Сколько жизнь ни учит нас, что рассчитывать всегда нужно на худшее, а мы все равно надеемся на лучшее, ждем и верим. Как дети малые, честное слово!
Пересчитав все выбоины с ухабами на подъездной дороге, мы миновали тяжело открывшиеся ворота. Бросив взгляд на часовых, я отметил, что их траурные повязки представляются мне теперь гораздо более уместными, чем при первом знакомстве со здешним укладом жизни.
Подогнав джип по розоватой плитке к дому, Ириша рассталась со мной, предупредив, что ее отец либо вызовет меня к себе, либо навестит меня собственной персоной. Вместо того чтобы запрыгать на одной ножке от восторга, я задрал голову и посмотрел на крышу, с которой, по замыслу Дубова, должен был ухнуть сегодня утром. Под тем ее отрезком, где отсутствовало ограждение, а в шифере зиял пролом, нетрудно было найти место приземления бравого капрала Бурцева. Оно было отмечено вмятиной на газоне и сломанным кустом роз. Это вредное создание и здесь успело напакостить!
Скорбно склонив голову, я побродил вокруг да около, выискивая оружие, которое капрал должен был обронить при падении. Поиски оказались безрезультативными. Не я первый вспомнил о такой немаловажные вещи, как пистолет. С разочарованием удостоверившись в этом, я направился в сиротский приют «патриотов России».
Двое парнишек торчали у входа с видом не менее унылым, чем обвисшее черное знамя над их стрижеными головами. С крыльца отлично просматривалось окно моей комнаты, а на поясах часовых висели портативные рации. В вестибюле перетаптывались еще двое. Эти по причине повышенной бдительности были снабжены карабинами, очень смахивавшими на настоящие. Выданное оружие не слишком мешало парнишкам ковыряться в носу, зато значительно осложняло мой побег.
– Можете быть свободны, молодые люди, – сказал я часовым отеческим тоном. – Идите к себе, отдыхайте, набирайтесь сил.
Думаете, они меня послушались? Парнишки напустили на лица одинаковое сонное выражение и остались на прежних местах.
– Обязательно напомните дневальному, чтобы смахнул с вас пыль, – посоветовал я, прежде чем исчезнуть в коридоре.
Дверь в комнату напротив моей оказалась распахнутой настежь. На звук моих шагов оттуда возник Душман, чтобы поприветствовать меня с невероятно пакостной ухмылкой, которую не могла скрыть никакая борода.
– С возвращеньицем! – При этом он весь растопырился, словно приготовился наградить меня крепким дружеским объятием.
– Здравствуй, здравствуй, – откликнулся я приветливо и ударил Душмана в челюсть.
Будь моя воля, я бы всех подонков обязал обзавестись бородами. Кулаку мягко, комфортно, суставы пальцев остаются целыми и невредимыми. Благодать!
Так и не прижав меня к своей волосатой груди, Душман задом-наперед прошелся на каблуках в ту самую комнату, откуда явился и устроил там небольшой тарарам, когда наткнулся задом на стол, накрытый для чинного чаепития. Даже без автомата в руках он оказался достаточно грузным для того, чтобы перевернуть все три полные чашки, электрический чайник и вазочку с печеньем, овсяным, если я не ошибаюсь.
Из-за потревоженного стола немедленно поднялся молодой человек с лицом недоброго русского молодца и косой саженью в плечах. Несмотря на тесноватую ему оливковую рубаху, он явно не имел никакого отношения к тому сопливому воинству, которое до сих пор путалось здесь у взрослых под ногами. Такие мертвые глаза ему могли выдать только при прохождении службы в отряде специального назначения, да и то после того, как он поучаствовал в превращении какой-нибудь точки планеты в «горячую».
– Ты, наверное, Бодров, – то ли спросил, то ли констатировал он.
– Он самый, – с ненавистью подтвердил Душман, успевший принять вертикальную позу.
Он щеголял в своем обычном черном одеянии, только теперь на груди его шелковой рубахи присутствовали латиноамериканские мотивы в виде двух солнц, вышитых золотистыми нитями. «Если он станет переодеваться после каждого столкновения со мной, – подумал я, – то чистой одежды ему ненадолго хватит».
– Будешь звать меня Володей, – повелительно распорядился недобрый молодец. – Это Чен. – Он положил руку на плечо щуплого азиата, продолжавшего невозмутимо восседать за столом с подпорченной сервировкой.
– Очень приятно, – соврал я и в знак дружелюбия помахал азиату ручкой: – Как дела в Ханое? Янки гоу хоум? Не донимают больше?
– Я кореец, – спокойно произнес Чен на чистом русском языке.
– У нас что, образовался ваш автономный округ? – удивился я. – С покойным Ким Ир Сеном во главе? А министром культуры у вас, конечно, Анита Цой?
Вежливая улыбка не исчезла с личика Чена, но сделалась натянутой.
– Я умею вытаскивать сердце из груди, – похвастался он ни с того ни с сего. – Вот этими пальцами.
– Патологоанатом? – обрадовался я. – Похвально. А я думал, что корейцы способны только лук выращивать да острые приправы делать.
– Зря ты так с Ченом, – вступился за товарища Володя. – Он человек очень гордый, обидчивый и злопамятный. А мы ведь теперь все время с тобой рядышком будем, Бодров. В целях твоей же безопасности. Тело твое станем охранять.
– Каждый волосок на твоей голове, – добавил Душман с таким злорадством, как будто сначала намеревался отделить мою буйную головушку от туловища, а потом уж охранять на ней волоски.
Новость меня не обрадовала. Мало Дубову было истуканов у входа, так он еще и конвой ко мне приставил под видом охраны. «Ох и шуму же мы наделаем, если побежим ночью всей компанией! – подумал я. – Придется изобрести что-нибудь экстравагантное».
– Глупостями заниматься не советую, – продолжал Володя, прочитавший мои мысли. – И веди себя как следует, Бодров. Не забывайся. Лично я запросто без мемуаров обойдусь, сечешь, к чему я клоню?
– Я тоже! – пискнул кореец.
Его невзрачная внешность не вводила меня в заблуждение. Среди троицы моих новых соседей он представлял собой после Володи опасность номер один. Знаток всяких азиатских подлостей и восточных премудростей типа: «Сначала вырви у врага глаза, а потом уже скажи ему в эти глаза все, что о нем думаешь». Хорошо бы вывести грозного малютку из строя прямо сейчас, подняв вместе со стулом и шмякнув об стену. Чтобы Чен даже боевую стойку не успел принять. Но оставались еще Володя и Душман, который если и мало стоил в рукопашном бою, то обладал достаточно зычной глоткой, чтобы устроить переполох на всю округу.
– Ладно, – примирительно сказал я, – не буду вам мешать. Справляйте свое новоселье, веселитесь. Но, – я предостерегающе поднял палец, – никакой громкой музыки и шума, никаких визгливых девочек! Я работаю.
С этими словами я скрылся за своей дверью. Когда ты лишен всего, то пусть хотя бы последнее слово остается за тобой.
Окно в комнате было закрыто и заботливо задернуто жалюзи, словно кто-то позаботился утром, чтобы дневная жара не проникла внутрь. Но вечерний воздух после недавнего ливня был настолько свеж, что даже я, заядлый курильщик, устремился прежде всего распахнуть окно, а не распечатать сигаретную пачку.
Стоп! Замерев посреди комнаты, я попытался определить, что в ней меня насторожило. Зрение, осязание, слух и даже интуиция не помогли решить эту загадку, сколько ни напрягал я их без толку. Тогда ответ выдали шевельнувшиеся ноздри. В помещении сохранился стойкий аромат дезодоранта «Фа», которым пользовалась оболваненная рекламой Натали. Запах был не столько нежным, сколько приторным, въедливым и таким навязчивым, что от него хотелось поскорее избавиться. Странное дело, но, когда этим же дезодорантом пользовалась Вера, я никогда не морщился, как сделал это теперь.
Осмотрев комнату, я, естественно, не обнаружил в ней присутствия ни родной Веры, ни совершенно посторонней Натали, которая тоже отдавала предпочтение тропическому аромату киви. Однако если первой здесь никогда не было и не могло быть, то вторая явно побывала в этой комнате незадолго до моего появления. Зачем? Не поход же по местам боевой славы она вздумала осуществить!