Еще ни разу за всю свою жизнь король не видел такого количества золота, собранного в одном месте. Здесь были монеты со всех частей света. Они лежали в огромных кованых сундуках, и можно было беспрепятственно подойти и взять пригоршню золота или серебра, а затем, как простой песок, высыпать все назад, и монеты при этом издавали чарующий металлический звук. Деньги пели, пели, как сирены из древней мифологии, и пением своим сводили с ума бедного короля. Ни братьев, ни Мариньи тамплиеры так и не пустили в свое хранилище. Это зрелище предназначалось только для Филиппа. Король ходил от сундука к сундуку, брал пригоршню золота или серебра и опять наслаждался металлической музыкой. Ему казалось, что все богатства мира собраны именно здесь, в этой комнате.
Посреди комнаты на специальном постаменте находилась корона английского монарха. Ее тоже можно было взять и примерить. Как просто! Не надо войн, не надо армии и дорогостоящего флота. Вот она, вожделенная цель! Взял и надел на голову, и никто не сможет воспрепятствовать тебе, потому что эту корону сдали на хранение, потому что она, как и все на земле, имеет свою цену и, следовательно, ее можно купить, не проливая при этом ни капли христианской крови. Как просто!
Может быть, точно так же следовало скупить все земли Востока, включая и Иерусалим, за который было отдано столько жизней?
В отдельном футляре, украшенном алмазами, помещался золотой ливр, эталон всех денег, которые имели хождение в землях и провинциях, принадлежавших французской короне. Завладев им, можно получить власть над самой душой денег, над душой этого звонкого металла, если у него имеется таковая.
Филипп взял было его, но тут же положил назад.
Вот оно, единственное стабильное место на земле, единственное спасение от бурь и невзгод, — подвал тамплиеров. Если бы крестоносцы, отправлявшиеся воевать Гроб Господень, знали, в чем дело, они бы и с места не сдвинулись, а занялись бы ростовщичеством, чтобы скупить в конечном счете корону султана и всю Святую Землю в придачу.
И вот разгадка всех бед. Тамплиеры не воевали, а торговали. Вернее, они делали вид, что воевали, а на самом деле заключали сделки, подписывали договоры, брали со всех расписки. Они обворовывали своих же братьев рыцарей, а когда нужно, и предавали их.
Дед, Людовик Святой, первый заподозрил неладное. Правильно, после поражения при Дамиете храмовники за спиной деда вступили в переговоры с Дамаском. Дед первым делом низложил за такое предательство тогдашнего Великого Магистра в присутствии мусульманских послов, и Магистр вынужден был взять назад слово, данное неприятелю, а затем встал перед Людовиком на колени, прося у него прощения. Сделка не состоялась. Как истинный христианин дед хотел омыть кровью, а не деньгами свои победы. Тамплиеры же за его спиной лишь договаривались с неверными и торговались с ними. Они просто променяли крестоносцев на золото и серебро.
Филипп вновь подошел к сундуку и вновь взял, а затем высыпал монеты назад.
«Вот они, храбрые воины, — думал он. — Вот во что превратились их доспехи, вот во что спрессовалась их плоть, а дух исчез, исчез навсегда. Может быть, этот золотой ливр и есть плод всех нечеловеческих усилий моего святого деда? Вон сундук, где лежат лишь дорогие кресты, захваченные еще в Константинополе. Унизанные драгоценными камнями, они уже и не нуждаются в вере. На таком кресте Спасителю нашему было бы очень неудобно: так больно впивались бы все эти камни в его и без того исстрадавшуюся плоть. Я понял, эти камни на крестах, которые хранят в своих подвалах тамплиеры, — это выражение богохульства, первое доказательство ереси. Так в скрытой форме они и дальше хотят издеваться над Тем, Кто принес спасение миру. Пусть, мол, повисит на этих камнях, пусть Ему еще больнее будет. Разве растут на земле деревья из золота и серебра, да еще унизанные алмазами, сапфирами и изумрудами? Это издевательство над природой, созданной Богом. Такие деревья, из которых и сделаны были подобные кресты, могут произрастать лишь в адских кущах.
Золото — вот Бог тамплиеров. Золото, а не Христос. Но тогда чем они, собственно говоря, отличаются от тех же иудеев? Те продали Спасителя за тридцать сребреников. Кажется, я нашел выход. Раз церковь благословляет христиан на то, чтобы забирать у евреев их нечистое золото, то ровно то же самое можно сделать и по отношению к рыцарям Храма. Они слишком долго жили вдали от христианского мира и слишком полюбили золото, чтобы сохранить в душах своих истинную веру».
Через потайное слуховое окно Магистр и его приближенные по очереди смотрели за тем, как ведет себя король Франции в сокровищнице ордена. Они видели, как Филипп с любовью и наслаждением пересыпал сначала монеты в сундуках, как он затем подошел к королевской короне и осторожно, оглядываясь по сторонам, примерил ее, как взял золотой ливр… Но когда король подошел к сундуку, где хранились драгоценные византийские кресты, Магистр и его приближенные прочитали во взгляде Филиппа неподдельный гнев.
— Братья мои, — произнес де Моле, отходя от слухового окна, — кажется, мы добились того, чего хотели. Гнев короля неминуемо падет на нас, и произойдет это довольно скоро. Я предвижу, что нам предстоит в недалеком будущем принять мученическую смерть, и потому нам надлежит заранее побеспокоиться о том, в каком виде орден сможет сохранить свою власть даже тогда, когда он исчезнет навсегда для мира видимого и суетного.
— Аминь, — хором ответили ему другие иерархи.
Трагедия начинала набирать обороты и приобретала уже необратимый характер.
Процесс
Исповедь
Вам есть в чем признаться суду? — спросил председатель у подозреваемого.
— Нет. Я ничего не совершал! — прокричал в отчаянии Эскен.
Председатель кивнул, и два служителя, взяв под руки перепуганного человека, отвели его в подвал, где располагалась камера пыток.
Как попал этот слабый человек и бывший тамплиер в руки правосудия — история не знает. Ясно одно, что совесть его была нечиста. Однако многие историки считают, что именно признания Эскена де Флойрана и послужили началом одного из самых знаменитых судебных процессов в истории человечества.
Появление в рядах некогда монолитного по своему составу ордена таких людей, как Эскен де Флойран, было обусловлено самим временем. К сожалению, тамплиеры не могли избежать общей деморализации, которая к началу XIV века охватила все монашеские ордена; среди них появилось немало людей бессовестных, искателей приключений, готовых на всякое преступление, которое сулило им какую-нибудь выгоду.
Всевозможные крестьяне: земледельцы, пастухи, свинопасы, ремесленники, домашняя прислуга — были за последнее время приняты в большом количестве в орден и в конце концов составили в нем девять десятых. Правда, они отличались от рыцарей тем, что носили коричневую одежду вместо белой, но в своих сношениях с внешним миром они были настоящими членами ордена, облеченными неприкосновенностью и пользующимися всеми привилегиями.
От этого, бесспорно, страдала дворянская чистота и гордость храмовников, что и должно было выявиться в неизбежном предательстве. Люди низкого звания, находящиеся в качестве служителей, жаловались, что их знатные братья относятся к ним с презрением и притесняют их. Часть храмовников, носящих коричневую одежду, жаждала всеми правдами и неправдами проникнуть в разряд тех, кто имел право носить белую тунику.
Так, в статутах приводится следующий случай: один рыцарь был принят как потомок знатного рода; но его земляки из простой зависти заявили, что он не был сыном благородного человека. Тамплиера специально вызвали из Антиохии на капитул, где была установлена истинность этого заявления. С провинившегося сняли белый плащ и надели на него коричневый. Наставник, принявший его, был в это время в Европе. Когда он вернулся в Сирию, от него потребовали отчета в этом деле. Наставник объяснил, что действовал согласно приказаниям, полученным им от своего командора из Пуату. Ввиду того, что он считался хорошим рыцарем, его оправдали, а в противном случае и он лишился бы белой одежды.
Однако не всегда подобные расследования давали успешный результат, и толпа случайных людей буквально наводнила орден: коричневые проникали в разряд белых, а некоторые белые вели себя хуже коричневых.
Кроме того, за долгую и бурную историю ордена к началу XIV века много старых его членов было изгнано за дурное поведение. Эти люди ничего не теряли, удовлетворяя свое мщение. Появилось также много отступников, изгнание которых было вопросом времени. Наплодилось к тому же и немало развратников, всегда готовых по первому предложению королевских законников дать свидетельские показания, какие угодно и о чем угодно.
Храм разрушал себя сам, расплачиваясь таким образом и за свою гордыню, и за свою слишком уж активную жизнь у всех на виду. Белый плащ тамплиеров оказался слишком запятнанным коричневой грязью.
А по пятам ордена все последние годы шел королевский легат Гийом де Ногаре. Он собирал на всякий случай показания ненадежных людишек.
Однако жемчужиной его «коллекции» были признания Эскена де Флойрана. Они и стали началом бесчисленных томов будущих обвинений.
По законам тогдашнего судопроизводства ни о какой презумпции невиновности и речи не могло быть. Раз Адам и Ева совершили некогда первородный грех, то печать его неизбежно ложилась на каждого, а следовательно, любой из смертных был виновен уже с самого рождения, и поэтому признавать его первоначальную невиновность, как это делали проклятые римские язычники, не имело никакого смысла.
По мнению одного из идеологов инквизиции, Парамо, первым инквизитором был Бог, а образцом инквизиторского судопроизводства можно считать осуждение Адама и Евы.
Приведем лишь небольшой отрывок из «Молота ведьм» — книги, написанной двумя учеными монахами, Яковом Шпенгером и Генрихом Инститорисом. Упомянутые монахи в сотрудничестве с демонологами Ни