За домом простиралось обширное гумно – огороженный участок, где хозяева хранили и сушили сено, занимались молотьбой, веянием. Посреди возвышался овин с остроконечной крышей и скатами, почти достающими до земли. Ворота были приоткрыты, внутри просматривались снопы. Рядовой Зинченко поковырялся в них вилами, потом по лестнице забрался на верхний ярус и там потыкал сено.
К дому местного фельдшера был пристроен крохотный медпункт. Алексей заглянул туда ради любопытства. С обеспечением здравоохранения в селе было не очень. Примитивный набор лекарственных препаратов, мазей, перевязочных материалов.
– Не расстраивайся, командир, – утешал его Газарян, когда они возвращались к машине. – Найдем супостатов, никуда они не денутся. Давай лучше радоваться. Эти люди оказались честными и порядочными. Большая редкость в наше время.
– Савиных, вылезай! – приказал Алексей ефрейтору, который уже расположился за рулем.
Тот сделал недоуменное лицо, почесал бородавку на носу, но распоряжение выполнил.
– Зинченко, тоже к машине, – бросил Алексей. – Стойте у калитки, курите, болтайте ни о чем. Ровно через семь минут снимайтесь с места и вразвалку топайте к центру поселка. Будет шум – возвращайтесь. Не будет – там и ждите.
– Поняли, товарищ капитан, – пробормотал ефрейтор, переглянувшись с товарищем. – Разрешите выполнять?
– Действуйте. Остальные – в машину. – Алексей сел за руль, дождался, пока оперативники займут места, и тронулся.
– Завидую нашим красноармейцам, – проговорил Газарян. – Оба все понимают, а мы – ни хрена. Что ты задумал, командир?
– Импровизирую, – пробормотал Алексей. – Помолчите, товарищи дорогие.
Он свернул направо. Машину затрясло. Переулок упирался в балку, через которую был перекинут утлый пешеходный мостик. «Газик» шел вдоль нее, переваливался по кочкам, давил бурьян. Залаяла собака на задворках, стала кидаться на штакетник. Разогнула спину старенькая бабка, рвущая зелень с грядки, уставилась на армейскую машину пронзительным ведьмовским взглядом. Вскоре «козлик» съехал с косогора и встал.
– К машине! – приказал Алексей. – И не высовываться, друзья мои.
Он первым вскарабкался на косогор, залег, раздвинул траву для улучшения обзора. Остальные падали рядом. Кажется, люди догадывались, что означают эти странные маневры.
С косогора околица была как на ладони. Участок фельдшера Криветко предстал с необычного ракурса. Горы мусора в бурьяне, покосившийся плетень. Просматривалась боковая стена овина, крыша из жердин, обмазанных глиной и сползающих почти до земли. Хата фельдшера, дворовые постройки.
С косогора было видно, как у калитки курят бойцы. Зинченко посмотрел на часы, что-то бросил товарищу. Они подтянули ремни автоматов и побрели вдоль улицы. Иссякли семь минут.
– Кажется, я понимаю, зачем вы их там оставили, товарищ капитан, – пробормотал Греков. – Чтобы эта семейка не начала действовать раньше. Они наблюдают из окна за калиткой, видят бойцов. Вы по-прежнему считаете, что там что-то не в порядке? Мы вроде все обшарили.
– Погоди, – пробормотал Алексей. – Наберемся терпения.
Вскоре из дома вышел хозяин, повертел головой, спустился с крыльца, с праздным видом прогулялся до калитки, постоял там немного, высунул голову на улицу. Спина приподнялась и опустилась, что означало облегченный вздох. Он как-то приободрился, засеменил обратно к крыльцу, исчез в доме.
Через две минуты показалась девчонка. Она вышла из задней двери хозяйственной половины хаты, засеменила через пустырь, путаясь в полах юбки и прижимая к боку холщовый сверток. Девочка явно волновалась. Было видно, как она от страха закусила губу.
Створки ворот были приоткрыты – явная демонстрация, что в овине никого нет. Девочка потянула на себя одну из них, быстро глянула по сторонам и просочилась внутрь.
Из хаты выглянул фельдшер. Он облизнул губы, пострелял глазами и спрятался.
– Что это значит? – спросил Тамбовцев.
– А это значит, что в овине отлеживаются раненые бандиты, – отозвался Алексей. – Добивать их свои не стали, причин тому множество. Но и тащить на себе на базу было затруднительно. Фельдшер работает на них, возможно, не по своей охоте. Приказали спрятать, подлечить. Потом придут люди и заберут. Когда?
– Подождите, товарищ капитан, – заявил Греков. – Зинченко там вилами все истыкал.
– Хорошо, что не напоролся на них. Пристрелили бы бойца. А теперь у нас есть шанс все сделать без потерь. Что такое овин, темные вы мои? Там сушат снопы перед молотьбой. Два яруса, куда укладывают солому, в центре яма с открытой печью. Сейчас постройка по назначению не используется, но яма-то никуда не делась. Бандиты чем-то укрыли ее сверху, засыпали соломой. Можно ходить и не знать, что под ногами схрон. Проверим. Да куда ты, резвый? – Он схватил за ремень Тамбовцева. – Пусть девчонка уйдет. Она им жратву, по-видимому, понесла. Должна предупредить, что опасность миновала, но расслабляться не стоит.
Девчонка выбежала из овина через пару минут. Ответственная миссия явно не доставляла ей удовольствия, но мамка с папкой приказали, как ослушаться? Свертка при ней уже не было. Девочка припустила к двери. Высунулся отец, что-то спросил. Они скрылись в доме. На участке стало тихо.
«Как удобно, – подумал Алексей. – Край села, можно незаметно подойти из леса, забрать пациентов или доставить новых. Опять же собственный, какой ни есть, а лекарь. Проблемы лишь с транспортировкой – база далековато».
Он приподнялся, хищно оскалился.
– Попытаем удачу? Хотя бы одного нужно взять живым. Тамбовцев, Греков, занять позицию у овина, внутрь не заходить, вести себя тихо. Никакой инициативы, уяснили? Газарян, за мной, в дом.
Алексей с товарищем ворвались в хату с автоматами наперевес. Газарян перекрыл второй выход. Семья готовилась к трапезе. Все сидели за накрытым столом, сцепили руки, молились, распахнули глаза, оторопели.
– Снова вас приветствую, гражданин Криветко и почтенное семейство! – Алексей широко улыбался. – Передаем пламенный коммунистический привет, как говорится. А ну, встать там и слушать сюда! – рявкнул он, стреляя пальцем в печку.
Девочка заплакала, стала размазывать слезы по щекам. Долговязая супруга лекаря как-то обмякла, сообразила, что время криков безвозвратно ушло. Хозяин хаты смертельно побледнел, выронил ложку из дрогнувшей руки. Они встали у печки и поникли, словно их уже расстреливали.
А ведь действительно, с волками жить!.. Алексей передернул затвор, вскинул «ППШ». Злой он был сегодня на эту публику. Кто сказал, что офицер госбезопасности должен расшаркиваться перед врагами?
Они заголосили, стали что-то просить, умолять.
– Газарян, баб убери, – процедил Алексей. – Пусть в подвале посидят, ничего, не заплесневеют.
Он подождал, пока закончится возня, сопровождаемая бабьим визгом. Захлопнулась крышка подпола.
Капитан подошел к фельдшеру, умирающему от страха.
– Говори! – приказал он.
– Я не понимаю, что вы хотите, – простонал тот.
– На совесть ему надави, командир, – посоветовал Газарян. – Это там, где трахея. Сразу заговорит.
– Не надо, пожалуйста, – взмолился Криветко.
– Прекращай ломать комедию, подумай о семье. В сарае гости, да? Одно дело – добровольный пособник бандитов, и совсем другое – потерявший ориентиры, запутавшийся, запуганный человек. В первом случае расстрел. Если повезет – Сибирь, а там, к слову говоря, минус сорок.
– В тени, – вставил Газарян.
– Долго не протянешь. Согласишься на сотрудничество, раскаешься – срок получишь небольшой, да и тот скостят, потому что Советская власть великодушна. Она основана исключительно на гуманистических идеалах. Что так смотришь? Будем говорить? Учти, времени у тебя мало.
Фельдшер сломался, как сухая коряга, рухнул на колени, стал уверять, что все расскажет.
– Только семью не трогайте! Люди из леса обращаются ко мне не очень часто, но иногда случается. Я даю им лекарства, провожу ночью несложные операции. Бабулу ни разу не видел, знаю Фадея Коровяка. Тот у Бабулы на подхвате, при немцах был мелким функционером ОУН, руководил подпольной типографией. Сейчас он заматерел, оброс бородой. Я не знаю, где схрон Бабулы. Христом-богом клянусь! У Бабулы несколько убежищ, все на юге, за Хохмяжной грядой. Я ни одного не видел. Даже без понятия, в каком лесу сидит Фадей Коровяк, сколько у него людей и какие планы. Про Бабулу мне вообще ничего не известно. Ходят слухи, что тот стал совсем нервный, любит лично расправляться с людьми, а в охрану себе набрал хорошо подготовленных баб.
– В смысле?.. – не понял Алексей.
– Ну, бабы… – Фельдшер растерялся.
– Я знаю, кто такие бабы и для чего они нужны, – заявил Алексей. – Охрана главарей бандподполья в их функции не входит.
– У Бабулы входит, – сказал фельдшер. – Злые, хитрые, умные, умеют драться. Люди говорят, что он с Шухевича берет пример.
– Ладно, девушки потом, – отмахнулся Алексей. – Что по текущему положению?
Криветко сказал, что бандиты явились к нему, когда уже стемнело. Невредимых было человек пять, злые как черти, оборванные, обгорелые. Верховодил отрядом некто Ульян Стегайло, мужик лет под сорок, жилистый, с квадратной челюстью.
Спорить с ним было глупо. На поясе у него висел большой охотничий нож, и ему не терпелось пустить его в ход.
– Сам посуди, Потапушка, куда мы потащим этих калек? Не осилим, сами загнемся по дороге. Укрой их в риге, вытащи пули, перевяжи, напичкай лекарствами. В общем, сам знаешь, что делать. Да следи, чтобы не сдохли. Это верные люди, героические хлопцы. А мы пришлем команду с носилками денька через два-три. Побежишь к чекистам – сам знаешь, что будет с тобой и твоей семьей, – заявил он.
– Что с ранеными? – спросил Алексей.
– Их трое, – сказал лекарь. – У одного дыра в плече и нога сломана. Пулю я вытащил, продезинфицировал рану, шину наложил. Второй голову разбил, с лестницы падал, у него еще бедро повреждено. Я ему таблетки даю обезболивающие. У третьего пуля в бедре была, и бок насквозь прошило. Я сделал, что уж смог.