«У тебя завтра работа появится», — опять сказал кто-то за Нефедова. Колпин застыл на зевке. Из своего угла выглянул Захаров.
«Что-то мне это напоминает», — произнес он.
Нефедов опомнился.
«Голова болит с утра, — обычным своим голосом пожаловался он. — Вчера я, похоже, действительно перепил.»
«Ну, Лонгин тебя домой не отпустит, — заметил Колпин, разглядывая его. — Скажет — план, начало недели…»
«Не думай баньшевать, — вдруг посоветовал из своего угла Захаров. — Кладей тебе этого не простит.»
«Он же под Чайкиным был, — тут же возразил ему Колпин. — У того это принцип. Он и Лявонова вон спутал.»
Захаров встал, взял стул, поднес его к столу Нефедова и сел рядом с ним. Немного помолчав, как бы собираясь с мыслями, он спросил:
«Когда это случилось? Вчера?»
«Сегодня», — ответил Нефедов.
«Тогда послушай. Не ты первый. Но от тебя зависит, как ты это воспримешь. Если тебе такое понятие — грань — до фонаря, то можешь объявить, что у тебя есть дар. Но на самом деле, как всякий дар, это болезнь. Ты болен, Андрей.»
«Мне нужно лечиться?» — попробовал пошутить Нефедов.
«А как ты себя чувствуешь?»
«А вот так — сейчас, если как следует поднапрягусь, то скажу тебе, когда ты умрешь.»
«Болезнь твоя развивается агрессивно, — сказал Захаров. — Тебе нужно перестать об этом думать. Хорошее средство — церковь. Запах ладана имеет успокаивающее действие. Кроме того, ты женат. Расскажи обо всем жене. Женщины знают, как лечить подобные недуги», — Захаров вдруг ему подмигнул.
«Я знаю, когда она умрет», — произнес Нефедов. Какое-то истерическое состояние овладевало им, хотелось визгливо хохотать и прыгать.
«А некролог на нее не хочется написать?» — вдруг спросил из-за спины Захарова Колпин.
«Н-нет», — ответил Нефедов и пришел в себя.
«Ну и живи себе, — сказал Колпин. — Я вот две недели из запоя не выходил — а потом сам удивился, зачем я в него вошел. Ну и жил бы себе с этим знанием. Как бог, понимаешь?»
«А насчет тещи?»
«А насчет тещи я все уже до Лявонова знал. Хоть и крепкая была старуха, прости Господи. Вот если бы меня тянуло некролог на нее написать — тогда все, пиши пропало. Мистику, брат, в наше дело примешивать опасно — рассудка можно лишиться.»
«А сейчас?»
«А сейчас что? Я тоже могу сказать, когда ты умрешь. Но я же об этом не ору на каждом углу. И ты не ори. Только скажи, этот актеришка точно сегодня ночью в ящик сыграет?»
Разговор этот как будто вселил в Нефедова новые силы. На следующее утро он пришел на работу в писательском раже — и написал три некролога кряду для готовящегося номера. А к обеду к нему с проходной позвонил Швец, бывший его однокурсник. Они не виделись с самой защиты.
«Можешь спуститься?» — спросил Швец.
«Сей минут», — весело ответил Нефедов. Что-то с голосом у него…
На проходной он просто ахнул. От Швеца осталась половина. Вещи на нем болтались, даже очки, и те еле держались на костлявом носу.
«Что с тобой случилось, Вадим?» — обеспокоено спросил Нефедов.
Швец оглянулся по сторонам и отрывисто произнес:
«Давай выйдем, я тут где-то рюмочную видел.»
В рюмочной он заказал большую стопку водки и ни слова не говоря выпил. Нефедов смотрел на него.
«Я насчет своей работы», — сказал Швец, переведя дыхание.
«Ты работаешь?»
«Недавно устроился. В вечерней газете веду отдел некрологов.»
«Да? Поздравляю. Не знал, что ты устроился.»
Швец посмотрел на него как на сумасшедшего.
«Ты с чем меня поздравляешь? — спросил он. — Ты что, разве не видишь?»
«Н-ну, допустим, вижу.»
«Ни черта ты не видишь, — сказал с горечью Швец. — Да от меня половина осталась! И все благодаря проклятым этим некрологам. Они из меня жизнь тянут!»
«Как это?» — не понял Нефедов.
«А вот так. Джона Донна читал? Или Хемингуэя?» (Он произнес «Хемингуея»).
«Ты про колокол?»
«Нет, выше. Это, собственно, Донн. Я вспомнил про него только недавно, когда это начало происходить. Он сказал, что смерть каждого человека умаляет и тебя. Это потом про колокол. Я знаю, что он звонит по мне. Смерть каждого, Андрей, про кого я пишу каждый день, меня умаляет. Скоро от меня ничего не останется.»
«У тебя температура, Вадим, — сказал Нефедов, стараясь быть спокойным. — Ты должен отлежаться. Смотри, снег какой, а ты в такую погоду ходишь по улице с непокрытой головой.»
«Снег! — повторил Швец и вдруг рассмеялся очень громко. От соседних столиков на них оглянулись. — Да ведь если волной смоет в море береговой утес, то меньше станет Европа. А от меня, Андрей, уже отмыло половину, и скоро ничего не останется. Меня захлестывают волны — а ты говоришь, что я хожу с непокрытой головой.»
«Хорошо, — сказал Нефедов. — Чего ты от меня хочешь?»
«Не знаю, — сказал Швец, не глядя на него. — Убей меня Бог, не знаю. Я недавно даже в обители святой был, у старца. Он сказал — брось свое занятие. А я не могу.»
«Ты знал, когда спрашивал у него, когда умрет этот старец?»
«Нет, — сказал Швец. — У меня дара такого нет, это еще Борис Владимирович говорил. И старец тут ни при чем. Дай ему вообще Бог здоровья, — он внезапно взглянул на Нефедова с подозрением. — А чего это ты спрашиваешь?»
Нефедов смутился. Швец продолжал смотреть на него.
«А ну, — приказал он, — говори, когда я умру.»
«Тоже мне, бином Ньютона», — произнес внутри Нефедова какой-то незнакомый, глумливый голос, и он было хотел эти слова повторить и продолжить, но уперся, не повторил и не продолжил.
«Я… не скажу тебе, Вадим, — с запинкой проговорил он. — Но у меня есть мысль…»
Высказав эту свою мысль и собираясь уходить, Нефедов спросил его внезапно — Швец как раз заказал себе вторую стопку:
«Так ты знал, когда он умрет? Тот святой старец, ты знал, когда он умрет, и сказал ему?»
Швец сидел, уставившись пустым взглядом в стол. Свою стопку он уже выпил.
«Я знал это, как только его увидел, — ответил он. — Но не говорил ему, потому что думал, что так лучше. А он сказал, что это от дьявола, что я во власти темных сил. Хееее! — вдруг засмеялся Швец блеющим смешком. — Я разъярился на него тогда и сказал ему. Он так испугался… Приказал мне уходить и больше никогда не появляться в обители. Он велел мне бросить мое занятие как можно быстрее… Но я не во власти темных сил, Андрей», — прибавил он жалобно, взглядывая на Нефедова.
«Нет, — сказал Нефедов. — Конечно, нет.»
Он вышел из рюмочной, перешел дорогу и вошел в подъезд редакции. На часах было полвторого — время обеда. Он отсутствовал целый час. Наверху он застал одного Колпина: он быстро-быстро набирал что-то на компьютере. Нефедов сел за свой стол и застыл.
«Андрей! — позвал его Колпин, и Нефедов очнулся. — Тот актер…»
Он не договорил, да это было и не нужно. Нефедов уже глядел на список и видел, что фамилия старого актера, которого он встретил в метро, обведена траурной рамкой.
«Когда ты узнал об этом?» — спросил кто-то за Нефедова.
«Уже все газеты говорят, — ответил Колпин, уважительно и в то же время жалостливо глядя на него. — Тебе надо что-то делать срочно, Андрей. Так дальше жить… одно мучение, поверь.»
Нефедов сидел и смотрел мимо него. Колпин поднялся, подошел к нему и шутливо провел рукой у Нефедова перед глазами. Нефедов встряхнулся и дико на него взглянул.
«Я говорю, что так дальше…» — произнес Колпин.
«Пойду к Чайкину. За советом», — сказал Нефедов и увидел, что у Колпина округлились глаза.
«Подожди, — сказал тот. — Да ты и вправду ничего не знаешь. Чайкин-то вчера…» — Колпин запнулся, будто забыв нужное слово, но Нефедов и так уже знал, что тот пытается применить к Борису Владимировичу… пытается классифицировать… втиснуть его в рамку… много разных мыслей одновременно пронеслось в голове Нефедова.
«Умер, — наконец решился Колпин. — Чайкин вчера умер.»
Не столько был Нефедов этим известием оглушен, сколько удивлен. Он прислушался к своему новоприобретенному дару.
«Не могло этого случиться, — убежденно сказал он. — Нет. Я бы почувствовал. Знаешь, у меня сейчас такое чувство, что от меня ничего не ускользает.»
«Это иллюзия, — сказал Колпин. — Со мной точно так же было. Чувствуешь каждого обреченного, каждого умирающего. Я был уверен, что знаю по именам всех в Заире, кто отходит в это время на небеса от очередной тамошней эпидемии.»
«Жалко его, — помолчав, произнес Нефедов. — Столько всего недоделанного. Может, стоило его предупредить?»
Колпин хмыкнул.
«А что ты хмыкаешь? — спросил Нефедов. — Небось, сам пробовал…»
«Пробовал, — сказал Колпин. — Да только вот не поспевал.»
«Это как?»
«Ну, ты увидишь, если попробуешь… Хоть я тебе и не советовал бы. Чего доброго, ее встретишь.»
«А вот этого я меньше всего боюсь… Где там у Захарова книга эта?»
«Там, на полке, где книги по некромантии.»
Нефедов с удивлением обернулся.
«Он что, некромантией занимался?»
«Это у него был одно время пунктик такой, — объяснил Колпин. — Узнать, точно ли Аэндорская сивилла вызывала пророка Самуила или это позднее припутали. Он считает это ключевым событием в древнееврейской истории. Вот и решил вызвать ее самое.»
«Вызвал?» — поинтересовался Нефедов, ища книгу.
«Не говорит. Пил после много и некромантию забросил.»
«Эта?»
«Их там две, одна адаптированная… Посмотри, каким издательством выпущено. Должно быть издательство „Колон“, они достали подлинник и переводчика нашли отличного, такого Евгения Бялого. А „Апокриф“ переводил с хеттского фальсификата, с позднейшими сирийскими вставками, — ну уж белиберда получилась! Кладей, кстати, ее потом рецензировал, разгромил, так теперь ее в Киеве выпускают», — Нефедов тут вытащил из шкафа здоровенную книжищу, всю в коже и золоте, с металлическими застежками. Ее он с трудом возложил на ближайший стол и раскрыл.
«Она самая, — удостоверил Колпин, подходя к нему. — Смотри, оформлена как здорово. Все-таки научились у нас книги делать.»