Он подтолкнул его к двери.
— Пошли, поговорим, в бар. И поговорим на американском!
— У тебя, старик, — сказал Юбер, — тоска по родине.
Скирвин остановился и сильно побледнел. У него на висках вздулись жилы, он стиснул кулаки и с яростью пробурчал:
— Никогда больше не говори этого, подонок, или я разорву тебя на куски! Слышишь?
Юбер сделал над собой усилие, чтобы сохранить спокойствие.
— Да ладно, Том! Я сказал это в шутку…
— Даже в шутку, — ответил тот дрожавшим голосом. — Даже в шутку, слышишь? Никогда…
Михаил Григорьев, выйдя из автомобиля, ответил на приветствие дежурного у двери и вошел в здание управления МВД.
— Я хочу видеть начальника управления, — обратился он к секретарю, проходившему по холлу.
— Как доложить?
— Михаил Григорьев, начальник управления Адатиума.
Через минуту его проводили в кабинет, который еще недавно занимал Владимир. Молодой человек с суровым замкнутым лицом представился:
— Иосиф Серов, новый начальник Ногликовского управления. Спасибо, что навестили меня.
Григорьев сразу перешел к делу:
— Мой приезд не просто визит вежливости. Я хорошо знал Владимира…
Он увидел, как напряглось лицо Серова, и из осторожности поспешил добавить:
— И никогда бы не заподозрил его… В общем, это меня не касается, однако, мне довелось заниматься расследованием дела, в ходе которого он был разоблачен, и я хотел бы, если это возможно, посмотреть материалы досье…
Серов перебил его.
— Досье у нас нет. Его забрала госбезопасность, и я сомневаюсь, что они согласятся его кому-нибудь показать…
Григорьев постарался скрыть разочарование.
— Госбезопасность? Это их люди разоблачили Владимира?
Серов очень холодно уточнил:
— Да, один из их агентов. Женщина… Некая Лин Маннова.
На этот раз Григорьев вздрогнул:
— Лин Маннова? Вы уверены?
Серов удивился:
— Конечно, я уверен… А что? Вы ее знаете?
— Видел однажды в Адатиуме. Очень недолго…
Серов казался равнодушным. Григорьев понял, что ни на какую помощь с его стороны ему надеяться не приходится. Однако, Григорьев носом чувствовал, что здесь что-то нечисто. Владимир не мог быть виновен в гибели одного из его людей.
Он простился и сел в машину. Было пасмурно, птицы низко летали над землей.
— Возвращаемся, — бросил он шоферу.
Он закурил сигарету и решил не бросать это дело. У него убили сотрудника, и он хотел знать, кто и почему. Никто не помешает ему провести неофициальное расследование.
И в первую очередь заняться Манновой.
Глава 12
Мистер Смит с интересом смотрел на входившего Говарда. Молодой капитан улыбался.
— Что случилось? — спросил большой босс.
— У нас есть новости о сто семнадцатом!
Вялое белое лицо мистера Смита осветилось.
— Уф! А я, честно говоря, начал рвать на себе волосы!
Говард не мог удержаться от того, чтоб не бросить ироничный взгляд на лысый череп своего шефа.
— Рожайте, старина! — приказал тот.
Говард кашлянул в кулак.
— Меня особенно тревожит, что наш агент женщина, что должна была встретить сто семнадцатого в Ногликах и помочь добраться до Погоби, до сих пор не подает признаков жизни. Это очень тревожно!
Мистер Смит нахмурил брови, отчего его очки сползли на нос.
— Что вы рассказываете? Так есть у вас новости или нет?
Говард неторопливо объяснил:
— Есть. Двести тринадцатый обнаружил Юбера в Погоби и сделал все необходимое в соответствии с инструкциями, переданными ему нами.
— Превосходно. Они знают друг о друге?
— Нет. Двести тринадцатый категорически воспротивился этому. Он хочет оставаться неизвестным… — Держите меня в курсе. Что еще?
Федор Глазовский был пьян, сильно пьян. Юбер, активно помогавший ему прийти в это состояние, спросил себя, что будет, если молодого лейтенанта увидят в таком состоянии начальники. Вне всяких сомнений, его вычеркнут из списка летного состава; в самом лучшем случае запретят летать на реактивных самолетах.
Комната Глазовского находилась в домике, стоявшем возле ангаров. Он украсил ее стены своими акварелями, которые все изображали самолеты. Там же было несколько фотографий Глазовского в летной форме, сделанных на корейской войне. На двух из них он гордо опирался ногой на дымившиеся обломки: остатки сбитых им самолетов. На комоде стояли два фотопортрета: один — довольно пожилого мужчины во фраке; другой — женщины с мягким и благородным лицом, окруженным седыми волосами. Глазовский был похож на женщину. Между портретами стояла миниатюрная позолоченная гондола, совершенно неожиданная в этом уголке света, на которой было написано по-французски: «На память о Венеции».
Пьяный Глазовский немного заплетающимся языком рассказывал Юберу, изображавшему такую же степень опьянения, чтобы упростить разговор:
— Невинность я потерял в Италии, — словоохотливо объяснял русский летчик. — В посольстве был итальянский персонал, в том числе одна женщина, лет, наверное, сорока, весившая на двадцать кило больше, чем нужно. Это случилось зимой, когда у меня начиналась ангина. Врач прописал мне висмутные свечи, я это хорошо помню. Их надо было менять каждые три часа. Мария, ее звали Мария, очень оригинально для итальянки, вызвалась делать это ночью… Но, может быть, вам неинтересно, Стив?
— Что вы, интересно, — ответил Юбер. — Она была похожа на Ирину Витинову?
Федор секунду поколебался.
— Очень, — ответил он, — хотя она была брюнеткой, а Ирина блондинка. Она была толстой, очень толстой, а Ирина худенькая.
— Очень худенькая, — бросил Юбер, сильно кивнув головой.
— Очень худенькая, но не тощая, — запротестовал Федор. — Не тощая.
— Ирина занимается любовью лучше, чем Мария? — спросил Юбер искренне заинтересованным и дружеским тоном.
Федор ответил через несколько секунд:
— Не знаю, старина. Правда, не знаю…
— Вы не помните, как прошло с Марией?
— Нет… То есть, я очень хорошо помню. Она была жуткой шлюхой и имела огненный темперамент. Нет, не в этом дело… В общем… между Ириной и мной еще ничего не было.
Юбер контролировал свое дыхание и время от времени, когда молодой лейтенант смотрел на него, морщился, как пьяный.
— Она не хочет?
— О! Хочет… Она полностью согласна. Я ее прямо спросил об этом! Я ей сказал: «Дорогая Ирина, вам доставит удовольствие заняться со мной любовью?» А она мне ответила, что умирает от желания. Мило, а?
— Раз она согласна, — удивился Юбер, — чего же вы ждете?
Федор бессильно развел руками.
— Случай, старина. Случай! Полковник ревнив, как тигр, и всякий раз, когда его жена выезжает из лагеря, он делает так, чтобы я остался здесь. Заниматься этим тут неудобно. Ирина все-таки не такая женщина, которую можно взять тайком в темном коридоре или на столе. Нет, я хочу, чтобы у нее осталось хорошее воспоминание о первом разе. Хотя бы о первом…
— Вы совершенно правы, и эта забота делает вам честь, — наставительно сказал Юбер.
— Правда?
Федор снова налил водки себе и наполнил стакан Юбера. Тот стал расхаживать по комнате с единственной целью: вылить спиртное в глиняный горшок, стоявший на углу стола, в тот момент, когда лейтенант будет смотреть в другую сторону.
— У меня есть идея, — бросил он.
— Да? — переспросил лейтенант.
— Вчера Скирвин возил меня по окрестностям и показал заброшенный аэродром в двадцати километрах к юго-западу отсюда. Кажется, полоса в хорошем состоянии, во всяком случае на нее может сесть самолет весом меньше десяти тонн. Так сказал Скирвин…
— Это верно, — подтвердил Глазовский. — А чем это может мне помочь?
Лейтенант с силой потер глаза кулаками, и Юбер воспользовался этим, чтобы вылить водку.
— Подождите! В один прекрасный день Ирина… Вы позволите мне называть ее так?
— Конечно, старина, конечно, — великодушно разрешил лейтенант.
— Итак, Ирина выезжает на машине и, никому ничего не сказав, направляется на тот аэродром. Через некоторое время вы вылетаете в тренировочный полет и приземляетесь прямо там. Делаете с Ириной свое дельце, а потом разъезжаетесь в разные стороны…
Короткая пауза.
— Полная чушь! — бросил лейтенант, пытаясь засмеяться.
Юбер притворился обиженным.
— Я просто пытаюсь вам помочь. Делайте, как хотите… Лично мне на это глубоко наплевать.
Глазовский отпил два глотка, громко рыгнул и объяснил:
— Полная чушь по двум причинам, которые я вам сейчас изложу, милейший!
Он сделал паузу, поднял палец.
— Причина первая: Ирина никогда не выезжает одна. Она ездит с шофером, а подключить к делу постороннего человека означает рисковать налететь на крупные неприятности. Вторая причина: я летаю только на МИГах и не могу оставить самолет на полосе с включенными реакторами, пока буду заниматься… своим дельцем, как вы это называете. Я не смогу взлететь без помощи.
Юбер задумчиво поскреб подбородок.
— Об этом я не подумал, — признался он. — Но должен же существовать способ…
— А потом, — добавил Глазовский, — нам категорически запрещено оставлять самолет хотя бы на секунду под угрозой трибунала.
Юбер засмеялся.
— Серьезно? Вот смех-то! Боятся, что его украдут?
— Не знаю, — ответил Глазовский, пожимая плечами. — А зачем кому-то красть МИГ?
Юбер ответил непринужденным тоном:
— Зачем? Ну, старина, правительство США предложило сто тысяч долларов тому, кто доставит ему этот самолет. Думаю, предложение остается в силе…
— А на кой черт он им сдался? — спросил Глазовский, который не интересовался ничем, кроме женщин и самолетов.
— Не знаю, — сказал Юбер. — Они хотят последнюю модель.
— Я летаю на последней, — гордо сообщил лейтенант. — На семнадцатой, старина. Отличная машина, можешь мне поверить.
В коридоре послышались шаги. В дверь постучали.
— Кто там? — едва выговорил Глазовский.